сантехнические изделия 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Пользу другим приносить, а не просто ждать удачного жениха – вот что нужно было Полине на самом деле. Как говорят те же русские, не было счастья, да несчастье помогло себя саму лучше узнать.Но теперь все, ее силы совсем истощились, до донышка исчерпаны, чего скрывать. Ежедневное созерцание мук и смертей, умирающих и стенающих от непереносимой боли – это невыносимо. Догорела свечечка в сердце, не дарить более Полине свет надежды.И это одиночество страшное! Шарль смерти Антуанетты не вынес, сломался. Нет, он, конечно, пытается фураж в Смоленске на складах собирать, но… Каждую ночь до утра в своей комнате над какими-то картами корпит, как будто Наполеон рядышком с ним сидит и указания самолично раздает. Когда Полина взмолилась хоть немного о самом себе подумать, отдохнуть, Шарль прочь ее прогнал. И все чаще на столе рядом с картами стояла бутылка вина, к утру пустеющая неуклонно.Когда Полина спрашивала его, что происходит, Шарль намеренно делал вид, что не замечает ее, не слышит. Уж не сходит ли он с ума? Страшно с ним и под одной крышей-то оставаться.Полина стянула с головы платок, встряхнулась. Косы, где они, ее прежние косы? Теперь волосы и до плеч-то не достают. В первый же день в лазарете Полина взяла ножницы и срезала косу. Не до ухода за волосами-то. А теперь вот и пятерней причесаться можно. Зато выглядит она ныне, как нищенка какая-то.Нищенка. А есть ли разница между нищенкой и баронессой? Была б она нищенкой, какой-нибудь Фаддей Булгарин с легкой душой подобрал бы ее, а баронессу не посмеет. Как же безумен мир сей!А она более и не баронесса вовсе. Здесь, рядом с людьми, существование которых есть лишь боль, нет баронесс. Происхождение благородное более не интересует ее, и другим оно тоже не интересно. Сестра милосердия Полина – и этого довольно вполне.Так, теперь надевай шубку, Полина, в платочек пуховый укутывайся и – домой. Домой! Насмешка жестокая, господи!С трудом Полина открыла тяжелую деревянную дверь, проскользнула в щелочку. Мороз мигом в нее вцепился. И Полина замерла у дверей, словно столп соляной. А может, не идти никуда? Встать вот так и до утра до смертушки замерзнуть?Полина бросилась к дому. Со всех ног бросилась.Комнатенка совсем выстыла – никто печку не топил в ее отсутствие. А Шарль лишь поздно ночью вернется, и Фомы у нее теперь для помощи нет.Полина скинула шубейку и начала торопливо заталкивать в печурку книги, что в доме находились. Вольтер? Прекрасно! Руссо? Еще лучше! Дров более нет, так что пусть просветители огнем своих идей дом выстуженный согревают. «Элоиза»? И «Элоизу» в печку!Когда занялся огонек в печи, Полина пристроилась рядышком на корточках, согревая заледеневшие руки.Страшно, страшно здесь оставаться. Запасов хлебных на складах ничтожно мало – это она из разговоров Шарля с другими офицерами подслушала, – вскоре Смоленск ловушкой смертельной для них всех обернется.Прочь, прочь отсюда надобно, прочь от погибели! Здесь ужас смертный, дикий воцарится, все ж перестреляют друг друга с легкостью беспощадной. Шарль должен вывести ее отсюда! Надо, в конце концов, вырваться из сей клетки, позолота на которой совсем облезла и потускнела! Сегодня же ночью!Так, она дождется Шарля у печки и потребует, чтоб он выслушал ее!Веки, несмотря на нервное возбуждение Полины, делались все тяжелее…Проснулась она от пения нетрезвого человека: Шарль поднимался по лестнице, горланя «Марсельезу». Сейчас войдет.Полина поднялась.