– Живи мы в Чикаго, да не будь папочка столь правильным, попросила бы я его устроить тебе автокатастрофу за то, что бросил бедную девчонку…
– Живи мы в Чикаго, бедная девчоночка, я бы тебя раньше пристрелил… – пробормотал Данил ей вслед.
И задумчиво воззрился на большую цветную фотографию упомянутого папочки. Папочка, этакая моложавая нордическая бестия (хотя и чистых славянских кровей по родословной), стоял себе, уперев кулаки в бока, на фоне немецкой готической церквушки из темно-красного кирпича – верзила в зелено-буро-пятнистом комбинезоне неизвестной армии, без погон, нашивок и знаков различия, вроде бы даже и не военный, а так, нынче этот камуфляж таскают, пожалуй, даже бабульки-дворничихи.
Только папочка и в самом деле мог бы оформить нехилую автокатастрофу, если не десять. И устроить еще много приятного. Для посторонних, то бишь всего окружающего мира, папочка в генерал-майорском чине корпел себе тишайшей штабной крысой в Берлинской бригаде. Данил сам так поначалу и считал – только вот когда он вышел в отставку, именно папочка Глаголев звал его в армию, к себе, и, хотя многого не сказал, намекнул столько, что для посвященного человека достаточно. И нетрудно догадаться, что папсик есть пиранья из Аквариума – с большой буквы. Очень даже возможно, что сей скромный генерал-майор был причастен и к операции «Ольха», про которую в свое время писали в обзорах для узкого круга…
Американский сержант из расквартированных в Западном Берлине частей однажды решил подкалымить. Забросил в кузов грузовика новейшую управляемую противотанковую ракету, преспокойно приехал на этом самом грузовике в Восточный Берлин и стал нахально расспрашивать народно-демократических полицаев, где здесь КГБ. Между прочим, это в свое время было не так уж и трудно – переехать из Западного Берлина в Восточный с ракетой в кузове, ибо разложившаяся западная демократия к своей безопасности относилась, как деревенская дурочка к трипперу. Вот в обратном направлении подобные грузоперевозки осуществить оказалось бы потруднее, хотя бывало по-всякому…
Полицаи сержанта, ясный день, тормознули и передали старшим братьям по лагерю. Те, убедившись, что ракета и в самом деле новейшая, честно заплатили сержанту твердой валютой и попросили заходить еще. Сержант заезжал еще раза три – а потом все-таки погорел, когда, оборзев от безнаказанности, принялся грузить в кузов какой-то секретный агрегат вовсе уж неподъемных габаритов.
А может, такая версия была для общественности. И заложила хозяйственного янки какая-нибудь перебежавшая сука, вроде Резуна или Гордиевского.
Ну, это дело десятое. И даже если папочка Глаголев не причастен был к гешефту под кодом «Ольха», то замешан неминуемо в другие, столь же «приятные» забавы. Когда бывшая советская армия учинила «поход» из бывшей ГДР, Глаголев оказался здесь, в Шантарске, при штабе Восточно-Сибирского военного округа, где воссоединился со старшей непутевой доченькой. Черт его там знает, опала для него Шантарск или, наоборот, повышение, рыбка плавает по дну, и пиранья тоже… Во всяком случае, Лара, его младшая дочка, разъезжала по городу Шантарску на подержанном, но приличном «Опеле», имея в кармане надлежащим образом оформленные права, которые, как известно, шестнадцатилетним не особенно-то и выдают. Так что папочка, вполне вероятно, был по-прежнему на коне…
Вернулась Светка с подносом, преобразившаяся самым решительным образом – в простеньком платьице и огромных модных очках с простыми стеклами, волосы тщательно зачесаны в конский хвостик. Ни дать ни взять – тихая учительница младших классов, томящаяся старая дева. На такой вот облик бедный Вадька, как он по пьянке пожаловался, в свое время и клюнул и даже принял фейерверк постельных экспериментов за всплеск эмоций истомившейся без мужика робкой учителки. Ну, а потом засосало…
Светка подала Данилу чашку и села, сдвинув ноги, положив ладони на колени. Оценила быстрым взглядом произведенное впечатление.
– Верю, – проворчал Данил. – Семиклассница, втайне мечтающая о физруке… Похоже. Тебе хоть сказать, как его замочили?
– Ну?
– Со всеми признаками заказного. Но у него, радость моя, в кармане была германская боевая пушка с патроном в стволе, и я верю ментам, что – не подброшенная. Совершенно ни к чему им такое выдумывать… Он у тебя в свое время ни о чем таком не мечтал?
– Не припомню что-то, – сказала Светлана. – Тюфяки, сам знаешь, бывают двух видов – одни комплексуют, набивают карманы стволами-кастетиками, а другие и на это не способны. И наш Ваденька был из последних.
– А позволь-ка, я у тебя спрошу форменное идиотство… – сказал Данил. – Мог он оказаться «внедренкой»? Нашей, понятно, не шта-товской… Что бы ты про такую версию сказала?
