Здесь неподалеку есть одно местечко, товар - пальчики оближешь. - Тут Жан-Пьер действительно лизнул свои пальцы с обкусанными ногтями. - Ну как, пойдем?
Нет! Не продажной любви искал в своих романтических мечтах Елизар Пупко! Да и денег у него в кармане таких не было. И вообще его совсем не прельщала перспектива привезти домой французский сувенирчик, который и пять врачей не вылечат. К тому же помнил он из прочитанной брошюры, как иностранные разведки фотографируют неосторожных туристов в постели проститутки, а потом, используя шантаж, вербуют для своих темных дел.
- Исключается! - сухо сказал он. - Такими делами не интересуюсь.
- О, понимаю! - воскликнул Жан-Пьер. - Что ж, в наш бурный век бывает. Даже юноши подвержены сему недугу. Значит, только стриптиз? Или, может быть, он перегнулся через столик и шепнул нечто, отчего Елизар лишь крякнул. Охотно буду вашим гидом.
Тут Елизар Пупко сделал гениальный ход конем.
- Послушайте, милейший, - протянул он снисходительным тоном, каким, вероятно, разговаривал с наглецами Андрей Волконский. - Я тут должен встретиться со своим товарищем. Он вот-вот подъедет. Поэтому прошу избавить меня от дальнейших приглашений куда-либо.
Ловко он отбрил этого прохвоста, ничего не скажешь! Здесь и презрительное "милейший", и упоминание о приятелях, готовых прийти на помощь, и категорическое требование прекратить всякие гнусные предложения, оскорбляющие честь порядочного человека.
Жан-Пьер даже привстал.
- Ни слова, о друг мой, ни вздоха, - продекламировал он, прижав руки к груди. - Не знал, что вы - с группой. Думал, одинокий турист. Сам был гражданином этой великой страны и знаком со строжайшими правилами. Ценю и уважаю! Так что, уж не обессудьте! Эй, гарсон! Надеюсь, - вновь обратился он к Елизару, - вы не откажетесь выпить со мной по рюмке коньяка в знак глубочайшего уважения, которое я к вам питаю?
- Не откажусь, - со снисходительностью победителя сказал Елизар Пупко.
Жан-Пьер быстро пролопотал что-то гарсону, указав при этом зачем-то пальцем на Пупко. Вскоре перед ними появилась бутылка и два чистых бокала. Радушный француз тут же наполнил их на одну треть.
- За ваше здоровье!
- Взаимно! - отвесил поклон Пупко, хотя в душе он вовсе не желал здоровья этому назойливому сутенеру. Однако тут он во всем следовал указаниям, полученным при инструктаже перед отъездом. Быть всегда вежливым и не отклонять приглашения к угощению.
Казалось, все шло хорошо, или, как мысленно выразился Елизар, без криминала, если бы не одно обстоятельство. Проглотив изрядную порцию коньяку, Жан-Пьер впал в какую-то странную задумчивость. С отрешенным взглядом сомнамбулы он вновь наполнил свой бокал, опрокинул его в пасть, после чего разрыдался самым натуральным образом.
Тут уж Елизар решительно не знал, что делать. Такие ситуации при инструктаже не рассматривались. В брошюре о них тоже ничего не упоминалось.
"Псих! - подумал он, холодея. - Определенно чокнутый тип. Не нужно было пить с ним. Теперь жди каких-нибудь фортелей!"
Однако в числе высоких моральных качеств литераторов, выезжающих за границу, помимо вежливости, входила еще тактичность. Поэтому, мобилизовав упомянутые добродетели, Елизар положил свою руку на рукав собеседника и хрестоматийно-елейным тоном сказал:
- Полно, Иван Петрович! Конечно, я понимаю, как тяжело вдали от родины, но, может, еще не все потеряно. Я бы вам рекомендовал обратиться в наше посольство, они вам помогут. Тут ничего не поделаешь, придется искупить вину перед народом, но ведь в колонии вы сможете приобрести специальность. У нас в стране ощущается большой недостаток в рабочих руках, особенно в каменщиках и этих... эскалаторщиках.
