Намотались. Кто еще скажет?
– Ну, пусть сами друг друга сожрут, – предложил Слэк. – Это и забавно, и шевелиться не надо.
– Не станут. – Кулу покачал головой и смачно плюнул. – Это ж выродки. Их поди заставь. Ну, а ты, Барг?
– Не знаю я, – проворчал Барг. – И так обожрался. А тут думай еще. Пропади они пропадом. Сами пусть думают. Надоело.
Тут лицо Кулу налилось кровью, и он вдруг заорал не своим голосом:
– А кому не надоело? А мне? Мне не надоело? Черви вы, падаль, гниль вонючая, дерьмо! Всех, всех ненавижу! Всем кровь пущу!
– Э, ты чего, вождь?.. Э! – попятились ядозубы. Кулу схватил железный меч и стал размахивать им, рыча и брызжа слюной. Потом со всей силы всадил меч в ближайшее дерево, сел на камень и задумался. Ядозубы несмело приблизились.
– Скучно, – сказал Кулу. – Дрянь все. Каждый день одно и то же. Одна радость – Улле служить. Служим, служим. Выслужились. Каждому по Клыкачу в глотку. Ловко.
– Ладно, вождь, – сказал Слэк. – Повеселимся еще. Вон, два выродка есть. А о наших, что благую смерть приняли, чего тужить. Им-то хорошо.
– Где? – Кулу в упор посмотрел на Слэка.
– Чего где? Им, говорю, хорошо. В пустоту они ушли. Нету их, вот им и хорошо.
– Если их нету, кому тогда хорошо?
– Так ведь хорошо, когда тебя нету!
– Ну. Вот ты, Слэк, когда тебя мамка еще не родила, тебе хорошо было или как?
– Нормально было. Никак не было. Хоть не мучился.
– А теперь, значит, мучаешься?
– А то.
– Ну так сдохни, – медленно, с расстановкой процедил Кулу.
– Чего?
– Сдохни, не мучайся.
Слэк попятился. Глаза его испуганно забегали. Потом он вдруг рванул со всех ног и исчез в зарослях.
– Дерьмо, – сказал Кулу. Ядозубы оторопело молчали.
– Ну, вождь, ты сегодня сердитый, – сказал наконец Барг. – Чего нас спрашивать? Возьми сам да реши, что делать с выродками.
– Ладно. – Кулу помолчал немного, потом повернулся к пленникам: – Эй, Орми! Небось хочешь сдохнуть побыстрее?
– Не хочу, – ответил Орми.
– Как же так? Слэк хочет. Все хотят. А ты не хочешь.
– Тебе-то что за дело? Ты Улле служишь, вот и служи. Давай. Наматывай кишки, жри нас живьем.
– А не боишься, что я сейчас такое придумаю, что тебе и не снилось?
– Не придумаешь. Ты попробуй, Кулу, выдумай нам такую муку, чтобы тебе от нее хоть на миг жизнь показалась лучше смерти. Не сумеешь. А ведь бывает такое. Бывает, что подыхать не хочется даже быстро.
– Ага. Бывает. У выродков. Потому-то мы вас и ненавидим. Мы, меченые, до смерти мучиться должны. А вы, твари вонючие, радуетесь.
– Ты тоже мог бы.
– Я – нет. Я меченый, понял? Меченым родился и сдохну. И пусть я дерьмо, но ты сдохнешь первым.
– Что-то я не пойму. То ты говоришь, что хочешь сдохнуть, то радуешься, что сдохнешь не скоро. Ты уж выбери что-то одно.
– Ты обо мне не заботься! – рявкнул Кулу. – С собой я разберусь как-нибудь. О себе лучше подумай.
– Со мной-то ясно. Я счастливчик. Я выродок. На Улле вашего я плевать хотел. А вы, сколько бы меня ни мучили, счастливее не станете. Только жаль мне вас. Вы сами себя поедом жрете и не замечаете.
– Жаль, говоришь? Так, может, ты нас выручишь? Научишь, как нам, простым меченым людям, стать такими, как ты, радостными вонючими выродками?
Ядозубы заулыбались, но как-то неуверенно. Слишком необычно вел себя вождь.
– Научу, если выслушаешь, – спокойно сказал Орми.
– Ну, что? – Кулу посмотрел на ядозубов. – Послушаем?
