Он припоминал выражение ревности у Цезаря, упреки монаха по адресу молодой женщины, рассказ еврейки об убийстве Джованни Борджиа, который, вероятно, погиб от руки ревнивого Цезаря, и его озлобление против Лукреции заглушило чувство раскаяния. Кокетство молодой женщины с англичанином заставляло сердце Альфонсо сжиматься от какого-то горького и неприятного чувства.
Стук в дверь заставил его очнуться от мрачных мыслей.
– Войдите! – недовольным тоном проговорил он.
Дверь открылась, и на пороге показался отец Бруно. На бледном лице монаха отражались следы душевой борьбы, что вызвало со стороны Альфонсо не жалость, а презрение. Рыцарь знал, зачем отец Бруно пришел к нему. Сначала мысль о том, что Лукреция беспокоится о его судьбе, наполнила душу Альфонсо раскаянием и умилением, но он тотчас же прогнал это чувство, объяснив себе желание Лукреции, чтобы он уехал из Рима, ее страхом за себя перед наблюдательным свидетелем и потребностью избавиться от него. После обычных приветствий монах заявил, что, чувствуя себя обязанным рыцарю, он считает своим долгом предупредить его о том, что его ждет большая опасность, а потому он должен уехать как можно скорее из Рима, если не хочет попасться в руки врагам.
– Вы – монах, отец Бруно, и вам незнакомы людские страсти, – ответил Альфонсо с тайным намерением уколоть доминиканца, – поэтому вы думаете, что я могу исполнить ваш совет. Нет, солдат и мужчина должен быть именно там, где его ждет опасность. Я обязан быть завтра на турнире, хотя поклонник римской Венеры обещал жестоко отомстить мне и, вероятно, сдержит свое слово.
– Я боюсь, что ваше открытое презрение к донне Лукреции переполнит чашу терпения этой гордой, жестокой женщины. Вы и так уже разгневали ее до последней степени!
– Гордая, жестокая, разгневанная до последней степени! – повторил Альфонсо. – Я думаю, отец Бруно, что эти опасения напрасны. Ваша Венера так увлечена любовью к юному английскому рыцарю, что, наверно, ей теперь нет времени заняться кровавыми ужасами.
Отец Бруно улыбнулся, хотя не мог скрыть внутреннее беспокойство, вызванное словами Альфонсо.
– Вы можете потерпеть поражение на завтрашнем турнире, чем воспользуются ваши враги. Или – вернее – ваши враги могут убить вас и все свалить на несчастный случай, который произошел с вами на этом турнире! – проговорил монах после некоторого раздумья. – Я предупредил вас, а затем, если с вами случится что-нибудь не моя вина. Будьте осторожны!.. Вы знаете, что ненавидящая женщина способна на все, а вы сами, своими руками, вызвали эту ненависть.
Доминиканец ушел, а Альфонсо остался в еще более мрачном настроении при мысли о том, что мимолетное влечение к нему Лукреции превратилось в жажду кровавой мести.
Несмотря на угрозы, страшную усталость и отвращение ко всем Борджиа, Альфонсо был одним из первых, устремившихся на другой день ко дворцу Колонны.
По тем разговорам, которые слышались в толпе, Альфонсо убедился, что Цезарь Борджиа превосходно знал характер римлян.
– Как хорошо, что изгнали этих Колонна! – говорила веселая публика, предвкушая ряд удовольствий, – теперь, по крайней мере, сады открыты для всех. Представление будет из жизни старых римских императоров. Это доказывает, что Рим возвращается к своему великому прошлому!
Вид приготовленного угощения привел в восторг толпу. Высокие фонтаны били непрерывными струями вина, которые падали в широкие мраморные бассейны. Бесчисленные столы гнулись под тяжестью разнообразных блюд. На ветвях каштанов висели апельсины, виноград и другие фрукты.
На возвышении был устроен храм богу солнца, куда Цезарь собрал весь Олимп. Навес из бледно-голубого шелка должен был изображать небо. Места для сидения разных цветов напоминали небесные облака. Все приглашенные изображали собой богов и собрались вокруг роскошно сервированного стола.
Только папа Александр был в своем обычном одеянии, но его величественная фигура не вносила диссонанса, находясь рядом с мифическими богами.
Цезарь изображал Меркурия. Говорили, что он выбрал эту роль ради того, чтобы угодить папе, ибо Меркурий был послушным орудием в руках своего отца.
Альфонсо интересовала только Лукреция, которая избрала для себя роль богини любви. На ней было легкое пурпурное платье, стянутое золотым кушаком, на котором висело зеркало в серебряной оправе. Золотые сандалии еле держались на ее стройных, удивительно красивых ногах. Венок из роз украшал золотистую головку. Глаза сияли торжеством. Вся она со своим чарующим мелодичным голосом действительно производила впечатление настоящей богини любви.
