Я не очень люблю джин с тоником, но говорить об этом сейчас не стоило.
Второй стакан он передал Беренайс.
— Я не хочу, — сказала она.
Руки у Томаса дрожали. Он поднял было стакан к губам, потом резко поставил на стол и случайно неловким движением столкнул бутылку с джином. Она упала и разбилась, осколки зеленого стекла разлетелись во все стороны, лужа джина растеклась по полу.
Томас присел и начал собирать осколки. Беренайс не двинулась с места.
— У Томаса все валится из рук, правда, дорогой? — сказала она. Слова были самыми обычными, но желчный тон делал их невыносимо обидными.
Томас поднялся с перекошенным от гнева лицом, его терпению пришел конец. Он сжимал за горлышко верхнюю часть бутылки с острыми, как бритва, зазубренными краями.
Томас взмахнул рукой с бутылкой над Беренайс. Она даже не взглянула в его сторону, самодовольная и уверенная в безнаказанности, не осознавая нависшей над ней опасности.
Малкольм говорил, что у меня быстрая реакция… Я выронил свой стакан, схватил Беренайс обеими руками и грубо отшвырнул ее подальше от бритвенно-острого оружия. Она ужасно возмутилась, неуклюже растянувшись на полу, все еще не понимая, что могло случиться.
Томас невидящим взглядом посмотрел на разгром, который только что учинил, на меня. Выронил свою жуткую бутылку, неловко повернулся и, пошатываясь, пошел к двери. Я шагнул к нему и схватил его за руку.
— Отпусти… — Он дернулся, но я удержал его. — Дай мне уйти… Я ничего не могу сделать по-человечески… она права.
— Нет, черт возьми, не права!
Я сильнее Томаса. Я буквально отволок его через всю комнату и усадил в кресло.
— Я задел тебя, — сказал Томас.
— Ничего страшного. Слушай меня. Вы оба слушайте. Это уже слишком. Вам обоим нужно трезво оценить, что происходит.
Беренайс наконец осознала, что ее только что чуть не убили. Она гневно посмотрела на мое левое плечо — пиджак и рубашка были разорваны, из нескольких порезов текла кровь. Беренайс повернулась к Томасу и уже собралась было напуститься на него с ядовитыми обвинениями, но я грубо сказал:
— Заткнись! Не вздумай снова выговаривать ему, какой он неуклюжий. Если ты собираешься выяснить, собирался ли он в самом деле пробить тебе башку — да, собирался. Сядь и заткнись!
— Собирался? — Она никак не могла поверить. Тихо опустилась в кресло. Волосы растрепаны, в глазах — страх и недоумение.
— Ты слишком долго его изводила. Ты что, не понимала, что с ним делаешь? Что унижаешь его всякий раз, как открываешь рот? Что ж, ты добилась, чего хотела! Он теперь совершенно ни на что не способен.
— Милый Томас… — начала она.
— Не говори так. Ты ведь совсем так не думаешь.
Она молча уставилась на меня.
— Если он — твой милый Томас, ты должна помогать ему, ободрять его, а не презирать.
— Я не хочу этого слушать!
— Хорошенько подумай, до чего ты его сегодня довела. На твоем месте я был бы осторожнее. — Я повернулся к Томасу: — Ты тоже виноват. Ты позволял ей все это время помыкать собой. Ты должен был давным-давно прекратить это. Но ты и пальцем не пошевелил. Ты слишком много ей позволял, и она чуть не довела тебя до убийства. Ведь именно это ты и собирался сделать.
Томас закрыл лицо руками.
— Тебе чертовски повезло, что ты не всадил ей эту бутылку в рот или в горло, или куда ты там метил. Этого уже нельзя было бы исправить. Вы только подумайте оба, что тут только что чуть не случилось! Подумайте о последствиях, для вас и ваших девочек. Хорошенько подумайте! Это переходит всякие границы.
Томас пробормотал:
— Я не хотел этого.
