Через неделю после свадьбы Михаил Степанович начал писать роман, который должен был перевернуть всю литературу (зачем ее переворачивать, он так и не объяснил), через год он все еще пребывал на третьей странице, но был переполнен грандиозными замыслами. Я предложила ему устроиться на работу. С отчаяния он запил, а ко мне обращался в стихах, где умолял не губить его талант. Просто лодырь — это одно, а лодырь-пьяница — совсем другое. Я почувствовала себя ответственной за него и стала бороться, а Михаил Степанович принялся пить еще больше. Его матушка перед своей кончиной прямо заявила, что я — погибель ее сына. В конце концов зеленый змий победил, я оставила супруга в покое, он попивал, пописывал стихи, исполнял русские народные песни на нашей кухне и даже смог перевалить в своем романе за шестую страницу. Примерно в это же время я встретила Иннокентия Павловича. Его речи о роли женщины в современном обществе произвели на меня впечатление, я поняла всю безысходность своей жизни с Михаилом Степановичем и покинула его. Только трехнедельный запой помешал тому в отчаянии наложить на себя руки. Выйдя из запоя, Михаил Степанович написал два стихотворения, в одном из которых назвал меня гремучей змеей, а в другом одалиской, и каждый понедельник заскакивал ко мне на работу занять денег. В общей сложности накопилась внушительная сумма долга, именно поэтому он безропотно кочевал с одной квартиры на другую по первому моему требованию.
Предпоследний подтянул короткие ножки с целью скрыть от меня дыру существенной величины в районе большого пальца левой ноги, сложил на животе пухлые ручки и, дважды моргнув, сказал:
— Я уже вижу его, чувствую.
— Кого? — нахмурилась я.
— Роман.
Я сбросила туфли, села в кресло и двадцать минут терпеливо слушала, что Михаил Степанович видел и чувствовал.
— У меня необыкновенные ощущения, — прикрыв глаза, заявил он. — Точно все в моей власти. Сегодня встал с утра и написал стихотворение. — Тут он поднялся и, простирая ко мне руки, начал декламировать, а закончив, спросил:
— Как?
— Гениально, — кивнула я. — Особенно вот это «бестрепетно покинула меня» — сколько чувства, как емко, как сильно сказано.
— Да? — насторожился он.
— Да, — подтвердила я и предложила:
— Хочешь, накормлю тебя обедом?
— Я голоден, — кивнул он, — со вчерашнего дня. Знаешь ли, когда мысли бурлят и переполняют, не до пищи телесной…
— Конечно, — согласилась я, задержав взгляд на объемистом животе предпоследнего, и решила его осчастливить:
— Почему бы нам не сделать родственный обмен?
— Какой? — насторожился Михаил Степанович.
— У меня полквартиры здесь и полквартиры у Иннокентия Павловича. Я заселяюсь в ту квартиру, а Иннокентий Павлович в одну из этих комнат. Далее вы, не торопясь, размениваете данную жилплощадь.
— А как же я? — ахнул предпоследний. — Ты подумала обо мне? В тот момент, когда ко мне вернулись творческие силы, ты предлагаешь заниматься такой ерундой, бегать по объявлениям…
— Стоп, — пресекла я. — Квартира моя.
— Елизавета… — промямлил Михаил Степанович и даже выдавил из себя слезу. — Мне нужна твоя поддержка. Нам надо жить вместе. Я чувствую, в этом наше спасение.
— Ясно, — вздохнула я. — В долг больше никто не дает.
Он запечалился.
— Ты же знаешь, мой единственный доход — мамина квартира, но когда я живу в ней сам, дохода она не приносит.
— Поэтому ты решил вернуться?
— Я бросил пить, — напомнил он.
— Деньги кончились?
— Я понял: жизнь без тебя не имеет смысла. И я уже перенес свои вещи в маленькую комнату.
— Да? — обрадовалась я. — А Иннокентий Павлович разжился ключом от чердака и лезет на крышу.
— Аферист, — презрительно бросил предпоследний и с достоинством сообщил:
— Я занял у соседки денег, чтобы расплатиться за такси.
— Отдашь с первого гонорара, — кивнула я и направилась к двери.
— Ты не оставишь меня, — перешел Михаил Степанович на трагический шепот.
— Суп в холодильнике, солянка на плите.
Он бухнулся на колени и лбом уткнулся в пол. Обхватил мои ноги руками и горько заплакал, перемежая всхлипывания выкриками: «Елизавета». Значит, плохи дела: не только в долг не дают, но и к столу уже не приглашают. И теперь перед ним трагический выбор: либо умереть, либо начать работать. Я потрепала его по плечу и сказала:
— Есть место дворника.
Он вскрикнул и побледнел.
— А также сторожа. Сутки дежуришь, двое дома.
Михаил Степанович сполз на пол и распластался у моих ног. С трудом дотянувшись до сумочки, я извлекла кошелек, пересчитала деньги и положила сотню на журнальный столик.
