Судя по наблюдениям экспериментатора, убила ее изоляция от кислорода пеногасительной смесью. В руках человека по счастливой случайности оказалось самое действенное оружие - огнетушитель. Я подчеркиваю, именно счастливой, потому что убежден: мы имели дело с опаснейшим вторжением, отразить которое было бы нелегко. Зачатки жизни, так неосторожно помещенной в ничем не контролируемые условия, развивались буквально не по дням, а по часам, и кто может сейчас сказать, на каком этапе остановилось бы это развитие. Особую тревогу вызывает стремительное поглощение неземными видами кислорода и столь же бурное выделение углекислого газа. Остается только надеяться, что два других контейнера бесследно исчезли и ничем о себе не напомнят".
Появление огневок
Все это, повторяю, я узнал много позже усть-хотимских событий; тогда же, когда мы со Славкой Угличем собрались в таежный маршрут, я и понятия не имел, что услышанное где-то краем уха сообщение о событиях в Англии будет иметь к нам самое непосредственное отношение. Целью нашего запланированного на следующее утро похода были обширные усть-хотимские топи. В этом районе зарегистрировали несколько случаев энцефалита, и я со Славкой, паразитологом биостанции, должны были заняться поисками бациллоносителей этой болезни - клещей. Захватив микроскопы, пробирки, банки и канистру со спиртом, мы выехали в деревню Потемки сначала на газике, потом на лошадях, а за Приозерьем уже никаких дорог не было. Отправив наше экспедиционное имущество за несколько десятков километров в объезд, мы зашагали по лесу, и, наконец, усталые, промокшие и голодные, добрались до Потемок, где и заночевали у Прохоровых, местных охотников-звероловов.
Здесь я впервые услыхал об огневках.
– Дальше-то куда? - спросил меня старший из Прохоровых, Семен.
Я ответил.
– У нас тут никто не болеет. Может, к северу, на лесоповале?
– А в Усть-Хотимске?
– Так нет же никакого Хотимска, - засмеялся Прохоров, - это болота так называются.
– И на болотах есть сушь.
– Есть-то есть. Даже близко. Там в кустарнике этих клещей тьма-тьмущая. Только... - он замялся.
– Что "только"? По болоту не пройти?
– Почему не пройти? Пройдем. У нас на это болотные плетенки есть. Лыжи вроде. Прохоровские. Испокон веков мастерим. Любую трясину пройдут - чем гуще, тем лучше. Только я не об этом. Об огневках. Не испугаетесь?
Я не понял:
– Какие огневки? Это же семейство бабочек-вредителей.
– А если эта бабочка полтора метра в размахе? И горит, как уголь в печке. У Ваньки Мотовкина собаку сожгла. Три дня без просыпу пил.
– Сообщили в район?
– Да кто же Ваньке поверит? Самогонщик и враль. И собаку, верно, сам подстрелил.
– А кто-нибудь еще видел?
– Огневок-то? Идет слушок. Проверить бы, да брательники побаиваются. А одному на болоте не резон.
– Так пойдем вместе, - обрадовался я. - У нас и ружье на двоих.
– Ружей-то хватит, - задумался Прохоров, критически оглядывая наше снаряжение. - Только без груза пойдем. Налегке. Огневки там или не огневки, а на болоте сноровка нужна.
На рассвете мы уже стояли на краю леса. Низкое-низкое небо, такое же темное, как окружавшие нас ели и лиственницы, нависало над плотным сизым туманом. Туман съедал и даль, и близь, и дегтярную воду у самого берега. За спиной у каждого кроме охотничьей двустволки болталась пара болотных лыж, коротких и широких. Но Прохоров, не надевая их, шагнул прямо в воду. Сапоги у него в отличие от наших, резиновых, были яловые, высокие, до бедра, и туго перетянуты сверху тоненьким ремешком. Да и брезентовая куртка Семена лучше защищала от дождя, чем наши городские "болоньи".
– Шагайте смело, - сказал Прохоров, - глубоко не провалитесь, под ногами тропа.
Мы шли по мелкой воде, ощущая под ногами скользкий горбыль и старались не отставать от шагавшего впереди Прохорова. Туман словно отползал перед нами, высветляя торчавшие из воды кочки с зеленой болотной травой или сизыми мшаниками.
– Стоп, - сказал вдруг Прохоров через полчаса, - влазь на кочку и обувайся.
Под обувкой он подразумевал лыжи, которые мы довольно сносно прикрепили к нашим хлебнувшим уже воды сапогам.
– Тропа кончилась? - спросил я.
– Сворачивает, а нам к острову надо, - сказал Прохоров. - Ближе друг к дружке держись, а то оступишься - засосет.
Мы пошли на лыжах, легко сказать пошли - еле-еле переступали, с трудом вытягивая их из топкой грязи, но все-таки шли, не проваливались. "Прохоровские" держали марку: не размокали и не соскакивали. Так мы шли еще с полчаса, а нужный нам островок все еще прятался в тумане.
Вблизи туман совсем рассеялся, открыв картину, на которую не польстился бы ни один пейзажист. Черная грязь под ногами, ядовитая зелень травы и кочки с выгоревшим почему-то мхом. Потом уж мы поняли, почему он выгорел.