– Шарль, я хочу уехать! Ты поможешь мне вернуться домой? – Господи, до чего же жалобно звучит ее голосок!Шарль замер в дверях от неожиданности. Как будто и не чаял встретить Полину. А отвечать и не думал даже.– Шарль! – крикнула она, словно рассерженный гувернер нашалившему мальчишке. – Ты что, не понимаешь меня? Я хочу домой!– Ты уезжаешь? – пьяно улыбнулся Шарль. – Вот и прекрасно!Руки Полины непроизвольно в кулачки сжались.– Шарль, мне одной отсюда не выбраться! Ты же знаешь! Ты должен вывезти меня из Смоленска!– Я? – удивился Шарль, пошатываясь и тщетно пытаясь уцепиться за дверной косяк. – Но я не могу.Он двинулся к шкафчику, в котором хранились его винные запасы.– Не смей напиваться! – крикнула Полина, заступая дорогу Шарлю. – Ты должен выслушать меня! Я как-никак подруга Антуанетты, если ты еще не забыл об этом! Ты…– Антуанетта умерла! – в ярости оборвал он. – Она мертва и ее ребенок тоже! Они оба умерли!– И мы тоже умрем, если не уедем отсюда, дурак! – выпалила Полина в ответ.– А мы уже мертвы! – рассмеялся Шарль, насмешливо расшаркиваясь перед Полиной. А потом вдруг как будто протрезвел: – Неужели ты всерьез думаешь, что русские выпустят нас из этой проклятой мышеловки? Да они раздавят нас! Как вшей!– Давай убежим отсюда, пока не поздно!– Убежим? Ты веришь, что мы сможем убежать от русских? – насмешливо фыркнул Шарль. – «Я убегу от вас!» – сказал жук муравьям, устраиваясь в муравейнике! Ха! Мы мертвы, милая Полина! Дохлые такие мышата, уже давно причем! Нет от русских никакого спасения! Впрочем, если хочешь, беги! Никто тебя здесь не держит! Они обязательно изловят тебя. Может, ты даже замерзнуть до смерти не успеешь.– Замолчи! – выкрикнула Полина, замахиваясь кулачком на Шарля. – Замолчи сейчас же!Он пошатнулся, ударился спиной о стену и сполз на пол. Не переставая смеяться, словно Полина отмочила какую-то крайне удачную шутку.– Я приду к тебе ночью, пташечка!Девушка бросилась прочь в свою комнату. Там присела на кровать и зарядила пистоль.Если сегодня ночью он заглянет в ее комнату, она непременно пристрелит этого негодяя. Непременно. Безутешный вдовец, ха!А утром она уйдет из Смоленска! Пешком, одна. Как всегда, одна, но уйдет обязательно.Недавно еще грозная, непобедимая, великая армия, заставлявшая трепетать всю Европу, отступала теперь ускоренным маршем. Авангардные русские войска, вооруженные крестьяне, конные армейские партизаны и туча казаков со всех сторон днем и ночью тревожили неприятеля, отбивали тяжелые обозы с награбленным добром, уничтожали отряды фуражиров и конвойные команды, ломали мосты и переправы.Наполеон видел, как рушатся последние его надежды, и мрачнел все более. Событиями управлял уже не он.Из донесения наблюдателя Его Императорскому Величеству государю Александру Павловичу: «Голодное отступление по старой Смоленской дороге было для французов сущим несчастьем. И в самом Смоленске их ждало мало радости. Император счел это удобным предлогом и даже не стал задерживаться в Смоленске, и это после того, как всего лишь за несколько дней до своего появления там мечтал устроить в городе свой главный авангардный пост на зимнее время!» 3 – Ты нужду справляешь или елочками любуешься? Ох, до чего же этот Дижу мастак на нервы действовать!– А как быть с тем, если и нужду справляю, и на елочки любуюсь? – Фаддея из себя так просто не вывести.Он и в самом деле «елочками» любовался. В созерцании могучих дерев было нечто успокаивающее, умиротворяющее что-то. Впрочем, дела естественные тоже не ждут – Фаддей облегчился по-быстрому, натянул штаны, шинелишку запахнул и к другу обернулся.