– Что тебе лечиться пора, – она рассмеялась. – Нет, Данил, это уж и впрямь шизофрения с выкрутасами… Чтобы так играть, нужно быть лучшим опером всех времен и народов – только кто бы такого уникума внедрял в вашу паршивую контору? Этаких суперменов к какой-нибудь Хиллари подкладывают, не ниже… Или мажордомом к британской королеве.
– Да я и сам так думаю, – сказал Данил. – Просто приходится крутить на пустом месте откровенную шизофрению… Ничего такого не замечала? Ну, знаешь ведь, детективы читала, да и с папулей до семнадцати жила…
– Еще бы. Тебе «Устав противодиверсионных мероприятий» процитировать?
– Сам наизусть знал когда-то, – сказал Данил. – Я про Вадьку.
– Ну откуда мне знать? У нас ведь в последние полгода отношения были кафкианские и редкие. Приползет раз в месяц на рогах, поплачется, возжелает нежной любви – вот и любишь его из жалости, если никого другого в постели нет. Потом, проспавшись, выскальзывает в дверь, воротя от меня стыдливо мордашку… Вот и все отношения. Ну, набивался обратно, конечно, только я им сыта выше ушей. Мне, Данила-мастер, волк нужен, чтобы по воскресеньям или там по пятницам еще и колотил по почкам, когда подниму хвост, – вот тогда я буду почти примерная супруга… Знаешь, когда меня в девятом классе папсик отмудохал приемчиками за одного прапора, я, как путняя, три недели не трахалась. В таком вот ключе.
Данил оглядел «скромную учительницу младших классов» и тяжко вздохнул:
– Как, по-твоему, есть такое место, где нет блядей?
– А как же. Северный полюс. Южный-то обитаемый…
– Значит, ничего?
– Ничегошеньки. Что-то такое он пытался нести по пьянке – будто бы его ожидают свершения и великие дела. Но я тебя заверяю – старые песенки, обычный пьяный бред тюфяка-интеллигента, за пять лет наслушалась так, что рехнуться можно. Честное слово, ничего конкретного. Что-то я не помню, чтобы пластинка за пять лет менялась.
– Он к тебе один приходил?
– Почти всегда. Только в марте притащил с собой писателя. Лев Костерин – не слышал про такого?
– Что-то вертится…
– Ну, кропает детективы про благородных оперов. И потому на Черского, в областное, весьма даже вхож.
– А-а, – сказал Данил. – Листал что-то такое, про иконы. Там еще инспектор читал Достоевского…
– Ну да, это у него целый цикл. Наш отечественный Мегрэ в ответ на западные происки. Один роман, кстати, так и называется – «Инспектор, который читал Достоевского». Цикл длиннющий, а отечественный детектив нынче в моде, так что этот Левушка не бедствует. Полная противоположность Вадьке. Во всех смыслах. Обещал списать с меня контрабандистку, один в один, да я ему сказала, что, если попробует, больше в жизни не дам. Ну какая из меня контрабандистка? Вот если бы сексбомба из ЦРУ. Но про шпионов он не пишет. Что бы тебе еще повспоминать…
– Давай-давай, – сказал Данил. – Отворяй поток сознания. Ты у нас по диплому психолог, вот и изощрись…
Светка старательно думала, прикусив нижнюю губу. Глаголев-папсик презрительно поглядывал с фото, задрав подбородок с таким видом, словно ему и танк «Центурион» прикупить по случаю – плевое дело. Возможно, так оно и было в этой суматошной жизни…
– Знаешь, что самое пикантное? – сказала Светлана. – Что-то за последний месяц мой бывший благоверный закорешился с Ларочкой. Сама их видела в машине, пронеслись мимо с видом полного довольства жизнью. Кто-то их видел в «Жар-птице», а кто-то и там, и сям. Шантарск хоть и миллионный, но в некоторых отношениях городишко ужасно маленький. Ничуть не удивлюсь, если они уже того… Что ты глазки выпучил, как кошка из стишка? Ларке, конечно, до меня далеко, да кровь-то глаголевская, а она – как шампанское. Сама мне хвасталась, что два года назад брала за щеку у часового перед знаменем части. Насчет часового могла и приврать, но в остальное вполне верю. Просто Ларка конспирироваться умеет, что твой Штирлиц. Даже папсик, волчара такой, свято верит, что Лара у нас девочка, – представляешь класс конспирации?
– Представляю, – сказал Данил. – Может, с ней поговорить?
– Попробуй. Уж перед ней-то Вадюша наверняка выворачивался, как носок. Только не суйся домой. Папсик тебя ужасно невзлюбил, когда ты отказался отдаться Советской Армии и пошел к Кузьмичу…
– Учту, – сказал Данил. – Есть ходы.