– Теперь смотри в оба, ребята, - предупредил Прохоров.
– А чего смотреть? - отозвался идущий впереди меня Углич. - Осока да кочки, - и вдруг замер с открытым ртом.
Впереди, метрах в двадцати от нас, вода вокруг кочки кипела и булькала, именно кипела, а не пузырилась от подземных газов. И вдруг из облака пара поднялся в воздух раскаленный лист, словно его сорвало ветром с крыши горящего дома. Поднявшись метра на три-четыре, он начал медленно сворачиваться в ржавую трубу, точь-в-точь колено обычной водосточной. Не дожидаясь дальнейших сюрпризов, Прохоров выстрелил из обоих стволов. Я знал, что ружье у него заряжено крупной картечью, но она прошла сквозь лист, ничего не изменив в его структуре. Будто бросили в волка горсть песку.
Ржавая труба не слишком быстро, но и не слишком медленно наподобие лениво летящей птицы ринулась мимо остолбеневшего Прохорова к стоявшему позади Угличу. Тот даже выстрелить не успел, поднял двустволку прикладом вверх и ударил в разворот багрово-пылающего листа. Приклад, как топор, расколол лист надвое, и обе огненные половинки, скользнув по рукам Углича, погрузились в черную жижу. Тотчас же вода закипела, вздымаясь двумя фонтанами пара, как новоявленные гейзеры. Славка вскрикнул, выронил двустволку, погрузил обожженные руки в болото. Но вода кругом была слишком горячей.

– Назад! - крикнул Прохоров и помахал рукой: отступайте, мол. Я подхватил Славку под руки, и оба мы, ковыляя кое-как на залитых грязью лыжах, отступили метров на пятьдесят.
Обе половинки раскаленного листа сближались, соединяясь по разрыву, как амеба. "Дальше! Дальше!" - кричал, отходя, Прохоров. Но сам он почему-то отходил медленно, в руке у него чернел не то камень, не то деревяшка. Лист, поднявшись из дегтярной жижи, согнулся и разогнулся, словно пробуя прочность стыка. Он был совсем такой же, как и десять минут назад, когда его расколол приклад Углича.
И тут Прохоров швырнул свой черный, похожий на камень предмет прямо в центр огненного листа, одновременно плюхнувшись в болотную грязь. Грохот взрыва ударил в барабанные перепонки. Прохоров уже стоял на лыжах, а пылающего листа словно и не было - только плавали кругом какие-то рыжие тряпки. Но они медленно подтягивались друг к другу. Казалось, их стягивала, точно магнит, какая-то неведомая сила, и с каждой минутой лист постепенно собирался из лохмотьев и вскоре вырос до размера половичка, какой обычно кладут у входной двери в квартиру.
– Это "лимонка", - пояснил Прохоров. - Сберег после войны на всякий случай. Мало ли что на охоте бывает...
– Этого зверя и "лимонка" не берет, - сказал я. - Потопали-ка домой скорее, пока он не склеился. А Славку в больницу придется отправить. Руки здорово обожжены.
Возвращались молча. Углич стонал, то и дело останавливаясь и опуская руки в холодную жижу болота. Шли долго, поминутно оглядываясь, не преследует ли огневка. Но она не появлялась. Наконец добрались и до подводной хребтины тропы. Только тут Прохоров спросил:
– Что ж делать будем?
– Телеграфируем в Новосибирск.
– Там уж знают. Еще до вашего прихода все болота кругом на вертолетах обследовали. Ничего не нашли.
– Теперь уже не искать надо.
– А что? Газом травить?
– Не знаю. Может, и газом.
О клещах мы забыли. Появился враг пострашнее... То он возникал у кромки болота в совхозе "Ермак", то совсем рядом с нашей деревней на лесной пасеке. В совхозе два багровых листа сожгли трактор. Причем, по свидетельству очевидцев, вспышка горючего не принесла им никакого вреда: огневки вынырнули из пламени, как купальщики из бассейна. На авторемонтном дворе, когда они налетели, народу было немного, да и те разбежались кто куда. А непонятные создания, покружившись над ожидавшими ремонта машинами, слизнули на лету дремавшего на солнце пса, кур и скрылись на болоте. На пасеке огневки - их было уже три - учинили форменный разгром. Все ульи были сожжены целиком, а пчелы исчезли, словно их ветром сдуло. Пасечника спасла сетка, коснувшись которой огневки почему-то отступили, только слегка оплавили металлические прутики. Но самого пасечника из-за ожогов на лице вслед за Угличем пришлось отправить в больницу.
Я жил у Прохорова, вместе с ним волнуясь и нервничая в ожидании ответа на мою подробную телеграмму в Новосибирский академгородок. Ответ не заставил себя ждать. Уже на другой день после налета огневок на пасеку на лужайке у сельсовета опустился вертолет со странным грузом - огнетушителями. Груз сопровождал завхоз экспедиции Панкин, обогнавший ученых, застрявших где-то по пути из-за нелетной погоды.
Мы, естественно, заинтересовались.
– Зачем огнетушители?