Хотя в голосе Елизара звучали задушевные нотки диктора, объявляющего о новых обязательствах по повышению удоев молока, они не произвели на Жан-Пьера должного впечатления.
- Заткнись! - прервал он его самым грубым образом. - Ты, писака занюханный.
Этот эпитет оскорбил Елизара до глубины души.
- Ошибаетесь! - произнес он, покраснев от негодования. - Я - известный писатель. Не понимаю, как вы можете, не зная ничего обо мне, высказываться подобным образом. К вашему сведению, незадолго перед отъездом я написал повесть, которая, может быть, войдет... э... в сокровищницу...
Ай да Елизар Никанорович! Знатно соврал! Да ведь он не о себе заботился, а о престиже отечественной литературы. С такой целью и приврать не грех.
Однако и Жан-Пьер, видать, был не промах.
- В жопу! - произнес он с истинно русским смаком. - В жопу войдет твоя повесть, в качестве подтирки. Подумаешь, написал! А если б не написал, что тогда?
Елизар развел руками.
- Вы как-то странно рассуждаете. А что было бы, если б Толстой не написал "Войну и мир"? Человечество бы не имело...
- Ладно! - прервал его Жан-Пьер. - Не имело бы - и ладно! Давай-ка лучше выпьем.
Такой поворот вполне устраивал Елизара. Чего греха таить, был он охоч до даровой выпивки, тем более, коньяк оказался отменным, но еще маловато набирал силу в организме. Самое время добавить граммов по сто. Так что на этот раз он сам разлил поровну, никого не обидев.
Не привык пить Елизар Пупко по-иноземному. Любил он закусывать коньячок соленым огурчиком и селедочкой. Мелькнула у него было мысль заказать какой ни на есть немудрящий закусон, но тут он поостерегся. Кто их знает, сколько чего стоит. Да и не так уж плохо ложится коньяк на пустой желудок. Загудели, завертелись шарики в голове, прямо любо-дорого. Даже бедолага Жан-Пьер показался ему в общем-то славным парнем.
- Вот ты говорил, Лев Толстой, - перешел он тоже на "ты". - А ведь произведения искусства бессмертны. Был я сегодня в Лувре. Там... эти... Вангоги и Вандейки. Картины. Знаешь, какая сила? Они, брат, века пережили и еще переживут.
- Века! - ухмыльнулся Жан-Пьер. - Подумаешь, века! А если б их не было, чего-нибудь изменилось бы?
- В каком смысле?
- Вот ты писатель, да?
- Писатель.
- А если б я сейчас сел в машину времени, отправился назад, да и кокнул тебя в детстве, тут, в Париже, что-нибудь изменилось бы?
- Ну, в Париже, может, и не изменилось бы, а у меня на родине...
- Ни хрена бы не изменилось. И вот эти твои картины. Ну, не глазели бы на них пижоны, и все.
- Если так рассуждать, то любой человек...
- Нет, не любой! Представь себе, что я не тебя кокнул в детстве, а Наполеона. Тут бы сразу все вверх тормашками! Кранц! Сколько народу погибло при походе на Россию, бездетной молодежи, а тут все потомки их вдруг живы-здоровы. Вот ты, скажем, живешь в квартире. Бенц! Она занята. Кто такие? Потомки гренадера владеют этим домом с восемьсот двенадцатого года. Усваиваешь? Нет, тут уж машина времени не работает, потому что кокнуть Наполеона в детстве никак невозможно. Вот, что значит - великий человек!
- Глупости! - махнул рукой Елизар. - Никаких таких машин нету.
- Сейчас нет, а потом будут.
- А если и будут, то тебе-то что?
