– Он усмехнулся, большой, как медведь, человек пятидесяти лет и фантастически мудрый.
– Простите, что я небрит и неопрятен, – начал я.
– И темные круги под глазами, и ввалившиеся щеки, – пробормотал он улыбаясь.
– Но я не так плохо себя чувствую, как, наверно, выгляжу. Во всяком случае, теперь. Я задержу вас ненадолго, если вы только скажете мне…
– Да? – Он спокойно ждал.
– Предположим, у меня есть сестра, – начал я, – которая такой же прекрасный музыкант, как отец и мать, и я единственный в семье лишен таланта – вы знаете, что таланта у меня нет, – и я чувствую, что они презирают меня. Как, вы полагаете, я буду себя вести?
– Никто не презирает тебя, – запротестовал он.
– Конечно… но если бы они презирали, каким бы путем я постарался убедить их – и себя, – что у меня есть хорошее оправдание, почему я не музыкант?
– Понятно, – сразу же сказал он. – Думаю, что ты будешь делать именно то, что делаешь. Найдешь занятие, которое тебе нравится, и будешь фанатически совершенствоваться в нем, пока не достигнешь в этой области таких же стандартов, как твоя семья в своей.
Я почувствовал, будто меня ударили в солнечное сплетение. Такое простое объяснение моей одержимости скачками никогда не приходило мне в голову.
– Это… это не совсем то, что я имел в виду, – беспомощно пробормотал я. – Но теперь я понимаю, что вы правы. – Я помолчал. – Вот что я на самом деле хотел бы спросить. Мог ли я, когда рос, развить в себе физический изъян, чтобы им объяснить свои неудачи? Паралич, например, при котором нельзя играть на скрипке, на пианино или любом другом инструменте? Разве это не способ выйти с честью из положения?
Он несколько секунд смотрел на меня проницательно и без улыбки.
– Если бы ты был личностью определенного типа, да, такое возможно. Но не в твоем случае. А тебе лучше перестать вальсировать вокруг да около и прямо задать вопрос. Настоящий вопрос. К гипотетическим вопросам я привык… С ними я встречаюсь каждый день… Но если ты хочешь получить достоверный ответ, то должен задать конкретный вопрос.
– У меня их два. – Я все еще колебался. Как сильно вся моя жизнь зависела от его ответа. Он терпеливо ждал.
Наконец я заговорил.
– Может ли мальчик, у которого вся семья увлекается скачками и бегами и все они прекрасные наездники, развить в себе астму только из-за того, что панически боится лошадей? – У меня пересохло во рту.
Он ответил не сразу. Помолчав, спросил:
– Какой второй вопрос?
– Может ли мальчик, став взрослым мужчиной, развить в себе такую ненависть к жокеям стипль-чеза, что он начнет ломать им карьеру? Даже если он нашел, как вы сказали, какую-то другую сферу, в которой его дела идут исключительно хорошо?
– По-видимому, именно у этого человека есть сестра, о которой ты говорил?
– Да, – согласился я, – среди целого поколения она была первой леди в выездке лошадей.
Он откинулся назад в кресле.
– Совершенно ясно, что эти вопросы приводят тебя в отчаяние. Но я не могу ответить, так мало зная о сути дела. Я не собираюсь сказать пару ни к чему не обязывающих «да» и потом узнать, что у тебя страшные неприятности с разными людьми. Тебе придется рассказать, почему тебя так волнуют эти вопросы.
– Но ваш гольф! – воскликнул я.
– Я поеду позже, – спокойно сказал он. – Рассказывай.
И я начал. Я рассказал ему, что случилось с Артом и что с Грантом, и с Питером Клуни, и с Тик-Током, и со мной. Я рассказал ему о Морисе Кемп-Лоуре:
– Он происходит из семьи, в которой садятся на лошадь, едва научатся ходить. И он создан для стипль-чеза. Но у него от лошадей астма, и это все знают, потому он сам и не ездит верхом. Вполне приличная причина, не правда ли? Конечно, многие астматики участвуют в скачках, но никому и в голову не придет обвинять человека, если он из-за астмы не участвует.
Я замолчал, но он не задавал никаких вопросов, и я продолжал:
– Никому не удается вырваться из сетей его очарования. Невозможно вообразить влияние его личности, пока не испытаешь его. Просто на глазах люди раскрываются и загораются, когда он разговаривает с ними. У него есть подход к каждому – от распорядителя до последнего служащего… Вот я и подумал, что он использует свое влияние, чтобы сеять семена сомнения в оценке характера жокеев.
– Продолжай, – сказал Клаудиус. Его лицо ничего не выражало.
– Особенно сильно поддались его очарованию два человека: Корин Келлар, тренер, и Джон Боллертон, член / правления. Ни один из них никогда не сказал доброго слова о жокеях. Думаю, что Кемп-Лоур выбрал их в качестве друзей единственно потому, что они по своей злобности и посредственности самые подходящие для его целей. Они охотно распространяют опасное для жокеев мнение, которое он незаметно внушил им. Думаю, что все разрушительные слухи начинаются с Кемп-Лоура и даже их содержание тоже главным образом его работа.
