Дней семь
или восемь назад - точный счет времени я утратил - я поднялся на этом
воздушном шаре с мыса в Корнуэльсе, в Англии, и захватил с собой барана,
чтобы затем в высоте на глазах у многих тысяч зевак проделать с ним разные
фокусы. К несчастью, минут через десять после подъема ветер переменил
направление и, вместо того чтобы погнать меня в Эксетер, где я рассчитывал
приземлиться, понес меня к морю, над которым я, по-видимому, и носился все
это время на недосягаемой вышине.
На мое счастье, я не успел проделать фокусов с бараном. На третий день
полета я почувствовал такой сильный голод, что пришлось зарезать барана.
Находясь одно время очень высоко над Луной, я шестнадцать часов продолжал
полет вверх и так сильно приблизился к Солнцу, что оно опалило мне брови.
Я положил убитого барана, с которого содрал шкуру, туда, где солнце
припекало с наибольшей силой, или, лучше сказать, куда шар не отбрасывал
тени. За каких-нибудь три четверти часа баран отлично изжарился. Этим
жарким я и питался все время.
Тут человек умолк, углубившись, как казалось, в созерцание
окрестностей. Когда я сказал ему, что здания, возвышающиеся перед нами, -
не что иное, как сераль владыки Константинополя, он был страшно потрясен,
так как, по его предположениям, должен был находиться в совершенно иных
краях.
- Причина моего столь длительного полета, - произнес он, - заключалась
в том, что лопнула веревка, прикрепленная к клапану воздушного шара. Она
служила для того, чтобы выпускать горючий газ. Если б вы не выстрелили в
шар и не пробили оболочку, он, пожалуй, как Магомет, до самого страшного
суда носился бы в воздухе между небом и землей.
Колясочку он великодушно подарил моему рулевому. Что же касается
воздушного шара, то от моего выстрела он во время падения превратился в
лохмотья.

ПЯТОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ
У нас, милостивые государи, еще хватит времени, чтобы распить последнюю
бутылочку, поэтому я расскажу вам о весьма странном случае, приключившемся
со мной за несколько месяцев до моего последнего возвращения в Европу.
Султан, которому я был представлен как римским, так и русским и
французским послами, поручил мне выполнить чрезвычайно важную миссию в
Каире, характер которой был таков, что она должна была навсегда остаться
тайной.
Я пустился в путь по суше с большой помпой и в сопровождении
многочисленной свиты. По дороге мне представилась возможность пополнить
число моих слуг несколькими очень полезными лицами. Не успел я отъехать и
нескольких миль от Константинополя, как увидел маленького тощего человека,
быстро перебегавшего через поле, хотя у него на ногах висели свинцовые
гири весом по меньшей мере в пятьдесят фунтов каждая.
Пораженный таким зрелищем, я крикнул ему:
- Куда, куда ты так торопишься, друг мой, и зачем привязал к ногам
такие гири? Ведь они затрудняют твой бег!
- Я бежал из Вены, - ответил скороход. - Там я служил у знатных господ
и только сегодня, с полчаса назад, уволился. Я направляюсь в
Константинополь, где рассчитываю получить место. Этими гирями,
привязанными к ногам, я хотел несколько умерить скорость моего бега,
которая теперь никому не нужна, ибо умеренность надежна, как любил
повторять мой, ныне покойный, воспитатель.
Этот Асахаил (*4) пришелся мне по душе. Я спросил, не желает ли он
поступить ко мне на службу, на что тот охотно согласился.
Мы двинулись затем дальше, проезжая через разные страны и города.
Недалеко от дороги на прекрасном лугу лежал, не шевелясь, какой-то
человек. Казалось, что он спит. Но он вовсе не спал, а приник ухом к
земле, словно подслушивая, что происходит у обитателей преисподней.
- К чему это ты прислушиваешься, друг мой? - спросил я его.
- Да я от нечего делать слушаю, как трава растет.
- И это тебе удается?
- Да что ж тут трудного?
- Тогда поступай ко мне на службу, дружище. Кто знает, на что еще
пригодится твой слух.
Молодец вскочил на ноги и последовал за мной.
Немного подальше я увидел охотника. Он стоял на холме и палил в воздух.
- Бог в помощь, бог в помощь, господин охотник! Но в кого ты стреляешь?
Я вижу лишь голубое небо.
- О, я просто пробую свое новое охотничье ружье. Там, на шпиле
страсбургской колокольни, сидел воробей. Я только что сбил его.
Тот, кому известна моя страсть к охоте и стрелковому искусству, не
удивится, что я крепко обнял этого замечательного стрелка. Естественно, я
не пожалел ничего, чтобы привлечь его к себе на службу.