— Все, — сказала я сурово.
В этот момент в дверь позвонили. Осторожно перешагнув через Михаила Степановича, я пошла открывать. На пороге стоял Иннокентий Павлович в мятом костюме, с галстуком, сбившимся набок. Волосы взлохмачены, глаза горят нездоровым блеском, знакомый аромат коньяка известил мое обоняние, что последний основательно поддержал себя перед решительным разговором.
— Лиза, — начал он, но я перебила:
— Момент, Михаил Степанович еще не закончил свой монолог.
Последний с любопытством заглянул в комнату, где Михаил Степанович орошал слезами ковер на полу, а я пошла к телефону и набрала номер Мышильды.
— Алло, — пискляво отозвалась она, а я осчастливила ее:
— Собирайся в экспедицию.
— Ты это серьезно?
— Конечно.
— А деньги?
— Деньги — мои проблемы.
— Мы правда туда поедем? — недоверчиво переспросила сестрица.
В этот момент оба бывших супруга простерли ко мне руки с воплями:
— Елизавета… — один басом, другой дискантом, и я рявкнула:
— Да хоть к черту.
Сборы были недолги. Я легка на подъем, а в тот день на меня напала особая легкость, чему немало способствовали два обстоятельства: вопли Михаила Степановича за стеной, походившие на рев раненого медведя, причем медведя музыкального (он то и дело сбивался на мотив популярной ямщицкой песни), и ночное бдение Иннокентия Павловича в кустах возле дома. Он занял там позицию ближе к одиннадцати вечера, курил, смотрел томно на мои окна и время от времени устраивал под ними пробежки, восклицая: «Ах, Лиза, Лиза», чем очень волновал меня и нервировал соседей. К утру я была готова отправиться куда угодно. Южный берег Крыма, безусловно, предпочтительней, но я уже обещала Мышильде, что возьму ее с собой, а везти ее к морю не хотела из вредности. Хочется ей искать сокровища, пусть ищет.
В девять утра Иннокентий Павлович, вдоволь набегавшись, возник на пороге моей квартиры. Михаил Степанович оглашал громким храпом жилище, но звонок в дверь его потревожил, и он предстал перед нами в оранжевой пижаме и разных тапочках.
— Иннокентий Павлович, — сказал он с достоинством. — Не мешало бы вам подумать о людях. Мы отдыхаем. Вчера вы и так слишком долго отвлекали Елизавету от домашних дел, а сегодня в такую рань мы вновь вынуждены вас видеть.
— Да пошел ты… — ответил Иннокентий Павлович, который, будучи на восемь лет моложе и чуть крупнее своего предшественника, иногда сгоряча мог себе и позволить кое-какие вольности.
— В чем дело, Лиза? — вскинув голову, мелодично пробасил Михаил Степанович, а я с улыбкой сообщила:
— Вынуждена вас покинуть. Отбываю в экспедицию.
— А как же твоя работа? — забеспокоился Михаил Степанович (к моей работе он относился с трепетом).
— Мертвый сезон, — утешила я. — Отправляюсь сегодня.
— С кем? — насторожился Иннокентий Павлович.
— С сестрицей, а вы тем временем займитесь разменом квартир.
Развернувшись на пятках, я пошла за чемоданами. Оба бывших сунули головы в дверь и стали наблюдать за мной, потом в два голоса вопросили:
— Ты куда?
— За сокровищами, — охотно сообщила я.
— За какими? — проявил интерес Михаил Степанович.
— За семейными.
— Это опасное предприятие, — встревожился он. — Рядом с тобой должен быть мужчина.
— Может, повезет, — пожала я плечами.
— Я хотел сказать, что мог бы поехать с тобой, — обиделся Михаил Степанович, а Иннокентий Павлович двинул его в ребра локтем, вроде бы нечаянно, и заметил:
— А почему это вы? Я тоже могу. И у меня отпуск. В конце концов, я имею больше прав.
— Плевать, — презрительно бросил Михаил Степанович, театрально выбросив вперед ладонь. — Я люблю Лизаньку, любовь выше условностей, что нам людское мнение…
Иннокентий Павлович опять двинул локтем, и Михаил Степанович декламацию прекратил.
— Все, ребята, — заявила я, с улыбкой глядя на них. — Вы тут развлекайтесь, а я вслед за мечтой… Михаил Степанович, как там дальше?
— Белеет парус одинокий, — грустно сказал Иннокентий Павлович, а Михаил Степанович забеспокоился:
— Лизанька, а экспедиция продлится долго?
— До первых морозов, — ответила я.
— А как же… я имею в виду… — В этом месте он трагически вздохнул, а я перевела взгляд на журнальный столик. Сотня уже исчезла. Заметив мой взгляд, Михаил Степанович приуныл и ссутулился.
— Тебе следует немного похудеть, — бодро заявила я и скомандовала:
— Берите чемоданы и к машине.