Тут с Жан-Пьером произошла странная метаморфоза. Он весь как-то подтянулся, сжал рот, нахмурил брови. На скулах заиграли желваки.
- Есть у меня одна мыслишка, - сказал он, уставившись на Елизара немигающими глазами. - Хочу подложить бомбу в Нотр-Дам.
При слове "бомба" с Елизара слетел весь хмель. Его прошиб пот от затылка под кожаной шляпой до отлично вентилирующихся пяток.
- Что?! - переспросил он потом. - Что за Нотр-Дам, и причем здесь бомба? Ты что, ошалел?
- Собор Парижской Богоматери. Бах, и нету! Представляешь, кирпичи убрали, площадь застроили, а тут эти прибыли на машине времени. Хотят пришить меня, ну, хотя бы сейчас или в детстве. Но если пришьют, то значит - собор на месте. А как же он на месте, если там уже у них новые здания? Выходит, и тут их машина не работает. Не хуже, чем с Наполеоном.
Вереница мыслей, пестрых, как ярмарочная карусель, закружилась в голове Елизара. Собор Парижской Богоматери с этими... как их?.. химерами, который он сегодня осматривал. Кранц! и нет собора! А ведь даже простое обсуждение плана такой диверсии - есть соучастие. Ответственность за недоносительство. Этот тип определенно сумасшедший! Надо немедленно обратиться в полицию. Кет, в полицию не годится, не исключена возможность провокации, задержат, а потом объявят, что просил политического убежища. Мчаться в посольство? Однако тут одной объяснительной не отделаешься. Распивал коньяк с изменником родины. Намеренно отстал от группы. Нет, нужно пытаться выйти из положения самому. Попробовать отговорить этого кретина от его затеи.
- Да... - протянул он, стараясь получше пораскинуть мозгами. - А идея-то не нова.
- Как это, не нова?
- Очень просто. Был такой, в древности, Гераклит, который сжег там у них в Греции один храм.
Да простит читатель Елизара. Подумаешь, важное дело, перепутал имена. Не до того ему сейчас было. И в сущности, какое это имеет значение, Гераклит или Герострат? Оба - древние греки.
- Ну и что? - заинтересовался Жан-Пьер.
- А ничего. Отстроили заново и все. У меня приятель недавно ездил в Грецию, так говорит, просто тютелька в тютельку восстановили.
Жан-Пьер помрачнел.
- Думаешь, и Нотр-Дам восстановят?
- А как же! Сейчас, знаешь, какая строительная индустрия! За год восстановят.
- Значит, те, на машине времени, все равно меня смогут кокнуть?
- Запросто. Так что ты уж лучше придумай что-нибудь другое, без бомбы.
Жан-Пьер так хватанул кулаком по столу, что задребезжали бокалы.
- И придумаю! У меня в запасе есть мыслишка почище!
- Вот и отлично! Давай выпьем за то, чтобы все тихо-мирно!
Жан-Пьер опустошил налитый Елизаром бокал.
- Ну, спасибо! Надоумил ты меня. Погоди, я сейчас догоню этого типа. Потом поговорим.
Раньше, чем Елизар успел опомниться, его новый друг исчез в толпе.
Сам же Елизар был так горд своей дипломатической победой, так счастлив благополучному исходу дела безо всяких бомб, что и не сразу сообразил насчет коньяку. Смылся прохвост Жан-Пьер, ничего не заплатив.
Между тем, время близилось к приходу автобуса. Нужно было срочно ликвидировать следы кутежа. В бутылке еще оставалось немного коньяку. Этого любимый сотрапезник критика Семена Панибратского допустить не мог. Разделавшись заодно с остатками вина, приказал он жестом официанту все прибрать и подать счет.
О боги! Едва взглянув на сумму счета, Елизар чуть было не потерял сознания. Проклятый коньяк стоил больше, чем отпускалось одаренному писателю на все личные расходы во время пребывания в столице мира.