– Лучший вид оружия. Проверен в Англии. О хейлшемском метеорите слыхали?
И Панкин рассказал нам о судьбе внеземной жизни, погибшей от огнетушителя английского школьника.
– Что же будем делать? - повторил свой вопрос Прохоров.
– Ждать, - решил Панкин.
– Кого?
– Экспедицию. Ученые, думаешь, зря едут?
– Пока ученые едут, нас с тобой эта пакость одолеет. Летит и летит. Управы на нее нет.
– Есть управа, - вмешался я. - Зря, что ли, прислали эту кучу огнетушителей? Знали что делали. Ну, а у нас выхода нет. Чем скорее начнем, тем меньше жертв.
– Не дам, - запротестовал Панкин.
– Отвечать будете.
– Ответим, - сказал Прохоров, - а мешкать нельзя. Завтра с утра и начнем. Десяток лыж в деревне найдется. Охотники тоже.
К вечеру, когда на дороге нашли полурасплавленный велосипед Вальки-почтальонши и ее саму в бессознательном состоянии, Панкин капитулировал.
– Ладно. На мой страх и риск. Берите. Только и я с вами.
Сафари с огнетушителями
На рассвете к подводной тропе вышли семеро охотников во главе с Прохоровым. У каждого под локтем болтался на охотничьем ремешке огнетушитель. Кто посильнее, взял два.
– Сафари на Венере, - сострил Панкин.
Никто не откликнулся. Только Прохоров, нащупав ногой тропу в осоке, сурово погрозил пальцем.
– Придержи язык, парень. Не на волка идем.
Болото встретило нас тем же сизоватым туманом, пронизывающей до костей сыростью, ядовитой зеленью осоки и дегтярной водой в широких, как пруды, бочажках. Пахло тиной и тухлыми яйцами.
– Сероводород, - пояснил всезнающий Панкин.
И опять никто не откликнулся. Только чмокали, тяжело разбрасывая грязь, сапоги, осторожно ступавшие по узкой хребтине тропы. Огневки не показывались. Или улетели, или спали где-нибудь в кипящей воде. Мы шарили глазами по сторонам, пытаясь отыскать в рассеивающемся тумане следы этих диковинных гейзеров, пока Прохоров, возглавляющий нашу цепочку, не крикнул:
– Справа кипит!
Я увидел то же самое, что и в первый раз: ржавая вода в бочажке кипела, как в чайнике, а затем что-то свернулось трубкой и двинулось к нам над стрелками опаленной осоки, словно на воздушной подушке.
Прохоров замешкался, но шедший за ним по пятам охотник успел нажать боек огнетушителя. Струя пены ударила прямо в центр огненной трубки. Она съежилась, сморщилась, сломалась, как смятая в руке сигарета. Пена буквально съедала самую ткань огневки. То, что могло стать огненно-багровым листом, потонуло в ржавой воде, словно старая грязная тряпка. Даже вода нигде не вспузырилась.
– Клево, - сказал охотник.
Настроение у всех поднялось. Прошлое ощущение беззащитности как рукой сняло. Уже не подводный горбыль тропы откликался на каждый шаг наш, а прогибавшиеся в холодной грязи самодельные лыжи-плетенки, да и близость острова уже ощущалась и в густоте окружающего тумана, как бы собирающегося сюда со всего болота, и в более частом кустарнике на кочках. Но ничто не выдавало присутствия поджидающего нас зверя. Да и можно ли было назвать это нечто зверем? Кто знает, может быть, на неведомой нам планете то был растительный организм вроде летающего цветка-мухоловки. Огонь внутри? А разве наша крапива" не обжигает? Только природа ожога и его сила сделали эту летающую крапиву смертельно опасной.
Остров на болоте - клочок торфяной суши, окруженный вязкой ржавой топью с проплешинами осоки и ряски, яркой даже в эти белесые утренние часы. Солнце уже взошло, хотя из лесу его видно не было, но в хлопьях тумана на берегу уже проступали переплетения кустарника, почти черного по сравнению с болотной зеленью. Болото мелело, теряло вязкость, плетеные лыжи уходили под воду. Прохоров снял их и стоял по колено в грязи.
– Лыжи оставим вон на той горбинке, - он указал на полосу подсохшей рыжей грязи, полого подымающейся за его спиной к кустам, цеплявшим туман, как новогодняя елка вату.
- Отсюда начнем, сюда и вернемся. Пойдем в растяжку, полукольцом, как на зверя. Ничего не пропускай, какая бы пакость ни встретилась. Любую туши.
– А ежели не горит? - спросил кто-то.
– Все одно пропенивай.
Мы ринулись напрямик сквозь кусты, ломая и раздвигая их. Никакой внеземной жизни кругом - только цепкий таежный кустарник, продираться сквозь который с нашим необычным охотничьим снаряжением было адски трудно. Казалось, мы преодолевали проволочные заграждения на особо укрепленном участке. Все молчали, будто боясь неосторожно вырвавшимся словом насторожить врага.
И лишь тогда, когда кусты расступились под напором замшелых елей и лиственниц, Прохоров, тяжело вздохнув, проговорил:
1 2 3