Пора им в путь. До Смоленска не так уж и много верст шагать осталось.Сюда солдаты из остатков Великой Армии целыми отрядами тянулись. Никто вопросов лишних не задавал, никто вообще в разговоры не вступал. Странная солянка из войск, подчиняющихся не приказам своих командиров, а дикому, обостренному донельзя желанию выжить. Уцелевшие остатки армии грозного Корсиканца.Сил ни у кого не оставалось, артиллерию по дороге бросили, кидали измотанных товарищей.Самые счастливые в санях до Смоленска добирались. Впрочем, клячи их едва-едва тащили, может, пешком и то быстрее выходило.Надежда еще тлела в сердцах одичавших на бескрайних русских просторах потомков великих просветителей. Надежда на крышу над головой, на кусок хлеба и огонек в камине.– Ты только глянь! – Дижу подошел к нему и стянул меховой треух. – Что там у меня такое?– А что там может быть-то? – равнодушно спросил Фаддей. – Волосья грязные!– Да ты внимательно гляди, башка дурья! Ползает в голове что-то!Фаддей с тяжким вздохом прищурился. А потом охнул.– Во ведь дерьмо какое! – сплюнув, заметил по-русски.– Чего? Чего сказал-то? – растерялся Дижу.– Merde! Дерьмо, говорю! Вши у тебя, камерад!– О, черт! – охнул Дижу, схватился за голову и тут же отдернул руки, словно пальцы обжег сильно.– Этот тулуп, – прошептал он. – Помнишь, я его с дохляка по дороге стащил, а негодяй вшей полон был! То-то он даже дохлый ухмылялся премерзко! Проклятье!Фаддею тут же захотелось почесаться. Господи, хоть бы к нему не перескочили чертовы насекомые!– Сымай! – строго приказал он Дижу. – Сымай, говорю! Иначе от вшей не избавишься!Пришлось Дижу скидывать тулуп и треух, оставаясь в одной шинелишке.– В Смоленске насекомых повыведешь! – успокоил его Булгарин. – В бане выпарим!– Если не выведу, точно застрелюсь!– Если что, мы и сами тебя застрелим, – пообещал идущий чуть поодаль угрюмого вида парень.– Да закрой ты свою чертову пасть, merde!– Сам merde!Фаддей вздохнул. Всякий раз, когда он слышал слово «Смоленск», искаженное чужим французским выговором, или сам произносил его, ему казалось, что не о городе говорит он, а о Полине. И на краткий миг – всего лишь краткий миг – на него накатывала волна неподдельного счастья. Ведь может же он повстречать ее в Смоленске, отчего ж нет? Все в жизни сей возможно, и невозможное бывает. Вот только подумает о встрече, и сил сразу прибавляется.Дорога, по которой брели они с Дижу, вела в древний город русский. И дорога тоже старой зовется. Ели по сторонам ее до небес стоят, всюду лес и безлюдье. Хотя какое ж безлюдье-то? Эвон сколько человецев в мундирах потрепанных по дороге бредут, и он с ними. Впрочем, людского в них маловато осталось. И он – с ними, и в нем – маловато.– Если сегодня или завтра до Смоленска твоего не доберемся, читай, Булгарин, по мне отходную! Точнехонько тебе говорю! Самому подыхать не хочется, да у меня уж мизинец на левой ноге почернел. Долго я идти не смогу. А без жратвы и подавно.– Держись, камерад, держись, – старался успокоить друга Фаддей.Успокаивал, а сам понимал: дело-то их – швах, скоро им карачун выйдет. Ладно, он, на родной хоть земле богу душу отдаст, а Дижу… жалко.И вот ведь что страшно: Дижу раньше никогда на близкую гибель не жаловался, не боялся ее. Жизнь презирал и даже гордился сим своим презрением. Все удары судьбы с усмешкой мизантропической встречал. А теперь вот…А теперь все иначе. Казалось, Дижу горячо заинтересован в том, чтобы в живых остаться. Более не ненавидел Рудольф свое существование, а совсем наоборот.