Понемногу мы успокоились, и я даже смогла усмотреть в происшедшем положительные стороны, например беготня с рукописью сомнительного качества отменяется и жизнь вновь пойдет своим чередом.
— Я ее в Москву пошлю, — заявила Женька после третьего пирожного.
— Вот только попробуй, — возмутилась я.
— Чего ты? Там на тебя никто орать не будет. А вдруг повезет? Станешь знаменитой. Я к тебе в литературные агенты пойду…
— Отцепись, — сказала я и для большей убедительности погрозила Женьке кулаком. — С литературой покончено, раз и навсегда.
Впоследствии я могла убедиться, какое здравомыслие проявила в ту минуту. Ведь ясно было: предприятие, начавшееся столь паршиво, и в будущем не сулит ничего хорошего, но, если б я только знала, какие беды обрушатся на нас из-за этого дурацкого романа… я б сожгла его собственными руками.
Женька позвонила около шести; была суббота, я устроилась на своем балконе с банкой пива и орешками и намеревалась поработать. В это время года всегда наплыв клиентов, а я собиралась в отпуск и должна была успеть сделать очень много.
Тоном, не терпящим возражений, Женька заявила:
— Я возле картинной галереи. Жду через полчаса. И оденься пооживленней, ну, ты понимаешь… Здесь будет Аполлонский, ты должна произвести впечатление.
— Слушай, — заныла я, — может, не стоит суетиться, может, сунуть этот роман куда подальше и…
— Знаешь, что тебя погубит? Отсутствие характера. Всегда надо идти до конца. Ты мне еще спасибо скажешь. Короче, не волнуй меня и быстро сюда. Жду возле входа, и пооживленнее, пожалуйста, пооживленнее.
— Я вообще-то здесь по работе, — заявила она, как только я оказалась рядом. — Сегодня открытие персональной выставки, и я должна взять интервью, но одно другому не мешает, главное — Аполлонский здесь. — Женька критически оглядела меня с ног до головы, кивнула без особого одобрения и ходко затрусила в галерею.
В огромном зале вдоль левой стены у окна стояли несколько мужчин и женщин. В центре группы находился совершенно лысый молодой мужчина с удивительно красным носом. Жутко шепелявя, он что-то рассказывал, размахивая руками. Я торопливо огляделась и вторично сбилась с шага, а Женька выронила сумку и чертыхнулась. Вышло это довольно громко, на нас обратили внимание.
— А вот и пресса! — воскликнул лысый и широко улыбнулся, а я окончательно растерялась: у него не хватало по меньшей мере десяти передних зубов, еще чудо, что он хоть гласные выговаривал.
— Добрый вечер! — гаркнула Женька и мило раскланялась, кого-то высматривая при этом; как видно, не высмотрела, нахмурилась и осталась недовольной. Лысый продолжал махать руками, Женька делала вид, что слушает, а я пошла взглянуть на картины. Где-то минут через двадцать Женька присоединилась ко мне. — Ну как? — спросила она со вздохом.
— Он псих, — констатировала я.
— Валахов? Само собой. А вот Гавриленко — форменный сумасшедший.
— Кто такой? — насторожилась я.
— Тип, который устроил эту выставку, ну… бабки дал. Нашел кому дать, козел… у нас такая рукопись — Дэшел Хэммет в гробу перевернется, а он деньги на всякую мазню выкидывает. Я всегда твержу этим олухам: помогать надо достойным…
— У людей могут быть свои представления…
— Ага, дурак дурака видит издалека. У меня от этой живописи изжога. Пойдем в буфет, а?
— Невежливо как-то сразу.
— Да брось ты. Все, кто поумнее, давно там.
— Как вам мои картины? — прошепелявили за спиной, и через секунду в поле моего зрения возник лысый. — Только честно, не надо этих комплиментов…
Я вытаращила глаза, пытаясь понять, о чем он. Женька из-за спины лысого делала мне знаки. Пантомиму можно было понять только в одном смысле: пошли его к черту И потопали в буфет.