– Пусть говорит, – сказала Хреса. – Какая-никакая забава.
– Бабе слова не давали, – прорычал Кулу злобно.
– Пусть говорит, змееныш, – махнул рукой Барг. – Пусть все говорят. Жрать теперь не скоро захочется.
– Я вот что придумал, – сказал Рах. – Засунем им в зад по горящей головне. Смешно будет.
– Не будет, – сказал Курги Плешивый. – Старье. Послушаем лучше змееныша. Хоть что-то новенькое в кои-то веки.
Эйле приподняла голову, посмотрела на Курги и чуть заметно улыбнулась. Тот заметил ее взгляд и шумно высморкался, зажав пальцами ноздрю.
– Говори, Орми. Видишь, народ решил, – сказал Кулу.
И Орми начал:
– Раньше на Земле не было никакого поганого Улле. Хозяином в мире был Имир. Он всех живых тварей создал. И берег их, и не давал в обиду. Люди друг друга не убивали. И никакого горя у них не было. Жить было любо. Все что хотели, то и делали.
– Брехня, – сказал Рах. – А если кому захотелось кого-то сожрать, тогда что?
– А им не хотелось. От хорошей жизни людей жрать не захочется. Ведь людоеды погано живут. А те жили хорошо.
– Вождь, надо ему глотку заткнуть, – сказал Рах. – У меня от его речей в животе буря поднимается. Дай я ему углей в пасть напихаю.
Кулу молча пнул Раха ногой в живот. Тот захрипел и упал.
– За что… вождь… за что…
– Это чтоб ты мне не указывал, кого заткнуть, а кому слово дать. Валяй дальше, змееныш.
Орми снова заговорил:
– Потом явился Улле. Хотел он вот чего: убить всех тварей живых, чтобы остались одни упыри. И сделать это он решил руками людей. Он влез людям в мозги и внушил им, будто жизнь – мука, а смерть – благо. Меченые – это те, у кого Улле в башке сидит и нашептывает лживые слова. А выродки – просто обычные люди, до которых Улле не добрался. Видите, все очень просто. И можно сделать так, чтобы на Земле снова стал править Имир. Для этого надо одну волшебную штуковину украсть у оборотней на севере, ну и еще кое-что сделать. Пойдем с нами. Это опасно, конечно, но если получится, все будут победителями. И вы – даже больше, чем я.
Кулу слушал, неподвижно сидя на камне. Меч он сжимал в руке. Ядозубы толпились за его спиной и о чем-то шептались. Рах махал руками. Когда Орми замолчал, затихли и они.
Кулу встал – лицом к Орми, спиной к ядозубам. Сбросил с плеч накидку, остался в одном обрывке шкуры на бедрах. Скрипнул зубами. Выхватил нож и рассек себе кожу на груди крест-накрест. И заорал страшно, так что земля вздрогнула:
– Врешь, падаль! Докажи, что не врешь! Время тебе даю до темноты! Докажешь – я с тобой, вместе пойдем Улле кровь пускать. Заплатит за все. А если врал – не прощу. Всей жизни не пожалею, смерти не пожалею. Десять лет буду тебя грызть, жечь, рвать! Сломаю тебя. Дерьмо из тебя сделаю. Плакать будешь, зад мне лизать, сам себе гу откусишь и съешь. А я все равно не прощу. И смерти не жди. Будешь жить – дерьмом, червем раздавленным будешь жить, пока я сам не сдохну.
– Эй, Кулу! – крикнула вдруг Эйле, до сих пор лежавшая тихо. – Берегись!
Кулу подпрыгнул, повернулся, рассекая мечом воздух, и столкнулся нос к носу со Слэком. Тот шел на него с дубиной в руках. Дубина была занесена. Еще мгновение, и вождю настал бы конец.
– Га! – Кулу всадил Слэку меч острием в полуоткрытый рот. Голова развалилась надвое; Слэк рухнул, как мешок с костями.
Кулу обвел ядозубов бешеным взглядом. Там у них происходила какая-то потасовка. От толпы отделились шесть людоедов: Барг, Хреса, Курги и еще трое. Они молча встали рядом с вождем.
– Вы все – выродки! – крикнул Рах. – Вам крышка! Скоро я увижу, Кулу, как ты жуешь свои уши!
– Никак, это бунт? – усмехаясь, процедил Кулу. – А?
– Дерьмо это, – сказал Барг и плюнул.