Возле нее сидел Паоло, в роли ее возлюбленного – Марса, а Урбино с неподражаемым комизмом представлял уродливого мужа Венеры. Лебофор, конечно был Адонисом и Лукреция, согласно своей роли, проявляла большую нежность к нему. Вителлоццо изображал Геркулеса и стоял рядом с Макиавелли, изображавшим бога сплетен Момуса. Бембо нарядился Орфеем, и с лютней в руках сочинял сонет в честь богини любви. Напротив него стояла мрачная фигура Алекты с огромной змеиной головой и черной маской на лице.
Альфонсо смотрел на представление, рассчитывая на то, что его не видят олимпийцы. Он не спускал взора с Лукреции, веселость которой казалась ему неприличной, и иногда чувствовал на себе мрачный, пронизывающий насквозь взгляд Паоло Орсини. После обеда олимпийцы поднялись со своих мест и решили отправиться в ту часть сада, откуда были видны Корсо.
Принцу Альфонсо невольно пришла в голову мысль о Мириам. Ворота гетто открывались во время бегов, а потому он мог проникнуть туда и, отыскав молодую девушку, привести ее, чтобы та перед всем народом рассказала об убийстве своего Джованни (герцога Гандийского). У Альфонсо было неопределенное желание убедиться в том, что Лукреция не виновата в этом преступлении. Он надеялся, что Джованни окажется не герцогом Гандийским, и вместе с тем, ему хотелось испугать ненавистную семью Борджиа и по поведению папы удостовериться, боится ли он, что нашли убийцу его младшего сына, или нет.
Проводив взором блестящую свиту папы, направившуюся к мраморной террасе, откуда был вид на Корсо, Альфонсо торопливо пошел к выходу, и неожиданно столкнулся с Алекто. Она держала в руках маску, которую сняла, чтобы подышать воздухом. Иоаннит увидел молодую женщину, мрачная красота лица которой вполне соответствовала ее костюму царицы преисподней.
– Богиня ада, позволите ли вы мне пройти мимо вас? – Не сочтите этого за обиду и не мстите мне: ведь вы так хорошо умеете мстить! – проговорил Альфонсо, так как ему казалось невежливым пройти мимо дамы, не обратив внимания на ту роль, которую она исполняет.
– Не стану удерживать вас, рыцарь. Вы, вероятно, тоже – один из поклонников той красавицы, и спешите к ней? – с горькой улыбкой ответила Алекто. – Она действительно поразительно хороша. Я не ожидала, что она так прекрасна.
– Мне очень знаком ваш голос, – заметил Альфонсо, что-то припоминая. – Я убежден, что очаровательная богиня ада была вчера феей Морганой.
– Ну, вот еще! – возразила фурия, отворачиваясь от рыцаря, – вы приняли тоже уличную танцовщицу за донну Лукрецию. Одно могу сказать вам: что и вчера, и сегодня я – то, чего пожелал один из Борджиа, и это приведет меня к гибели.
Надев маску, незнакомка исчезла. Альфонсо же задумался над ее загадочной фразой.
На Корсо стояли евреи, которые обязаны были для блага своих соплеменников участвовать в бегах ради увеселения христианской публики. Альфонсо быстрыми шагами прошел мимо них. Подойдя к Гипдейской площади, примыкавшей к гетто, то остановился перед огромной толпой, со смехом сопровождавшей фигуру, находившуюся в центре.
На осле, которого вели двое стражников, сидела верхом женщина со связанными ногами, в роскошном еврейском костюме. Альфонсо сейчас же узнал несчастную Мириам. Она, вероятно, своим больным умом объясняла это шествие, как нечто необыкновенно приятное для себя. Ее лицо сияло счастьем, несмотря на насмешки и угрозы сопровождавшей ее толпы.
Иоаннит пробрался к полицейским и спросил их, что они хотят сделать с арестованной и в чем ее вина.
Это – еврейская проститутка, синьор, – ответил один из стражников. – Несмотря на запрещение, она вышла из гетто, за что должна быть примерно наказана.
– Разорвите на куски эту неверную, она занесет нам заразу! – кричала какая-то женщина, хотя по ее виду можно было смело судить о ее профессии уличной гетеры.
Двое рослых парней, размахивая саблями, кричали:
– Смерть, смерть язычнице!
По-видимому, это были наемные убийцы, посланные каким-нибудь влиятельным лицом.
– Тише, тише! – властным голосом остановил их рыцарь. – Разве вы не видите, храбрые воины, что эта несчастная девушка сошла с ума? – обратился он к стражникам. – Предоставьте ее мне, и я найду какого-нибудь доброго христианина, который проводит ее в гетто, не причинив никакого вреда.
Услышав голос Альфонсо, Мириам оглянулась и, узнав рыцаря, радостно воскликнула, хлопая в ладоши:
– Вот он, вот он!.. Вот видишь, я сдержала свое слово. Поведи меня к нему. Где Джованни? Я хочу к нему. Если бы я даже была королевой, я предпочла бы стать его служанкой, любящей рабой.
– Аи, аи, аи, – укоризненно произнесла женщина, – красивый мужчина и возится с еврейкой! Впрочем, его, верно, опоили ведьмы, ведь они умеют делать любовное зелье.