Почему он не удовлетворен, имея так много? Он нравится жокеям, чью карьеру ломает, и они с удовольствием разговаривают с ним. Почему ему необходимо унизить их? Он сказал:
– Если бы это был гипотетический случай, я бы объяснил тебе, что такой человек может ненавидеть и завидовать отцу и сестре, подобные чувства в нем развиваются еще в раннем детстве. Но он знает, что это плохие чувства, и подавляет их в себе, а агрессивность, к несчастью, переносит на людей, обладающих теми же качествами и способностями, которые он ненавидит в отце. Таким личностям можно помочь. Их надо понять, лечить и простить.
– Я не прощу, – сказал я. – И я его остановлю. Меллит взглянул на меня.
– Ты уверен в своих фактах? – Он погладил ногтем большого пальца верхнюю губу. – Пока у тебя только догадки. А у меня нет возможности побеседовать с ним, и потому я не могу сказать ничего определенного. Я допускаю, что твои подозрения насчет Кемп-Лоура возможны, оставляя право на сомнение. В некотором смысле он фигура общественная. Ты выдвигаешь очень серьезные обвинения. Для этого нужны железные факты. Пока у тебя их нет, всегда есть вероятность, что ты перекладываешь вину за то, что случилось с тобой, на злые внешние силы, таким образом объясняя собственную внутреннюю неудачу. Фактически астма сознания.
– Психиатры никогда не смотрят на вещи просто, – вздохнул я.
Он покачал головой:
– Простых вещей очень мало.
– Я найду факты. И начну сегодня же, – сказал я, вставая. – Спасибо, что вы приняли меня и так терпеливо слушали, я искренне сожалею, что помешал. вашему гольфу.
– Я не так уж и опоздал, – успокоил он меня, спускаясь вниз по лестнице и открывая парадную дверь. На пороге, словно бы обдумав что-то, он сказал: – Будь осторожен, Роберт. Действуй осмотрительно. Если ты прав в отношении Кемп-Лоура, хотя это очень предположительно, ты должен чутко отнестись к нему. Надо убедить его пройти курс лечения. Его здоровье в твоих руках, не будь жестоким.
Я откровенно сказал:
•– Не могу смотреть на него с вашей точки зрения. Я не думаю, что Кемп-Лоур болен, он просто опасен.
– Где кончается болезнь и начинается преступление… – Он пожал плечами. – Об этом спорят столетиями, и нет двух человек, которые бы пришли к согласию. Но будь осторожен, будь осторожен. – Он улыбнулся и, закрывая дверь, сказал: – Напомни обо мне родителям.
Я прошел пару перекрестков: первое – найти шикарную, пахнущую свежестью парикмахерскую, и второе – заказать тройную порцию яиц и бекона в соседнем кафе. Я погрузился в обдумывание, как раскопать железные факты. По размышлении я пришел к выводу, что некоторые из них, и весьма ценные, лежат неглубоко и начинать копать надо с них. Я решил преодолеть барьер жалости и презрения, который воздвигла в королевстве скачек моя последняя неудача. Опасная затея, но я хотел исцелиться, и поэтому придется ее осуществить.
Воспользовавшись телефоном в кафе, я позвонил Тик-Току.
– Вы сегодня работаете? – спросил я.
– Будьте великодушны, дружище. Нехорошо задавать вопросы в такой ранний час. Да еще когда ответ негативный. – Пауза. – А вы? – Наивность так наивность.
– Подонок.
– Так меня зовут друзья.
– Мне нужна машина, – сказал я.
– Ведь вы не собираетесь высаживать десант в тылу неприятеля?
– Не собираюсь.
– Прекрасно. У меня отлегло от сердца. Но если надумаете, дайте мне знать, и я присоединюсь к вам. – Голос у Тик-Тока был веселый и подразнивающий, но горькая правда, которая скрывалась за ним, не требовала лишних слов.
– Я хочу побывать в кое-каких конюшнях, – начал я.
– В чьих? – перебил он.
– Так, в кое-каких… примерно в шести.
– У вас появился нерв, – сказал Тик-Ток.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Вы единственный человек в стране, который так думает.
– Проклятье… Я не подумал о… Я усмехнулся:
– Ерунда. Где сейчас машина?
– У меня под окном.
– Я поеду в Ньюбери поездом и, если вы встретите меня на станции, заберу ее, – сказал я.
– Сегодня бесполезно ехать в любую конюшню, все тренеры на скачках, – заметил он.
– Да, я очень надеюсь, что их не будет, – согласился я.
– Что вы задумали? – В его голосе звучало подозрение.
– Вернуть состояние обанкротившемуся Дому Финнов. Я успею на десять десять. Вы встретите меня. Хорошо? – И я положил трубку, не обращая внимания на его протестующее «эй».
Но когда я вышел в Ньюбери, он уже ждал, одетый как истинный денди: утянутый в талии камзол для верховой езды почти такой длины, как в восемнадцатом веке, и невероятно узкие бархатные кавалерийские бриджи. Пока я оглядывал его с головы до ног, он с ироническим видом наслаждался моим удивлением.