— Боюсь, как раз это ты и собирался сделать.
— Он бы не смог, — сказала Беренайс. Я повернулся к ней.
— Он чуть тебя не убил! Раз уж он так разорвал шерстяной пиджак. Ты уж поверь, он вложил в этот удар все давно копившееся негодование. И скажу тебе, что мне тоже здорово повезло. Я как мог старался увернуться от удара, и меня задело только краешком бутылки, но я прекрасно помню, с какой скоростью она просвистела… — Я замолчал, не зная, как еще ей это втолковать. Я не хотел говорить, что мне чертовски больно, хотя так это и было. Томас обхватил голову руками. Я сказал ему:
— Пойдем. Я тебя отсюда забираю. Поднимайся, братец.
— Не дури! — сказала Беренайс.
— Если он останется здесь, ты бросишься ему на шею?
«Еще чего!» — было написано у нее на лице. Это ей бы и в голову не пришло. Беренайс обиделась. Немного же времени ей понадобилось, чтобы вернулась вся ее желчность. Она снова готова была изводить Томаса своими обвинениями.
— Когда пожарники уезжают, огонь часто снова вспыхивает от углей, тлеющих под пеплом.
Я повернулся к Томасу.
— Пошли. Впереди еще целая жизнь.
Не поднимая головы, он уныло сказал, почти прошептал:
— Ты не понимаешь… слишком поздно.
Я не очень уверенно сказал:
— Нет.
И тут входная дверь распахнулась, впуская девочек, вернувшихся из школы.
Они звонкими голосами заговорили наперебой:
— Здравствуйте! Бабушка сегодня выпроводила нас пораньше. Что тут у вас случилось? Что это за стекло на полу? А почему у тебя на руке кровь?
— Бутылка разбилась, а я на нее упал, — сказал я.
Младшая поглядела на опущенную голову отца, и в ее голосе прозвучали хорошо знакомые материнские нотки неуважения и злости:
— Готова поклясться, что это милый Томас ее разбил!
Беренайс как будто только сейчас поняла, что она сделала со своим мужем, что привила своим собственным дочерям. Это откровение потрясло ее, она попыталась найти какое-нибудь оправдание:
— Если бы у нас было больше денег… Если бы только Малкольм… Это нечестно…
Но у них было две машины благодаря страховому фонду, и новый современный дом, и то, что Томас потерял работу, пока никак не сказалось на достатке семьи: они были несчастливы не из-за денег, и деньги им не помогут.
— Почему ты не пойдешь работать? — спросил я. — Чего ты еще ожидаешь от Томаса? Что он перевернет землю? Он делает лучшее, на что способен.
Quantum in me fuit…
— Я так хотела сына! — неожиданно призналась она. — А Томас сделал вазэктомию. Он решил, что двух детей вполне достаточно, мы не можем позволить себе больше. Это нечестно. Малкольм должен был дать нам больше денег. Я всегда хотела сына!
«Господи, — подумал я, — как же все просто!» Ее несбывшиеся надежды отравили им всю жизнь. Наверное, так и с Жервезом. Как много несчастья из-за невыполнимых желаний, как много загубленных лет…
Мне нечего было сказать. Я ничем не мог помочь. Слишком поздно.
Я подошел к Томасу и тронул его за плечо. Он встал. Он не глядел ни на свою семью, ни на меня. Я легонько взял его за локоть и подтолкнул к двери. В гробовом молчании мы оставили развалины его семейного счастья.
ГЛАВА 16
Я отвез Томаса к Люси.
Когда мы уезжали из претенциозных Гасиендас, мне казалось, что Томасу нужно как раз особенное спокойствие и рассудительность Люси. Я не мог отвезти его к Вивьен, которая только еще больше его расстроит, или к Джойси — хотя моя мать и любила его, она иногда бывала невыносимо равнодушной. И уж точно я никак не мог отвезти его к себе в Кукхэм. А Дональд тоже презирал его, из-за Беренайс.