Мы двинулись дальше через многие страны и города, и пришлось нам,
наконец, проезжать мимо горы Ливан. Там, перед густой кипарисовой рощей,
стоял коренастый, невысокого роста человек и тянул за веревку, которая
была обвита вокруг всей рощи.
- Что это ты тянешь, дружище? - спросил я его.
- Меня послали за строительным лесом, - ответил он. - А я забыл дома
топор. Вот мне и приходится как-нибудь выходить из положения.
С этими словами он на моих глазах одним рывком свалил весь лес,
занимавший добрую квадратную милю, с такой легкостью, словно это была
охапка тростника.
Нетрудно угадать, что я сделал. Я бы не упустил этого человека, даже
если бы мне стоило это всего моего посольского содержания.
Когда я, наконец, очутился на египетской земле, вдруг поднялся такой
ветер, что нас чуть не опрокинуло. Я боялся, что меня подхватит вихрем и
унесет вместе со всей моей свитой, конями и поклажей. Слева от дороги
выстроились в ряд семь ветряных мельниц, крылья которых вращались так
быстро, как веретено у самой проворной ткачихи. Неподалеку, справа от
дороги, стоял человек, по комплекции схожий с сэром Джоном Фальстафом.
Указательным пальцем он зажимал себе правую ноздрю. Увидев, в каком мы
оказались затруднении и как нас шатает ветер, человек сделал полуоборот и,
став к нам лицом, учтиво, как мушкетер перед своим капитаном, снял передо
мной шляпу.
Мгновенно наступило затишье, и все семь ветряных мельниц сразу замерли
в неподвижности.
Удивленный таким явлением, которое казалось совершенно
противоестественным, я крикнул, обращаясь к этому субъекту:
- Эй ты! Что тут происходит? Дьявол в тебе, что ли, сидит или ты сам
дьявол?
- Прошу прощения, ваше превосходительство, - ответил человек. - Я
только немножечко подгоняю ветром мельницы моего хозяина, мельника. Но
чтобы не опрокинуть ветром все семь мельниц, мне пришлось зажать одну
ноздрю.
"Вот так неоценимый человек! - мелькнуло у меня в уме. - Этот молодец
еще как может пригодиться, когда ты вернешься домой и у тебя вдруг не
хватит духу порассказать о всех чудесных приключениях, пережитых во время
твоих путешествий по суше и по морю!"
Нам удалось быстро поладить. Ветродув бросил свои мельницы и последовал
за мною.
Вскоре мы прибыли в Каир. Как только я с успехом выполнил там данное
мне поручение, я решил распустить всю мою бесполезную свиту, за
исключением лишь вновь нанятых мною полезных слуг, и, сопровождаемый ими,
пустился в обратный путь уже в качестве частного лица.
Погода стояла чудесная, а знаменитая река Нил была неописуемо
прекрасна. Я соблазнился мыслью нанять баркас и проехать до Александрии
водным путем. Все шло великолепно, пока не наступил третий день плавания.
Вы, милостивые государи, несомненно, слышали о ежегодном разливе Нила.
На третий день, как уже сказано, вода в Ниле начала неудержимо
подниматься, а на следующий день вся местность и справа и слева от реки на
расстоянии многих миль была уже залита водой.
На пятый день, после захода солнца, мой баркас запутался в чем-то, что
я принял сначала за ползучие растения и кустарник. Но лишь только на
следующее утро рассвело, я увидел, что со всех сторон окружен миндалем,
совершенно созревшим и великолепным на вкус. Когда мы опустили лот, я
обнаружил, что дно под нами на глубине по меньшей мере шестидесяти футов.
При этом нам нельзя было двинуться ни вперед, ни назад. Часов в восемь или
девять, насколько я мог определить по солнцу, внезапно поднялся ветер,
который накренил наш баркас. Баркас зачерпнул воды, пошел ко дну, и долгое
время ничего не было известно о его судьбе.
К счастью, мы все, сколько нас было - восемь мужчин и двое подростков,
- спаслись благодаря тому, что уцепились за деревья, ветви которых были
достаточно крепки для нас, но не могли вынести тяжести нашего баркаса. В
таком положении мы пробыли три дня, питаясь одним миндалем. Само собой
разумеется, что в питье мы не испытывали недостатка. На двадцать второй
день после крушения вода спала так же быстро, как и поднялась, и на
двадцать шестой день мы могли уже ступить ногой на твердую землю. Первое,
что мы с радостью увидели, был наш баркас. Он лежал в двухстах саженях от
того места, где пошел ко дну. Высушив на солнце все, что могло быть нам
полезным, мы отобрали из наших дорожных запасов все наиболее необходимое и
пустились в путь, стараясь угадать направление, по которому плыли раньше.