Я справилась с глазами, вернув их на прежнее место, и с проникновенной улыбкой произнесла:
— Ничего.
— В смысле? — насторожился шепелявый.
— В смысле, бывает хуже. Я имею в виду диагноз.
— Точно-точно, — влезла Женька. — Я тебе вот что скажу, Аркаша, пиши, пиши, а мы смотреть будем и, может, даже купим чего, не домой, конечно, нет. Но есть места, где твои картины выглядели бы просто… восхитительно.
— В психушке, что ли? — скривился Аркаша.
— И в психушке, и в вытрезвителе… Так что пиши, родной, пиши.
— Заметку в газету тиснешь? — хмыкнул он, нимало не печалясь.
— Само собой, а зачем я здесь?
— Только наркоманом не назови. Гавриленко в партию подался, забыл, как называется… короче, «голубых» и наркоманов там не жалуют…
— А кто вас жалует? — вздохнула Женька и добавила: — Я хорошо напишу. Я о творческих людях плохо писать не умею. Другое дело сказать в глаза: Аркаша, рисуй котов, а? Или собак. Хорошие животные и для душевного здоровья много полезнее.
— Ага, котов… Кому нужны твои коты? Ладно, пойдем выпьем. Я тебя всегда уважал за прямоту.
— Может, зря мы его так? — минут через пятнадцать устыдилась я, сидя в буфете. — Может, он правда талант?
— Алкаш он… и псих. Но лучше пусть голые задницы рисует, обзывая их «вселенной», чем выходит с острым ножичком на ночную прогулку.
— А это ты к чему сказала? — насторожилась я.
— Много красного цвета. И внутренности на блюде… впечатляют. Ведь это все сотворить надо, хоть и на холсте. Кто ж знает, что за мысли бродят в его лысой башке?
— И вы здесь, Евгения Петровна? — прошептал вдруг кто-то. Мы дружно повернулись и узрели господина неопределенного возраста, с брюшком и усами. Пышную шевелюру украшала благородная седина. Глаза молодо поблескивали, рот был подвижен, причем до такой степени, что слегка подергивался, даже когда господин молчал.
— Андрей Васильевич, — кудахтнула Женька, прижав руку к груди, и закатила глазки, затем подняла бюст на максимально возможную высоту в глубочайшем вздохе и резко опустила его вниз. Андрей Васильевич одним глазом с интересом наблюдал за перемещениями Женькиного бюста, другим косил на меня.
— Давненько не виделись, — пропел он шепотом и лобызнул руку подружки, потом, растянув до ушей рот, сосредоточился на мне, то есть сграбастал мою ладонь и спросил: — А это, надо полагать, прекрасная Анна.
— Она, — выдохнула Женька, полностью перейдя на кудахтанье и лишившись от счастья лицезреть возле себя Андрея Васильевича возможности разговаривать нормально.
— Ага, — сказал он и приложился к моей ручке.
— Это Аполлонский Андрей Васильевич, — заторопилась Женька, дополнив кудахтанье мимикой и жестами (они выражали бурную радость, граничившую с восторгом). — Это Анна Асадова. И мы по чистой случайности захватили с собой рукопись. Я знаю, как вы заняты, но…
— Конечно, конечно… Я посмотрю. Не в моих правилах отказывать женщинам. — Тут они оба засмеялись, если уж быть точной — заржали, а я растянула рот до ушей, показывая, как мне с ними весело. — Ну что выставка? — спросил Аполлонский. — По-моему, полное дерьмо.
— Кто его знает, Анна говорит, вдруг он гений…
— Ну, Анечка, вы просто далеки от живописи…
— Может быть, — покорно согласилась я.
— Аркаша безобидный чудак, пьяница и бездарь, вот и все… А вы занимаетесь литературой? — улыбнулся он.
— Я написала детектив. Евгении он понравился. Вашим друзьям в литературном кружке нет. Так что, возможно, я тоже бездарь, хотя и не пью.