К счастью, Люси была дома. Она сама открыла дверь своего сельского домика неподалеку от Марлоу, где они с Эдвином прожили всю жизнь.
Она широко раскрыла глаза, увидев кровь на моей руке и понурого Томаса.
— Сестричка, дорогая, двое братьев в тяжелую минуту стучат в твою дверь, — весело сказал я. — Можно ли надеяться, что ты угостишь нас горячим сладким чаем? Порадуешь добрым словом? Залечишь наши раны?
У нее за спиной показался Эдвин, раздраженный и сварливый.
— Что там у вас стряслось?
Я объяснил Люси:
— Мы разбили бутылку джина, и я упал на осколки.
— Вы пьяны?
— Вообще-то нет.
— Заходите же в дом!
— Фердинанд звонил нам, предупредил, что ты вскоре появишься. Нужно было хотя бы ради приличия предупредить, что приедешь, — недовольно сказал Эдвин, с неприязнью глядя на мою раненую руку.
— Извини, — сухо сказал я.
Люси посмотрела мне в глаза:
— Рана серьезная?
— Царапина.
Она взяла Томаса за руку и увела из тесной прихожей в свою заполненную книгами гостиную. На первом этаже в доме Люси и Эдвина было две комнаты, частично объединенных в одну, и современная ванная в пристройке. Лестница, скрытая за раздвижной дверью, вела на второй этаж, где было еще три комнаты. В одной комнате стены всего на дюйм отстояли от кровати, а потолок нависал так низко, что нельзя было даже выпрямиться во весь рост, не задев его головой. На стенах везде были великолепные обои от Лауры Эшли, пол покрывали модные толстые ковры. Книги Люси, не поместившиеся на стеллажах, были сложены в стопки на полу вдоль стены в гостиной. На кухне стояли деревянные чаши, ступки с пестиками, висели сушеные травы.
В доме у Люси было уютно и спокойно. Люси, такая огромная в темных брюках и толстом вязаном свитере, сама усадила Томаса в кресло и через каких-нибудь пять минут передала чашку с горячим напитком в его безвольные руки.
— Выпей это, Томас, — сказал я и повернулся к Люси: — Может, надо бы добавить туда немного джина?
— Я добавила.
Я улыбнулся ей.
— Тебе не налить?
— Только с молоком, пожалуйста, — я прошел за ней на кухню. — Ты не дашь мне какую-нибудь салфетку перевязать руку?
Люси глянула на мое плечо.
— Этого хватит?
— Может, еще аспирина?
— Я в него не верю.
— А…
Я выпил чаю. Все лучше, чем ничего. У Люси было несколько хорошеньких салфеток, но все они оказались слишком маленькими для такого случая. Я сказал, что придется так и оставить, просто заеду потом в больницу, там обработают рану как полагается. Люси не возражала.
— Что у вас случилось? — спросила она и запустила руку в полупустой пакет с изюмом. Предложила и мне, я съел немного.
— Томас ушел от Беренайс. Ему нужно где-то пожить.
— Только не у меня, — возразила Люси. — Забери его к себе.
— Я так и сделаю, если ты не захочешь его оставить, но все же лучше ему остаться здесь.
Она сказала, что их сын, мой племянник, делает в спальне наверху уроки.
— Томас не будет ему мешать.
Люси нерешительно посмотрела на меня.
— Ты чего-то не договариваешь.
— Это может стать последней каплей и совсем сломить Томаса. Если рядом с ним не будет внимательного и заботливого друга, он попадет в психушку или покончит с собой. Я совсем не шучу, поверь мне.
— Хорошо…
— Моя ты девочка!
— Я тебе не девочка! — резко сказала она. — Может быть, для Томаса… — Ее голос потеплел. — Ладно, пусть остается.