Фаддею это не сегодня в глаза бросилось. Все то время, что из Москвы они утекали, Булгарин подмечал, что Дижу все больше и больше из улиточного домика своего выглядывает. Чем холоднее зима делалась, тем сильнее Дижу преображался.До сих пор Фаддей предпочитал друга ни о чем не спрашивать, но теперь, кажется, настало время для разговора откровенного. А что? И дорога веселее пойдет.– А что это ты так домой восхотел? Что ты мне еще не рассказал, а, камерад? – невозмутимо спросил он Дижу, искоса поглядывая на товарища.Лицо Дижу дрогнуло. Заросшее черной бородой лицо это, как ни странно, в последние дни мягче сделалось. И даже темные, бездонные глаза потускнели.– Не понимаю, камерад, о чем это ты, – хмыкнул Дижу.– Прекрасно понимаешь, камерад! Есть что-то, что домой тебя гонит.– Ага, русские казаки, – проворчал Дижу, но проворчал как-то слишком смущенно. И глаза, глаза выдавали его.– Так как зовут ее ? – Фаддей внимательно взглянул на Рудольфа.Дижу вскинул на него глаза, торопливо отвел в сторону.– Мари… Ее зовут Мари, – отозвался он едва слышно, словно горло ему сдавил кто-то незримый.– Мари… – Фаддей на мгновение замер. Господи, Мари! – Рассказывай же!– Черт побери, что я должен тебе рассказывать?– Кто она такая, эта Мари?– Это… это не очень хорошая история…– Да говори же!Дижу испустил страдальческий вздох, обошел брошенную прямо посреди дороги пушку. Канониры кинули застрявшее орудие, потому что больше не было сил вытаскивать его из сугробов. Скорее всего, лошади пали, а то и пушкари их съели.– Я… я бросил ее. С ребенком.Фаддей и хотел было что-то ответить, да вот только не знал, что полагается говорить в таких случаях.– Так ты – отец? – только и подивился он.– Да, отец, – в голосе камерада прозвучало что-то такое, что можно было и за подобие гордости принять.– Тогда почему ты бросил ее?– Почему? Почему? – взорвался Дижу. – Ты же меня знаешь! Знаешь, какой я человек! Неужели ты думаешь, что я сбежал по какой-то другой причине, а не от того, что она забрюхатела?– Ну, и кого она родила, мальчика или девочку?Дижу ухватил Фаддея за воротник и с силой встряхнул.– Да если бы я только знал, болван! Я же вообще никогда не видел этого ребенка! Вот только недавно она его родить должна была!– А кто она такая, эта Мари? – повторил Фаддей свой вопрос.– Да самый прекрасный человек на свете, вот кто! Густые каштановые волосы, зеленые глаза, улыбка такая… такая нежная… Простая девчонка, из того местечка, где я кузнечному делу обучался. Отец ее моим мастером был, здорово он гонял ее. У него сыновей-то не было, так она и коней мне помогала подковывать, вот так-то. Сильная была. И очень умная, – Дижу тяжело вздохнул. – Помню, как она мне сказала, что ребеночка-то ждет. Замуж просилась. А я ей ни слова не сказал, молчал, как осел упрямый. Просто возился в кузнице, ждал, когда она уйдет. Я ее тогда в последний раз видел.– И ты позволил ей вот так просто уйти? – Фаддей недоверчиво помотал головой. – Ты отослал ее брюхатой к отцу? Одну? Да что же ты за скотина такая?– Ужасная скотина, – подал голос кто-то из идущих впереди солдат.– Заткнись или я пристрелю тебя! – взвился Дижу. А потом обернулся к Фаддею. – Ты же знаешь, каким я был! Что не нужна мне была ни семья, ни дети!– Да, а теперь?Дижу весь съежился.– Я хочу домой, парень. Я хочу к Мари и ребенку! Я хочу, чтобы у нее был муж, а у ребенка – отец! И я не хочу, чтобы этот ребенок всю свою жизнь думал об отце с ненавистью, потому что тот струсил и бросил их с матерью в нужде!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25


А-П

П-Я