По моим самым точным подсчетам, нас отнесло в сторону миль на сто
пятьдесят через ограды, изгороди и заросли.
За семь дней мы добрались до реки, которая спокойно текла по своему
руслу, и поведали одному бею о наших приключениях. Бей любезно снабдил нас
всем, что нам могло понадобиться, и отправил дальше в одной из своих
лодок.
Примерно дней через шесть мы добрались до Александрии, где пересели на
корабль, направляющийся в Константинополь.
Великий султан принял меня чрезвычайно милостиво, и я был удостоен
чести лицезреть его гарем, куда его величество соизволил самолично ввести
меня, чтобы предоставить в мое распоряжение столько прекрасных дам,
включая и его жен, сколько я пожелаю отобрать для собственного
удовольствия.
Я не люблю хвастать своими любовными приключениями, поэтому, милостивые
государи, сейчас пожелаю вам всем спокойной ночи.

ШЕСТОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ
Покончив с рассказами о своих египетских приключениях, барон собрался
было отправиться спать, но произошло это именно в тот момент, когда
несколько ослабевшее внимание слушателей вновь было возбуждено упоминанием
о гареме великого султана. Уж очень им хотелось услышать еще что-нибудь о
гареме. Но так как барон решительно отказался продолжать разговор на эту
тему, с другой же стороны, не желал огорчить своих веселых слушателей,
осыпавших его просьбами, он решил позабавить их рассказами о своих
необыкновенных слугах и так начал свое повествование:
- После моего путешествия в Египет я очень вырос в глазах великого
султана. Его величество просто не мог жить без меня, и я ежедневно бывал
приглашен и к обеду и к ужину. Я должен признать, господа, что у турецкого
султана стол был более изысканный, чем у любого другого владыки на земном
шаре. Но относится эта похвала только к еде, а не к напиткам, ибо, как вам
известно, закон Магомета возбраняет верующим употребление вина. Поэтому на
официальных обедах в Турции нечего и думать о том, чтобы выпить стаканчик
вина. Однако то, что не происходит публично, нередко проделывается
втихомолку, и, невзирая на запрет, многие турки знают, что такое доброе
вино не хуже, чем почтенные немецкие прелаты. Так дело обстояло и с его
турецким величеством.
За парадным столом, к которому обычно бывал приглашен и генеральный
суперинтендант, то есть муфтий, который перед едой читал молитву "Очи
всех", а после еды - "Благодарение аллаху", о вине не могло быть и речи.
Но когда поднимались из-за стола, для его величества в кабинете обычно уже
стояла наготове бутылочка доброго вина. Однажды великий султан, дружески
мне подмигнув, дал понять, чтобы я прошел за ним в кабинет.
Когда мы там заперлись, он с таинственным видом достал из шкафчика
бутылку.
- Мюнхгаузен, - произнес он, - я знаю, что вы, христиане, понимаете
толк в бокале хорошего вина. У меня тут осталась еще бутылочка токайского.
Такого чудесного вина вам, верно, еще никогда в жизни не приходилось пить.
С этими словами его величество налил мне, а затем и себе по рюмке, и мы
чокнулись.
- Ну, что вы на это скажете? Ну-ка! Не правда ли, чудо, а не вино?
- Винцо хорошее, ваше величество, - ответил я. - Но, с разрешения
вашего величества, я все же должен сказать, что в Вене у покойного
императора Карла Шестого мне приходилось пить во много раз лучшее. Черт
возьми! Вот бы вашему величеству испробовать такого вина!
- Друг мой Мюнхгаузен, при всем уважении к вам не могу поверить, чтобы
существовало токайское лучше этого! Я достал одну-единственную бутылку
этого вина у венгерского дворянина, который с трудом решился с ним
расстаться.
- Чепуха, ваше величество! Токайское токайскому рознь. Господа венгерцы
не так-то щедры. Держу пари, что ровно за час доставлю вам прямым путем и
непосредственно из императорского погреба бутылку токайского, да еще
какого!
- Мюнхгаузен, мне кажется, вы болтаете вздор!
- Нет, я не болтаю вздор. Берусь за один час прямым путем из
императорского погреба в Вене доставить вам бутылку токайского, и не такую
кислятину, как это!
- Мюнхгаузен! Мюнхгаузен! Вы смеетесь надо мной, а этого я вам не
позволю! Я знал вас до сих пор как человека необыкновенно правдивого, но
сейчас готов думать, что вы завираетесь.
- В чем же дело, ваше величество? Давайте попробуем. Не выполню я свое
обещание - а я непримиримый враг всяческого вранья, - тогда, ваше
величество, прикажите отрубить мне голову. Ведь моя голова не кочерыжка
какая-нибудь. Что же вы, ваше величество, против нее поставите?
- По рукам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12