– У него, пожалуй, другие расчеты на тебя, но он человек занятой, и мы не станем ждать от него немедленного ответа. А пока – ты моя! Время здесь может оказаться для тебя весьма благоприятным, вспомни хотя бы ту горницу, где тебя поселили. Никчемность, безделье я караю жестоко, но я щедрый господин для тех, кто мне верно служит. И может статься, я смогу замолвить за тебя доброе словечко моему кузену. С твоей стороны будет умно, коли ты станешь служить мне, Дина! И это пойдет на пользу твоему маленькому высокогорскому дружку, что сидит в подвале.
Для чего все эти уговоры? Чего ему от меня надо? И эти его уговоры показались мне страшнее угроз, на которые он был так падок.
– Ты хочешь что-то сказать, Дина? – Я покачала головой.
– Давай говори! Я разрешаю! – Я откашлялась:
– Для чего я вам, мессир Вальдраку? Никогда в жизни я не подумала бы величать его «господин», словно он был единственным господином в этом мире.
– У тебя есть нечто весьма редкое, у тебя есть несравненное оружие – твои глаза и твой голос, и тот, кто отказывается от этого оружия, не пустив его в ход, тот безнадежный олух.
Оружие? Вот как он это понимает! Матушка называла это «дар», и, хотя я некогда полагала его скорее проклятием, я чувствовала, что права она. Я не спросила, какие виды на меня у Дракана. Я боялась того, что я и сама могу хорошенько их вычислить.
Сандор вошел в зал вместе с одной из девочек-воробышков, по-прежнему одетой в серо-коричневое рабочее платье, но уже без головного платка. То была девочка с торчащими во все стороны каштановыми волосами. Я узнала ее, она показывала язык одному из мальчишек. Она казалась скованной, боязливой и вместе с тем дерзкой.
Сандор толкнул ее, и она присела пред Вальдраку, но присела ровно настолько, чтобы не казаться дерзкой.
– Подойди ближе, детка! – нетерпеливо произнес Вальдраку. – Как тебя зовут?
– Лайса!
Сандор снова толкнул ее локтем, и она пробормотала:
– Господин!
– Дурная слава идет о тебе, Лайса! Дошло до меня, что ты опаздываешь, поешь и небрежна в работе, и ты – всего-навсего ткачиха – не раз нагло вела себя с мастером!
– Я выполняю свою работу… господин!
И снова слово «господин» прозвучало с легким опозданием.
– Ну, это мы еще посмотрим. Покорная ли ты и работящая, или же ты и вправду скандалистка – это мы предоставим, пожалуй, решить Дине.
– Мне?
Слово сорвалось у меня с языка.
– Лайса! Посмотри Дине в глаза.
Так вот что он имел в виду под словом «оружие». Ему надо, чтоб я заставила немного дерзкую и наглую девчонку устыдиться, что она пела во время работы!
Лайса всего лишь смутилась с виду. Она ничуть не подозревала, что ждет ее, стоит мне сделать, как он велит.
Мне хотелось сказать, что дар Пробуждающей Совесть совсем не для того, но мановением руки он остановил меня:
– Вспомни, что я говорил о хороших и дурных слугах, Дина. – Он положил руку на опоясывающую его цепь. – Исполняй свой долг. Я охотнее вознагражу, нежели покараю!
Перед моими глазами возникла спина Тависа, испещренная кровавыми полосами, и я вспомнила, как он плакал в ту ночь.
– Глянь на меня, Лайса! – сказала я, и в моем голосе не было и намека на звучание голоса Пробуждающей Совесть.
Но она все же посмотрела на меня. Она ведь не знала, что лучше этого не делать.
Наши глаза встретились. Ее передернуло, и она быстро отвела взгляд в сторону. Но Вальдраку кивнул Сандору, тот положил свою тяжелую руку на ее затылок так, чтобы она не могла вертеть головой. Ее глаза блуждали из стороны в сторону, а потом она их прищурила.
– Выполняй свой долг, Дина! – тихо произнес Вальдраку, снова перебирая цепь руками.
«Прости меня, Лайса, – подумала я. – Прости. Но если я не сделаю этого, он изобьет цепью Та-виса».
– Глянь на меня, Лайса!
Стоило огромного напряжения сил обрести нужное звучание голоса. Обычно это приходило почти само собой, да только не в этот раз. Я чувствовала, как капли пота выступили у меня на лице и под мышками. Мой голос чуточку дрожал, а таким, как необходимо, не стал вовсе. Однако и этого было достаточно. И картины, и видения запестрели меж нами, картины того, что вспоминала Лайса…
– Иди прямо домой с остатком денег, Лайса, девочка моя…
Мать Лайсы ходила взад-вперед с плачущим и кричащим сосунком – младшим братиком Лайсы…
– Ну разве он не прелесть? – говорили все кругом.
Но она-то в нем ничего прелестного не видела. С одного конца извергал он рев и отрыжку, с другого – нечистоты. Где тут прелесть?
А мать, вечно усталая, не в силах была так много работать, и Лайса ходила постоянно голодная, а все из-за этого маленького грязнули.