Предварительный этап намеченной экспедиции на этом не закончился. Заехав за Мышильдой, которая тоже собрала три чемодана, непонятно зачем — проку от ее нарядов как от дождя в январе, мы отправились к ее маме, моей тетке. Она проживала
В бабушкином доме, где хранились семейные реликвии. В то, что мы решили искать сокровища, тетка Анна поверила не сразу. Мышильде она вовсе не верила, в принципе и никогда, обвиняя в хитрости и двуличии, унаследованном от сбежавшего родителя.
— Лизка, неуж правда? — спросила тетка, напоив нас чаем и внимательно выслушав.
— Правда, — кивнула я. — Если они там есть, я их найду.
— Ага, — легко согласилась тетка и пошла в чулан, откуда вернулась с коробкой из-под сапог. В коробке хранились материалы предыдущих экспедиций, а также скудные сведения о доме с сокровищами.
На свет Божий были извлечены: фотография дома, сделанная в 1917 году фотографом-соседом, большим любителем родного города, снимки прабабки на фоне крыльца того же дома, еще с десяток фотографий, выполненных в разные времена. С трудом можно догадаться, что видим мы одно и то же сооружение, год от года претерпевавшее все большие и большие изменения. Сдвинув головы над столом, мы занялись изучением фотографий и нескольких планов дома, а также карт, где отчий дом был привязан к местности. Через час я знала все, что хотела. Тетка Анна перекрестила меня и сказала:
— Ты найдешь.
— Служить семье всегда рада, — гаркнула я, потом склонила голову и удостоилась теткиного поцелуя.
Тетка ниже меня ростом на восемь сантиметров и уже несколько лет считает меня в семье старшей. Мужики спивались и хирели, семья делала ставку на меня. Тетка торопливо перекрестила свою бесцветную дочь и напутствовала:
— Не язви. Слушай Лизку. И не воображай, что у тебя есть ум.
— Ну, маменька, — рычала Мышильда уже в машине. — Ну, утешила. Всю жизнь ты у нее любимое чадо.
— Мы похожи, — усмехнулась я.
— Ага. Гаргантюа и Пантагрюэль.
— Они были обжоры, а у меня объем талии пятьдесят восемь сантиметров, и это при моем росте. А у тебя, худосочная, сантиметров семьдесят, не меньше.
— Шестьдесят два, — разозлилась Мышильда и покраснела, она всегда краснеет, когда врет.
— Так я тебе и поверю, — хохотнула я и сосредоточилась на дороге. Мышь смотрела в боковое окно и к общению не стремилась. Тут мне в голову пришла одна веселенькая мысль.
— Слушай, а что, если мы действительно отыщем клад?
— Ну? — не поняла Мышильда.
— А как же твоя гражданская совесть?
— А твоя?
— Что «моя»? У меня совесть хорошо воспитана: не просят — не лезет.
— А моя от твоей заразилась.
— Утаишь клад от государства? — ухмыльнулась я. Мышь задумалась, потом сказала:
— Утаю. Частично. Положим, червонцами можно поделиться с государством, нам процент положен. А золото, бриллианты… это фамильное. Досталось от бабушки. Необязательно языком болтать, что в земле нашли.
— Ясно, — обрадовалась я. — Алчное и двуличное создание — вот ты кто.
— А ты… — Мышильда вспомнила, что сидит в моей машине и отдыхать или искать клад едет на мои деньги, и с огорчением замолчала.
Дождь, вопреки прогнозу, так и не начался. Мы мчались навстречу неизвестности.

* * *

В город предков мы въезжали ближе к вечеру. Он встретил нас садами, огромным мостом через реку и громадой древнего собора на холме. Купола блестели на солнце, в бездонном небе порхали ласточки, а грудь распирало от желания продекламировать что-нибудь подходящее к случаю.
— «О Волга, колыбель моя…» — вспомнила я начальные строки, но Мышильда и тут все испортила.
— Это не Волга, — заявила она.
— А то я не знаю… — Читать стихи вслух мне расхотелось. Больше из упрямства я продолжила мысленно, но далее шести строк дело не пошло, и это тоже огорчило. Мышильда беспокойно завозилась рядом и сказала:
— Для начала надо найти приличную гостиницу.
— Зачем? — ласково спросила я.
— Что значит «зачем»? Где мы будем жить?
— Вблизи родового гнезда, естественно. Мы сюда не бока отлеживать приехали, а трудиться.
— А спать в машине, что ли? — нахмурилась Мышильда, а я порадовалась — в отдыхе на дармовщину есть свои отрицательные стороны.
— Спать будем там, где добрые люди положат, — степенно ответила я. — Едем к родовому гнезду и попытаемся где-нибудь по соседству снять квартиру.
— Да там вокруг частный сектор и без удобств скорее всего.
— Отлично. Близость к природе меня вдохновляет.
— А меня нет.
— Как ты, интересно, думаешь, проживая в гостинице, производить раскопки?
Мышь об этом не думала, она обиженно посопела и заметила:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4