— А вот это зря… выпейте шампанского, улыбнитесь, у вас чудесная улыбка. И запомните: у издателя не бывает друзей.
Только он собрался опять заржать, как влезла Женька:
— Андрей Васильевич, прочитайте детектив, правда классная вещь..
— Возможно, — вздохнул он. — Ну и что? Деньги, милая, деньги…
— Вы ж на этом заработаете.
Бедняга так скривился, точно у него зубы прихватило.
— Ищите спонсоров, — сказал он. — И я вам тогда все, что хотите, напечатаю: могу календари, а могу роман.
— Что спонсоры, а потом? Куда мы с этими книжками? По поездам в розницу продавать?
— А что? У нас так многие делают. Издадут на свои деньги и ходят. У кого в газетном киоске знакомые, или в магазине пристраивают… Но и поездами не брезгуют. Пожилые люди, между прочим, заслуженные. А тут красивая девушка, да она за день весь тираж распродаст. — Он все-таки заржал, а я послала Женьке благодарный взгляд, отчего ее слегка перекосило, и она принялась рыться в своей сумке, приговаривая заунывно:
— Очки куда-то дела…
— А о чем детектив? — вдруг спросил Аполлонский. — Убийство?
— Конечно, — пожала я плечами.
— Ну и кто кого, муж жену или жена мужа?
— Муж жену.
— Оригинально. И что?
— Ничего. Поймали и посадили в тюрьму.
— Тоже ново.
— Чего ты из себя дурака-то строишь? — забыв про очки, спросила Женька. — В мире всего-то пяток оригинальных сюжетов. Ну убил муж жену, дело-то не в том, чтобы придумать что-то из ряда вон выходящее, а в том, чтобы банальные вещи показать с неожиданной стороны. А здесь любопытная интрига, психологизм… женский взгляд… Муж, убив жену, пытается ввести всех в заблуждение и уезжает с молодой девушкой на курорт, выдавая ее за убитую. Инсценирует несчастный случай, девушка погибает. Он оказывается вдовцом, но через две недели после истинной смерти жены. Алиби железное.
— А старушка потихоньку разлагается где-нибудь в кустах роз…
— Георгинов, — подсказала я.
— Вот-вот. Где-то я уже читал…
— И еще раз прочитаешь! — рявкнула Женька, после чего перешла на зловещий шепот: — Тебе кто бабки отстегивает? Гавриленко? Правильно, потому ты и здесь. А то, что он «голубым» войну объявил, ты знаешь? А я знаю. И подкину на тебя компромат. Не в газете, нет. С глазу на глаз. Намекну, одним словом.
— Кто тебе поверит? — хохотнул Аполлонский. — Я известный…
— Бабник, — подхватила Женька. — Был. Стар стал, перестал справляться, вот и потянуло… черт-те на что…
— Плохая шутка, — нахмурился Аполлонский и вроде вправду обиделся, а я, поставив бокал, потащила Женьку к выходу, пока мы чересчур не подружились с усатым.
— Спятила совсем? — увещевала я подружку.
— Ладно, чего ты. Он переживет.
— Да за такие слова… Слушай, это, между прочим, называется шантажом.
— Поучи. Моя мамуля глупых детей не рожала. Знаешь, расстраивают меня эти гады, потому что совсем без понятия. Я ведь чувствую, хороший детектив получился. Честно. Не потому, что я подруга, а просто… ну ты понимаешь. А как написано! Агата Кристи, ей-богу. Я два раза плакала…
— Это нетрудно, — вздохнула я.
— Я плакала от счастья, что у тебя такой талант открылся. А эти гады его в землю зарывают. И ведь все из лени да зависти.
— Слушай, Женька, может, наплюем на все это? — робко предложила я: общение с творческой интеллигенцией к тому моменту здорово утомило меня.
— И даже думать не смей! — погрозила мне Женька пальцем. — Будем искать спонсоров.