Елизару почудилось, что он видит дурной сон. Однако какой там сон, когда сука официант, во плоти, стоит рядом и ждет денег. Да еще, видно, на чаевые рассчитывает, свиная харя!
Последовало тягостное объяснение.
- Ты понимаешь, - втолковывал Елизар заплетающимся языком, - же нон моней. Майн камраден есть моней. Муа ждать камраден, они платить моней. Ву компренэ муа?
Насчет таких дел официанты всегда компренэ.
Был вызван хозяин. С помощью доброхотов-лингвистов из публики, в конце концов, удалось заключить компромиссное соглашение, по которому Елизару, под надлежащим присмотром, разрешалось ждать камраден, но при условии, что заплатят моней.
К нашему стыду нужно сказать, что когда камраден все же прибыли, то застали они Елизара в самом плачевном состоянии. Он то проливал слезы по поводу печальной судьбы Нотр-Дам, то беспричинно хохотал, то пытался исполнить танец с саблями, использовав в качестве таковых новые штиблеты.
Только мужеству и находчивости руководителя группы мы обязаны тем, что транспортировка буйствующего литератора в гостиницу прошла без сколь-нибудь существенных осложнений.
Увы! Последние дни пребывания за рубежом Елизар провел под домашним арестом в гостинице. Даже еду ему камраден приносили в номер.
Безрадостно текли дни отчуждения. Ни вина, ни песен, ни любви!
Впрочем, не совсем так. Однажды Елизар все же чуть было не завел интрижку с горничной. Помня, как парижанки ценят решительность и натиск, он произвел молниеносную атаку, когда та меняла простыни. Но казавшаяся такой ветреной горняшка пребольно стукнула его по носу и, почему-то заплакав, выскользнула из комнаты. Через несколько минут явилась старшая горничная, мымра в очках, и добрые полчаса читала Елизару нотацию, из которой он, правда, ничего не понял. Боясь, как бы она, чего доброго, не нажаловалась руководителю группы, Елизар отдал ей все сувениры, приобретенные для одаривания знакомых и родичей.
После такого афронта впал Елизар в совершеннейшую ипохондрию. Он проклинал эту растленную страну и считал часы до возвращения на родину, хотя понимал, что там ему придется дать отчет обо всем содеянном.
Наконец, настал долгожданный миг. Город порока и социальных контрастов вставал на дыбы под крылом самолета, уносившего Елизара домой.
Где-то там был и собор Парижской Богоматери с дьяволом, насмешливо взирающим с высоты на кипение страстей человеческих.
Впрочем, Елизару было плевать и на Париж, и на дьявола, и на собор. В душе он даже жалел, что помешал Жан-Пьеру взорвать к чертям этот памятник религиозного мракобесия. Вот был бы переполох!
Ни фига бы не восстановили этот Нотр-Дам. Тут только и умеют, что продавать коньяк по спекулятивным ценам. Небось если разрушить собор, сразу бы налетели всякие капиталистические акулы и подрядчики. Глянь, и вся площадь застроена. Земля-то тут, знаешь, какая дорогая? Так что в общем, Жан-Пьер был прав. Подложи он бомбу, никак эти с машины времени не сумели его кокнуть в детстве, а теперь... Постой, постой! Ведь если собор не взорван, то это его, Елизара заслуга. Будет собор стоять еще столетия, и когда изобретут машину времени, кокнуть в детстве Елизара Пупко никому уже не удастся, потому что, если б не он, не было бы у них там в будущем собора, а были бы совсем другие здания, а собор и здания стоять на одном месте никак не могут, это даже дураку ясно.
Так что, уважаемые потомки, не только перед Наполеоном вы бессильны, а и перед Елизаром Пупко! Пусть Елизар Пупко сжег свою рукопись, но сам-то он нетленен, аки птица Феликс, или как ее там? Попробуй, кокни в детстве Елизара Пупко!
1 2 3