– Иди прямо домой…
Но на базаре стояла женщина, которая пекла блины, политые густым золотистым сиропом. Лайса же была голодна, а запах блинов витал в воздухе, так что у нее слюнки текли.
«Только один, – думала Лайса. – Только попробовать».
И вот деньги кончились, а она не купила муку и сало. И тогда ничего другого не оставалось, как только выбросить кошелек и немного поцарапать коленки.
– Они пихнули меня так, что я упала, мама, да и удрали с деньгами!
Но ей все-таки досталась разок пощечина, так как мать была усталая, грязнуля ревел, а ее младшая сестренка хныкала от голода, а блины, будто тяжкий свинцовый ком, лежали в животе Лайсы…
Я закрыла глаза, и поток видений оборвался. Что-то билось и дрожало у меня в голове, и казалось, что меня вот-вот вырвет. Однако же Лайсе было еще хуже. Она рыдала так, словно ее хлестали кнутом, и обещала снова и снова быть послушной. Она-де никогда больше этого делать не станет. И Вальдраку, никакого понятия не имевший о том, что она говорила об украденных блинах и маленьких голодных детях, только улыбался и говорил, что это, дескать, хорошо и она может теперь идти.
Все еще плача, она, пятясь, словно не смея повернуться к нам спиной, вышла из зала. Она сунула руки под передник, и я хорошо знала, что они там делали. Скрытно, под тканью, она сложила указательные пальцы крестом – ведьмин знак, который должен уберечь от дурного глаза. Это ни капельки не помогало против такой, как я, но где ей было это знать!
Я видела, что ныне она куда больше боится меня, чем Вальдраку, и от этого меня тошнило еще хуже. Но что мне делать? Либо она, либо Тавис, а она, что ни говори, рыдала из-за того, что натворила. А коли Вальдраку еще раз ударит цепью Тависа, это будет из-за того, что натворила я.
Вальдраку ласково положил руку мне на голову и погладил мои волосы, мои невероятные волосы. Я охотней согласилась бы на паука в волосах, но не посмела стряхнуть его руку.
ДИНА
Подмастерье из кузницы
«Господин ждет тебя в Мраморном зале!»
То были слова, которые я возненавидела. Всякий раз, когда я их слышала, руки мои леденели, а живот схватывали судороги, превращая его – в маленький комок.
Прошло уже девятнадцать дней после того, как Вальдраку заставил меня испытать мой взгляд на Лайсе. Девятнадцать… я считала их крайне старательно. И в эти девятнадцать дней ежедневно, а порой два или три раза на дню находился тот или иной бедняга, вызвавший недовольство Вальдраку. Тогда меня призывали в Мраморный зал или же в кабинет хозяина, и, покуда Вальдраку жадно взирал на происходящее, я, хочешь не хочешь, заставляла беднягу плакать, мучиться от угрызений совести и молить о милости. Хозяину было одинаково безразлично, стыдились ли они того, что привело их в немилость, или же чего-то совсем другого. Для него важно было видеть, как они раболепствуют, и хнычут, и вымаливают дозволить им уйти. Тогда он улыбался, гладил меня по голове и бахвалился перед Сандором:
– Какие силы! Ну не бесподобно ли! Верно, Сандор? Малышка девчонка, а может одним взглядом принудить взрослых парняг упасть на колени! Поистине редкую птицу мы поймали!
Взрослых парняг теперь бывало не так уж и много. Большей частью приводили детей из ткацкой или из оружейной, которые, как Лайса, «небрежны в работе» или, по мнению Вальдраку, недостаточно расторопны или же недостаточно сильны. Однажды то были две женщины, которые жаловались, что один из станков в ткацкой сломался и на нем опасно работать. А еще как-то вечером – один избитый бродяга, которого Сандор нашел наверху возле оружейной, где несчастный пытался спрятаться в одном из дровяных сараев. Его они обозвали «лазутчиком и предателем», а Вальдраку ударил его той самой проклятой цепью, бил так, что вся спина бродяги была окровавлена. Но хотя он смотрел мне в глаза и слезы сбегали по жестоко изувеченному лицу, он твердил лишь чепуховые стишки и детские считалки. А потом он потерял сознание, так что Сандору пришлось его унести.
Кто на этот раз? Еще один бродяга? Я не спешила попасть в Мраморный зал и узнать, кто это.
– Все же поторопись, детка! Ты ведь знаешь – он ненавидит ждать!
Марте взволнованно подтолкнула меня в спину.
Я кивнула и все же пошла как можно медленней, как только посмела. Само собой, все это было бесполезно – даже иди я целый день по этому дому. Мраморный зал по-прежнему останется на своем месте, а Вальдраку будет сидеть в своем обычном кресле у камина, холодный и вместе с тем преисполненный ожиданий. А тот или иной бедолага, весь дрожа, станет ожидать встречи с прирученной ведьмой – Пробуждающей Совесть. Да, я хорошо знала, как все они меня называли. Даже стражники злобно кидали на меня взгляды, полные отвращения ко мне и восхищения Вальдраку, которому удалось приворожить такое чудовище, – «Ведьмочка господина!».