– Смерть ведьме! – кричали со всех сторон.
– Имейте терпение, господа! – с трудом сдерживал Альфонсо разъяренную толпу. – Повторяю вам, что она сумасшедшая, но, чтобы удовлетворить вас, я попрошу законного судью разобрать это дело.
Слова «законный судья» магически подействовали на толпу, связывавшую это понятие с чем-то страшным для себя. Они продолжала выказывать свое неудовольствие, но никто не решился подойти к Альфонсо, который разрезал веревки на ногах Мириам и посадил ее боком на спину осла, как сидят обыкновенно, женщины.
Альфонсо решил повести Мириам прямо к папе, как бы для того, чтобы попросить у него защиты для несчастной девушки, а, в сущности, для того, чтобы посмотреть, узнает ли Мириам Цезаря, или нет. Мириам радостно следовала за ним. Она была убеждена, что ее везут к возлюбленному, в его роскошный дворец. Вероятно, умерший обещал ей когда-нибудь что-либо подобное. Перед каждым красивым зданием она хотела остановиться, воображая, что это дворец ее Джованни.
– Ведь ты же говорила мне, Мириам, что твоего Джованни убили в гетто. Как же ты надеешься видеть его здесь? – спросил, наконец, Альфонсо.
– О, это был сон, страшный сон, – ответила молодая еврейка, – мне это приснилось потому, что мой народ хотел убить его за то, что он ходил ко мне. Мы сейчас же узнаем его, он похож на эти цветы!
Альфонсо приходил в отчаяние, что Мириам никак нельзя было привести в нормальное состояние. Думая об этом, он не обратил никакого внимания на гвардейца, который точно вырос из-под земли и потребовал, чтобы шествие остановилось. Альфонсо беспрекословно исполнил приказание. Толпа остановилась. Часть ее начала объяснять гвардейцу, в чем дело. Часть требовала, чтобы колдунью сожгли. Часть издавала какие-то дикие звуки. В общем, получился такой невообразимый шум, что ничего нельзя было разобрать.
– Что за крик? Как вы смеете беспокоить его святейшество? – спросил гвардеец, подходя ближе.
Альфонсо заметил, что гвардеец страшно побледнел, увидев Мириам, но, прежде чем сам он успел ответить на вопрос гвардейца, молодая девушка радостно воскликнула:
– Ах, это – вы! Проведите же меня к нему, проведите скорее. Теперь, черный рыцарь, вы можете оставить меня, – обратилась она к Альфонсо. – Этот офицер приходил ко мне от Джованни. Ну, сын счастливого отца, веди меня к нему, и ты получишь много-много денег!
– Что это? – пробормотал гвардеец, испуганно оглядываясь. Сотня голосов закричала что-то, но сильный голос Альфонсо покрыл этот крик:
– Эта девушка ненормальна, синьор Мигуэль, но все-таки не настолько, чтобы не сознавать, что в ее присутствии совершено преступление. Я не знаю, сделано ли оно каким-нибудь фанатиком ее племени, или на него решилось какое-либо чудовище, дерзающее называть себя христианином. Как бы там ни было, но она имеет право хлопотать о правосудии перед его святейшеством.
– Я вовсе не сошла с ума! Я прекрасно помню этого офицера. Он наверно, пришел теперь за мной, чтобы вести меня к моему Джованни! – недовольным тоном воскликнула Мириам, глядя в глаза наперсника и пособника Цезаря.
– Каким образом эта еврейка попала сюда? – спросил офицер с искаженным от гнева и страха лицом.
– Она выбежала из гетто вслед за теми евреями которые участвуют в бегах, в надежде встретить своего возлюбленного, к величайшему стыду этого святого иоаннита! – раздался в толпе насмешливый голос отца Бруно.
– Расскажите, где вы нашли ее, – обратился дон Мигуэль к одному из стражников.
– Мы встретили ее за пределами гетто, – ответил стражник, – и арестовали. Но тут подошел к нам этот рыцарь, по-видимому ее хороший знакомый, и потребовал, чтобы еврейку освободили.
– Существует закон, по которому еврейка, осмелившаяся покинуть гетто во время юбилейных торжеств, подвергается смертной казни, в особенности, если она занимается проституцией. Идите, рыцарь, своей дорогой, и предоставьте эту девку той участи, которую она заслужила! – воскликнул Мигуэлото. – Гоните ее назад в гетто, добрые люди!
Это распоряжение было встречено полнейшим одобрением толпы. Мириам спокойно, но разочарованно смотрела на дона Мигуэля.
– Господин офицер, этого нельзя сделать, по крайней мере, до тех пор, пока его святейшество не выслушает жалобы несчастной девушки, – еле сдерживая свой гнев, возразил Альфонсо. – Ее обманули и на ее глазах убили ее возлюбленного, христианина. Это дело нельзя так оставить.
– Это – неправда! – возразил Мигуэлото. – Я случайно знаю, как было дело. Эта девка старается оклеветать невинных людей! Во всяком случае, такому святоше, каким вас считают все, не подобает вмешиваться в такие грязные истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78