– А где же галстук, кружевное жабо и меч? – спросил я.
– У вас нет воображения. Я человек завтрашнего дня. Мой меч действует сам, как антирадиационное снаряжение. Вам понадобится защита, когда вы встретите опасность… – Он усмехнулся.
В который раз я уже подумал, что у юного Тик-Тока стойкий реалистический взгляд на мир. Он открыл дверцу машины и сел за руль.
– Куда едем? – спросил он.
– Вы не поедете, – запротестовал я.
– Обязательно поеду. Машина наполовину моя. Куда едет она, туда и я. – Он уже все решил. – Куда едем?
– Ладно… – Я сел рядом, вытащил из кармана список, который составил в поезде, и показал ему. – Тут конюшни, где бы я хотел побывать. Я постарался расположить их так, чтобы не делать большой крюк, но все равно поездить придется.
– Фью, – присвистнул он. – Как много. Гемпшир, Суссекс, Кент, Оксфорд, Лестер, Йоркшир… Мы никогда не объедем их за один день. Тем более что вы уже выглядите усталым.
Я взглянул на него, но он уставился в список. Я действительно чувствовал себя усталым, но меня огорчило, что это так заметно. Я надеялся, что парикмахерская и завтрак вернут мне веру в себя и смоют шрамы прошедшего дня и ночи.
– Вам не обязательно ехать… – начал я.
– Мы объедем их все, – перебил он. – Мы начнем раскапывать, что случилось вчера с вами и со мной. И по дороге вы мне расскажете, зачем мы туда едем. – И он спокойно повернул ключ и нажал на газ; по правде сказать, я был очень рад его компании.
Тик-Ток повел «мини-купер» в первую по списку конюшню. Конюшню Корина Келлара в Гемпшире.
– Ну, – сказал он, – давайте.
– Нет, я не собираюсь рассказывать вам, зачем мы едем. Слушайте и наблюдайте, а потом расскажете мне,
– Зануда, – проговорил он, не споря, а потом добавил: – Надеюсь, вы принимаете в расчет всех этих олухов там, куда и ангелы не суют свои святые ноги? Я говорю о том, что все должно быть втихую, ни одному из нас там не расстелят красную дорожку. Они скорей отправят нас прямехонько в ад.
– Вы правы, – сказал я улыбаясь.
Тик-Ток повернул ко мне голову и удивленно посмотрел.
– Смотрите на дорогу, – спокойно заметил я.
– Я никогда не знал вас, – проговорил он. – Я думал, вы так тяжело все воспринимаете… ну, то, что случилось… но с тех пор, как я встретил вас на станции, я чувствую себя гораздо веселее, чем все эти недели.
Мы приехали в просторную, ухоженную конюшню Корина, когда конюхи кормили лошадей после второй утренней тренировки. Артур, старший конюх, шел по двору с корзиной овса, когда заметил, как мы вылезаем из маленького автомобиля, и морщинистая улыбка, которой он обычно приветствовал меня, на полпути исчезла: он вспомнил мнение хозяина обо мне. Он даже не поздоровался.
– Хозяина нет. – В голосе звучала озабоченность. – Он уехал на скачки.
– Знаю, – бросил я. – Могу я поговорить с Дэви? Дэви был конюхом, смотревшим за Шантитауном.
– Наверно, можете, – задумчиво проговорил Артур. – Надеюсь, у нас не будет из-за вас неприятностей?
– Нет, – ответил я. – Никаких неприятностей. Где он?
– Четвертый бокс от конца с той стороны, – показал он. Тик-Ток и я нашли Дэви, подбрасывавшего свежую солому в подстилку Шантитауна. Мы облокотились на перегородку, наполовину закрывавшую дверь в бокс, и наблюдали, как меняется выражение лица Дэви от теплого до презрительного. Это был невысокий, коренастый шестнадцатилетний парень с огненно-рыжими волосами и обидчивым ртом. Он повернулся к нам спиной и положил руку на холку лошади. Затем начал перебрасывать солому. Тик-Ток громко втянул воздух, и его руки сжались в кулаки.
Я быстро сказал:
– Если вы в настроении чуть-чуть поговорить, получите соверен.
– О чем? – спросил он, не оборачиваясь.
– О том дне, когда я работал с Шантитауном в Данстейбле, – пояснил я. – Три недели назад. Помните?
– Конечно, помню, – обиделся он. Я не обратил внимания на его тон.
– Прекрасно, расскажите, что происходило с того момента, как вы приехали на скачки, и до того, когда я сел на Шантитауна в парадном круге.
– Какого черта! О чем вы говорите? – Он повернулся на каблуках и подошел к двери. – Ничего не происходило. Что могло произойти?
Я вынул из бумажника фунт стерлингов и протянул ему. Он рассматривал купюру секунду или две, потом пожал плечами и положил в карман.
– Начните с того, как вы выехали отсюда, ничего не пропускайте.
– Вы спятили? – пробурчал он.
– Нет, я хочу, чтоб вы отработали мою гинею. Он снова пожал плечами и начал:
– Мы везли лошадь в боксе отсюда в Данстейбл и…
– Вы по дороге останавливались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28