Отряд Раха – четырнадцать человек – двинулся вперед.
– Развяжи меня, – сказал Орми. – Я буду драться.
Кулу, не оборачиваясь, покачал головой.
– Слишком просто, змееныш. Лежи, не дергайся.
Людоеды бросились друг на друга. Началась схватка. На Кулу нападали сразу трое. Вождь был силен, но не умел обращаться с мечом. Он пытался орудовать им то как копьем, то как дубиной. Рах ударил его ножом в плечо и снова замахнулся.
Эйле стонала и билась, ее глаза закатились, на губах появилась пена. Потом ее тело вдруг изогнулось дугой, как натянутый лук, и ремни на руках и ногах с треском лопнули. Эйле вскочила – почти взлетела в воздух, выбросила вперед обе руки и крикнула хриплым, сорванным голосом:
– Угахатан-рах-кудур!
И в тот же миг тело Раха обуглилось и покрылось дымящимися трещинами, по нему пробежали красные огоньки, и Рах рассыпался золой и пеплом, так и не успев нанести удар.
– Га! – Кулу подпрыгнул и разрубил второго нападавшего от темени до пояса. Те, кто был еще жив, бросились бежать и скрылись среди деревьев. Кулу потерял в схватке одного человека.
Эйле упала без сил.
– Вот оно что… – пробормотал Орми, содрогаясь. – Опять… Петля… Нас убили, и кто-то снова вытащил нас из прошлого… Только зачем? Эйле, как же это… кто у тебя в голове?
– Никого, – шепнула Эйле. – Я сама.
– Ну, нет. Слишком уж похоже… И петли не было?
– Петли? – Эйле вдруг сморщилась, как от боли. – Может, и была… были… как же без петель…
Кулу подошел к ним, зажимая рукой рану. Внимательно взглянул на Эйле и сказал:
– Слышь, Орми. Где ты ее взял?
– Встретил. Она из плена бежала. Из Гугана.
– Немудрено, – усмехнулся Кулу, поддев ногой обрывок ремня. – Так откуда хошь сбежишь. Значит, людей заклинаниями сжигаем? Ловко. – Кулу нагнулся и схватил Эйле за горло косматой ручищей. Девушка замерла. Кулу бросил косой взгляд на Орми:
– Не серчай, змееныш. Сам видишь, надо ее прикончить.
– Попробуй только. Сгоришь, как Рах. Только медленно. – Орми скрипнул зубами.
– Ну, это ты, положим, врешь, – осклабился Кулу. – Ладно! Кто там есть… Барг! Завяжи девке пасть и скрути покрепче, не так, как в прошлый раз. Ты усек, что она ремни рвет и смертное слово знает?
– Усек, – пробасил Барг. – Не дурей тебя небось.
Кулу передал Эйле Баргу, уселся на землю рядом с Орми и скрестил руки на груди. Глаза его были холодны и насмешливы. Крови, сочившейся из раны, он, казалось, не замечал.
– Ну, так. Время идет. Я жду дотемна, Орми.
– Постой… Тебе разве мало? Сам видел только что силу Имира!
Кулу покачал головой.
– Я видел силу Улле, змееныш. Но я и без вас ее видел. Насмотрелся вот так.
– Эйле убила твоего врага. А тебя не тронула.
– Ты языком не мели. И задурить меня не пытайся, не выйдет. Ей это нужно было больше, чем мне.
– Каких же ты хочешь доказательств?
– Это уж твоя забота. Думай. Сделай так, чтоб я поверил. И чтобы они все, – Кулу махнул рукой в сторону своих людей, угрюмо сидевших вокруг холодного кострища, – чтобы они все тоже поверили.
Кулу оставил пленников и пошел к очагу. Людоеды развели огонь.
– Выпотрошить, что ли, этих? – Курги показал на трупы.
– Потроши, если охота, – сказала Хреса.
– А что, жрать никто не будет?
– Да их и в рот-то взять противно, падаль эту.
– И то верно, – вздохнул Курги.
Орми закрыл глаза. Как глупо, думал он. Они все уже наши, но понять этого не хотят, да и не могут. И если я не ткну их рожей в какое-то очевидное доказательство, они так и не поймут. И убьют нас обоих. Стиснут зубы и убьют. Им только начать. Гордость не позволит отступиться. Другие, может быть, и плюнули бы, но только не Кулу. И никакие тут тайные помыслы не помогут. Ничьи.