Она бросила в рот еще горсть изюма и пошла в гостиную, я — за ней. Во втором кресле устроился Эдвин. Люси поставила обитый кожей стул рядом с Томасом и села. Я огляделся. Больше сесть было не на что, и я опустился прямо на ковер у стены. Ни Люси, ни Эдвин ничего не сказали. Никто не предложил мне стул.
— Раз уж я здесь, наверное, лучше сразу спросить вас о том, ради чего я собирался приехать завтра утром.
Эдвин сказал:
— Мы не собираемся отвечать на твои вопросы. И если ты измажешь кровью обои, тебе придется заплатить за ремонт.
Я чуть отодвинулся, чтобы ничего не испачкать.
— Полиция все равно об этом спросит. Почему бы не поупражняться со мной? Они будут спрашивать о часовом механизме, который взорвал бомбу в Квантуме.
Томас поднял голову:
— Ты же знаешь, это я их сделал. Те часы с Микки Маусом.
Это было первое, что он сказал после того, как мы уехали из его дома. Люси глянула на него так, словно он бредил, потом сдвинула брови и сосредоточилась.
— Только не это! — сказала она.
— Ты помнишь эти часы?
— Конечно. У нас и сейчас стоят такие наверху, Томас сделал их для нашего сына.
— Какие они из себя?
— В форме парусника. Это от Микки Мауса взорвался…
Я объяснил:
— Нет. На тех был серый пластиковый циферблат с белыми цифрами. Микки Маус стоял целый и невредимый в детской.
Томас тихо сказал:
— Я уже давным-давно их не делал.
— Когда ты сделал Микки Мауса Робину и Питеру?
— Я сделал его не для них. Гораздо раньше, для Сирены. Наверное, это она им подарила. Ей очень нравился этот Микки Маус.
— Ты был хорошим мальчиком, Томас, — сказала Люси. — Добрым и веселым.
Эдвин беспокойно сказал:
— Я думал, от такого взрыва любое часовое устройство разлетится на мелкие кусочки.
— Видишь ли, обломки обычно остаются, — сказал я.
— Ты что, думаешь, они в самом деле собираются перерыть всю эту груду руин?
— Более или менее. Они уже знают, что эти часы были на батарейке. Нашли детали электромоторчика.
Эдвин с плохо скрываемым раздражением сказал:
— Малкольму очень на руку этот взрыв Квантума. Он выбрасывает деньга на каких-то там школьников. Хочет оставить нас без гроша. Надеюсь, хоть ты-то не обеднел? — Ясно как день, он ужасно мне завидовал. — Он всегда был несправедлив к Люси. А ты держал нос по ветру, лебезил перед ним и огребал львиную долю. Он делает для тебя все, что ты только попросишь, а мы вынуждены существовать на жалкие гроши!
— Ты подрядился повторять за Вивьен каждое слово?
— Это правда!
— Нет. Это только то, что вы повторяете раз за разом, а вовсе не правда. Люди склонны верить в то, что повторяют достаточно часто. Но даже если соврали один раз, можно запросто в это поверить. Особенно если поверить очень хочется.
Люси пристально глянула на меня.
— Тебя это волнует?
— То, что меня каждый в семье считает личным врагом? Должен признаться, волнует. Но я уже подумал кое о чем, глядя на Томаса. Ему слишком часто повторяли, что он гроша ломаного не стоит, и, похоже, он поверил, что так и есть на самом деле. Если верить в себя, можно достичь чего угодно.
— Да, это так, — тихо сказала Люси.
— То, что ты написала, останется навсегда.
Она широко раскрыла глаза.
— Откуда ты знаешь… что я больше…
— Догадался. — Я подошел и поцеловал ее в щеку. — У вас действительно туго с деньгами?
— С деньгами? — Она недоуменно подняла брови. — Ничуть не хуже, чем обычно.
— Конечно же, нам не хватает денег! — разозлился Эдвин. — Ты сейчас почти ничего не зарабатываешь и продолжаешь тратить кучу денег на книги!
Люси это совсем не задело. Видимо, ей уже не раз приходилось такое от него выслушивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45