На этот раз она позвонила в первом часу ночи, как раз в тот момент, когда жгучий красавец торжественно предлагал мне: «Стань моей навеки». Ответить я не успела, чем, должно быть, красавца расстроила, проснулась, сняла трубку и услышала Женькин голос:
— Дрыхнешь, а мне за двоих отдуваться приходится.
— Лучше б ты вздремнула, — посоветовала я, косясь на часы и пытаясь решить, как вежливо, но доходчиво дать понять подруге, что в такое время беседовать о делах я просто не в состоянии.
— Я к тебе сейчас приеду.
— Не надо, — испугалась я. — Завтра полно работы, надо выспаться.
— Тебя что, не интересуют новости?
— Хорошие или плохие? — насторожилась я.
— Плохие, — вздохнула Женька.
— Тогда, может, подождем до утра? Куда торопиться?
— Оно конечно. — Женька вторично вздохнула. — Хотя и мне несладко носить все это в себе… Сообщаю коротко: встречалась с Гавриленко…
— Меценатом?
— Козлом. Такой, я тебе скажу… Ладно. Пусть живет. Говорят, и от лягушек есть польза.
— А чего звонишь так поздно? — Спать уже не хотелось и я была не прочь поболтать.
— Так ведь я с ним ужинала. Только что расстались. Денег не дал, а начал приставать. Прикинь, никакой совести у людей. Еле за дверь выпихнула. Надо глянуть, нет ли у нас на него какого компромата… Жене-то уж точно изменяет… Пропечатать гада, чтоб впредь неповадно было. Соловьем пел: Женечка, Женечка, а как дошло до дела, то есть до денег, так и скуксился.
— Может, у него и вправду денег нет? — усомнилась я.
— Как же, нет, все у него есть. Он, видишь ли, патриотическому движению помогает, наш общий друг кубист-разделочник, оказывается, патриот, а мы рожей не вышли. Детективы ему не нравятся, вот если б ты «Хорста Весселя» написала, само собой на русском материале, тогда другое дело.
— Значит, не судьба, — посочувствовала я, а Женька разозлилась:
— Между прочим, для тебя стараюсь…
— А ты не старайся, говорю, не судьба.
— Чтоб я этих ренегатских разговоров больше не слышала, черт с ним, с Гавриленко, без него мужики с бабками найдутся. Надо только проявить настойчивость и найти к людям правильный подход.
— Вот и ищи, — обрадовалась я, — а мне спать пора.
Неделю Женька у меня почти не появлялась, говорю «почти», потому что в четверг мы встретились, читали Женькины рассказы, плакали и пили чай, но о детективе даже не заговаривали. Так вот, после недельной спокойной и размеренной жизни подружка вдруг ворвалась в нашу турфирму, одетая чрезвычайно оживленно: кожаные шорты, кружевной топ и парик ядовито-оранжевого цвета, и заорала с порога:
— Кончай работу!
На счастье, в комнате в тот момент были только я и Верка, обе к Женьке приученные, поэтому отреагировали спокойно: не бросились на улицу с воплем «пожар!», а тихо-мирно продолжили трудовой подвиг. Верка, оторвавшись от бумаг, спросила лениво:
— Чего орешь?
А я поинтересовалась:
— Тебе в парике не жарко?
— Я сегодня голову вымыть не успела, а тут такая встреча. Собирайся, поехали.
— Куда? — вздохнула я.
— К спонсору. Есть еще на свете добрые люди.
— И кто он, этот добрый? — удивилась Верка.
— Аверин Ярослав Сергеевич, очень серьезный бизнесмен.
— Никогда о таком не слышала, — нахмурилась я.
— Ну и что, он тоже о тебе не слышал, вот и познакомитесь.
— Аверин — это «Компьютерный рай»? — все-таки оторвалась от бумаг Верка. — Солидная фирма. Большие бабки. Может быть, действительно чего даст?
1 2 3 4 5