На этот раз был мальчик, на год или два старше меня. На нем был коричневый кожаный передник и черные рабочие штаны, а больше ничего. Подойдя к нему вплотную, я ощутила запах кузницы, терпкий запах пота, сажи и нагретого металла, а на его обнаженной верхней части тела виднелись черные полоски сажи и крохотные красные рубчики в тех местах, где прижгли его искры из кузнечного горна. Его темные волосы блестели и лоснились от пота, но он стоял прямее других, что были здесь до него.
– Это опасно, – произнес он, не спуская упрямого взгляда с Вальдраку. – Не будь это опасно, почему только нам, ничейным детям, выпадает такая доля? Четыре беды стряслись за последние три недели. Четыре! Один помер, а трое получили тяжкие увечья. Имрик… – Его голос слегка дрогнул. – Имрик никогда не сможет больше ходить по-настоящему.
Он вытянул одну руку вперед, ладонью вверх, но от этого не стал похож на нищего попрошайку, скорее он рассчитывал на удачную сделку или справедливый уговор.
– Я не отлыниваю, – сказал он. – Я охотно учусь ремеслу, и у меня получается. Я могу стать кузнецом, стоит только спросить об этом у мастера кузнечных дел. Но использовать нас так, будто мы ничего не стоим, будто все равно, что в месяц погибает несколько детей… это… это несправедливо, да, и это тоже… это тоже пустая трата сил. Мы достойны лучшего!
Но, коли он думал, что с Вальдраку можно вступить в уговор, он ошибался.
Вальдраку медленно поднялся. Осторожным движением стряхнул он несколько хлебных крошек, оставшихся от завтрака, с рукава своей бархатной куртки. Взглянув на протянутую руку мальчика, он с молниеносной быстротой, так быстро, что глазу почти не уследить, заставил свою цепь просвистеть в воздухе и ударил ладонь мальчугана.
– Я не заключаю сделок с рабами! Мальчик закричал от боли. Он посмотрел на свою руку, где из тонкой вспухшей полоски пробилась тонкая струйка крови. Потом, снова приподняв голову, поглядел на Вальдраку, и на какой-то краткий миг я испугалась, что он попытается его ударить, испугалась не того, что он причинит Вальдраку зло, а того, что станет с ним делать Вальдраку.
Но мальчуган овладел собой. Его глаза сверкали гневом и ненавистью, но он не пытался нанести ответный удар.
– Никакой я не раб! – процедил он и повернулся на пятках, чтоб уйти.
Но даже этого ему не позволили. Сандор преградил ему путь к двери.
– Не спеши, раб! – произнес Вальдраку. – Есть еще кое-что, чему мы вынуждены научить тебя. Покорности! Почитанию Пробуждающей Совесть!
Тут мальчик впервые заметил меня. Его темные глаза быстро оглядели меня и остановились на серебряных пуговицах корсажа. Мне захотелось, чтобы платье было не таким нарядным.
– Слышал о тебе! – сказал он. – Слышал о твоих ведьминых глазах! Но я не боюсь тебя. Мне нечего стыдиться!
Вальдраку улыбнулся медленно и злобно.
– Увидим! – сказал он. – Увидим!
Он был силен с виду, этот мальчик, уже широкоплечий, с могучими руками. Видно было, что через несколько лет он станет рослым мужчиной. И по-человечески он был также силен – сердцем и душой. Но это ему не могло помочь. Никакого оружия против меня у него не было.
Я поймала его взгляд и принудила его встретить мой. И начался поток картин, поток видений.
Повозка мелкого торговца громыхала по проселочной дороге. Ее тянули два мула. За повозкой тащились два босоногих мальчугана. Один, тот, что из кузницы, – сильный и здоровый, другой – поменьше, тщедушный и слабый. Им приходилось порой бежать рысью, чтобы не отстать от повозки.
Тщедушный то и дело всхлипывал. Слезы струились по его щекам.
– Прекрати-ка, Имрик! – сказал старший. – Не так уж все и худо!
Тщедушный заплакал еще горше.
– Нет, но… только у меня сильно болит нога. Тано, ты не можешь… не можешь… Всего-то ведь и надо – попросить прощения!..
– Нет!
Тано был зол и непреклонен.
– Да, но, Тано… если ты… всего-то и надо – попросить прощения. Тогда он наверняка дозволит нам сесть в повозку.
– Нет. Я ведь сказал! Не стану я этого шкурника просить прощения, у этого поганца!
Некоторое время они трусили рысью.
– Тано…
– Что теперь?
– Тано… я истекаю кровью. – Старший остановился:
– Давай-ка погляжу!
Тщедушный показал ему свою рану. Он порезался чем-то, возможно острым камнем, и вся пятка была в крови.
Тано выругался. Хотя он не был еще взрослым, кое-какие крепкие сочные ругательства он знал.
– Ладно, – сердито сказал он. – Я попрошу прощения.
Опустив ногу Имрика, он выпрямился.
– Но настанет день, когда, стало быть, удерем! И это будет скоро.
– Тано, я не посмею!
– Ясное дело, ты пойдешь со мной!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29