Или все же помогут?
Время шло. Надо было рискнуть. Уже далеко за полдень Орми позвал Кулу:
– Наклонись ко мне, я шепотом буду говорить.
Но Кулу не стал наклоняться, а прилег, как бы невзначай, на мох рядом с Орми и повернулся к нему ухом.
– Слушай, Кулу. Все люди мыслят по закону Улле. И выродки тоже. Но мысли ничего не значат. Все дело в душе. У меченых Улле правит душой, как и разумом. У нас не так. А с этого дня и у тебя, Кулу, и у тех, кто с тобой остался, как у выродков, в душах живет Имир. И отличаетесь вы от меня только тем, что не знаете о себе правды. Вот это ты и проверь.
– Как проверить? Говори, – произнес Кулу еле слышно, не глядя на Орми.
– Пойди и скажи своим: кто хочет, пусть оторвет нам уши, пальцы, что угодно. Нечего, скажи, дожидаться ночи, и так все ясно. Лежат, молчат, выдумать ничего не могут, онемели от страху, под себя наложили. Скажи им так. А потом посмотришь, что будет. Только условимся: речей их не слушать. Сказать они могут все. Но нас никто не тронет.
Кулу ответил не сразу. Подумал, покряхтел. И сказал наконец:
– Срок не истек. Есть еще время до темноты. Что-то ты больно торопишься.
– А без толку ждать. Сразу все решим.
– Не видано такое, чтобы ядозуб отказался пленника пытать, если вождь ему разрешает.
– Я это знаю не хуже тебя. Ну, давай, Кулу. Или ты боишься?
Кулу повернул голову и посмотрел на Орми с ненавистью.
– Боюсь, говоришь? Чего же мне бояться? Пытать не меня будут.
– Боишься, что я наврал. Веру потерять боишься, которая в тебе еще и не родилась, а ты без нее жить уже не сможешь.
– Дерьмо, – прошипел Кулу. – Падаль. Ненавижу тебя все равно, правду говоришь или врешь – все равно ненавижу. Червяк позорный. – Он помолчал и добавил: – Ладно. Я сделаю так, как будет для тебя хуже всего. Я сделаю, как ты сказал. И не надейся, что я тебе подыграю. А души никакой у меня нет. Никто надо мной не властен, понял? Ни Улле, ни Имир. Я сам себе господин.
Сказав это, Кулу встал и направился к костру.
– Ну, что приуныли? Ждать надоело? Так и быть. Кончаем. Давайте, ребята. Эти выродки умеют только языком молоть. Все, что змееныш тут говорил, – брехня. И ночи ждать ни к чему. Кто ушей свежих хочет – вперед. Поклонимся Улле.
И Кулу развалился у огня.
– Сам-то чего лег? – спросил Эрк Носатый.
– Я потом, – сказал Кулу. – Сначала вы натешьтесь. Только смотрите, чтобы у них в башке не помутилось, не перестарайтесь.
Людоеды, кряхтя, поднялись. «Ну все, – подумал Орми. – Конец. На что я надеялся, дурак? Соплянка! Червяк безмозглый! Было ведь еще время! Белолобый мог прийти!»
– А что, вождь, срок-то не истек, – сказал Хлу.
– Да плевать, – сказал Кулу.
– Я первая. – Хреса вразвалку пошла к пленникам.
– Чего это – ты? – Барг догнал ее и отпихнул. – А ну пусти!
Тут Барг схватил Эрка за уши и ударил его об колено рожей.
– Эй, вы что, сдурели? – рявкнул Кулу. – На всех хватит!
– Не хватит, – сказала Хреса. – Нас шестеро. А ушей всего четыре.
– Мне не оставляйте, – сказал Кулу. – Я на своем веку ушей нажрался.
Эрк, лежа во мху и хлюпая кровью, извернулся и вцепился зубами Баргу в пятку. Тот взвыл и кинулся душить обидчика. Кулу вскочил с хриплым ревом, подбежал к дерущимся и долбанул их лбами друг о друга. Оба обмякли и затихли.
– Ну, а вы чего встали? Вперед!
Хреса, Хлу и Курги доковыляли до пленников и сели на корточки вокруг них. Орми взглянул на их кислые рожи, и в нем затеплилась надежда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42