Самое смешное, Лара на него пару раз поработала. И познакомился он с ней как раз через Вадима. В отличие от старшей сестры Лара обладала ярко выраженными способностями к языкам и после долгого житья в ГДР знала немецкий не хуже родного. Вот Данил ее и завлек в переводчицы, когда писал в гостинице баварцев, прилетевших на переговоры с Кузьмичом. Переводила девочка в самом деле влет, деньги брала непринужденно и потом, насколько он выяснил, ни словечком об этом калыме не протрепалась. В самом деле, тесен Шантарск…
– Только не вздумай ее трахать, – сказала Светка, – запутаешься по жизни. Я баба незамысловатая, а у Ларочки уже сейчас в головке вовсю пашет компьютер. Пискнуть не успеешь, как тебя в тот компьютер загонят и крутить начнут…
– Вот интересно, зачем ей в таком случае Вадик? – спросил Данил.
– Надо же с кем-то являться в свете. А Вадик, говоря великодушно, когда не распускал сопли, имел весьма товарный вид и носки с трусами менял через день. Подсунь ему бабу умеренной степени блядистости – был бы человек как человек, без всяких соплей. Я же не виновата, что ему подвернулась… – устав долго держать образ невинной учителки, закинула ногу на ногу и откинулась на тахту, опираясь обеими руками. – Вот. А больше ровным счетом ничего не могу припомнить. После всего ночного и утрешнего. Подумаю и звякну, если что, а сейчас залягу поваляться…
– Что, работа, как всегда, не волк?
– Конечно.
Светлана давно уже пристроилась в частной конторе по торговле решительно всем, законно производимым и законно произраставшим (кроме разве что пальм и конопли). Тамошний босс, решив шагать в ногу с цивилизованным миром, завел у себя штатного психолога, каковую роль Светка честно и исполняла, вполне профессионально прокручивая тесты и собеседования. И, поскольку вдобавок ублажала стареющего патрона со всем усердием, стала незаменимым кадром, завоевавшим право на многие вольности…
Он встал:
– Побежал. Звони, если что вспомнишь.
– Ага. Олечке привет. Пусть мне звякнет, сто лет не виделись…
Во дворе – никого. И ни единой машины. Только поодаль примостился коммерческий киоск, как и полагается, с поддельной водкой и просроченными соевыми шоколадками – между прочим, идеальное место для наблюдательного пункта: во-первых, эти лабазики давно стали неотъемлемой деталью пейзажа, во-вторых, за шеренгами бутылок можно спрятать любую оптику…
Данил сел за руль, посидел так, не включая мотора. Опять появилось ощущение зыбкой нереальности, будто откроешь глаза – и нет ни частных фирм, ни частных сыщиков, хоть никто не подозревает еще, что это, изволите ли видеть, «застой», и у тебя нет никаких забот, кроме как сидеть на краешке сиденья, уподобившись сжатой пружине, и – ждать, ждать, ждать…
Но вокруг была нынешняя жизнь, никакой другой не предвиделось, и его место в этой жизни было насквозь известно…
В Северо-Восточный он поехал самой длинной дорогой, чтобы на всякий случай провериться насчет возможного хвоста в парочке весьма подходящих мест.
…Улица Кутеванова, где обитал покойный, была названа в честь легендарного партизанского командира, в Первую мировую ставшего из землемеров штабс-капитаном, а в Гражданскую – из штабс-капитанов сущим таежным Наполеоном, лупившим колчаковцев в этих самых краях. Кутеванов, как и все его воинство, в политике не разбирался совершенно, о красных имел самое смутное впечатление – просто настал момент, когда колчаковцы осточертели сибирякам хуже горькой редьки, и адмиральскую власть скинули повсеместно почти столь же легко, как в восемнадцатом сковырнули редкие кучки большевиков.
Потом, когда пришел Тухачевский с армией из военнопленного сброда (куда к будущему позору своему замешался и Ярослав Гашек), сибиряки сообразили, что хрен редьки не слаще. И взбунтовались по новой. На Дальнем Востоке, например, тамошний «зеленый Бонапарт» Лубков, талантливо бивший и семеновцев, и японцев, с приходом красных вновь подался в леса, собрав почти в полном составе тех же самых орлов, и теперь уже красные долго не могли с ним ничегошеньки поделать, пока не применили передовой метод, до которого не додумались в свое время ни Семенов, ни косоглазый генерал Оой, – подослали в отряд проверенного товарища, и засланный казачок положил Лубкова в спину из маузера.
Однако Кутеванов предусмотрительно помер своей смертью еще в двадцать первом, увильнув тем самым от будущих политических разборок. Его есаулы, с приходом Тухачевского награжденные почетным революционным оружием, в двадцать втором году поснимали это оружие со стен и вновь подались в тайгу, но понемногу были выловлены и выбиты чекистами, канув в небытие – однако бюст Кутеванова до сих пор красовался в запущенном скверике посреди Киржача, где местные алкаши, народ остроумный, окрестили свой «летний ресторанчик» «Кутькиным бором». Дом, где месяца три обитал в Шантарске Гашек, снесли еще в коллективизацию, и теперь на панельной девятиэтажке красовалась сюрреалистическая мемориальная доска, которую гордо демонстрировали приезжим:
1 2 3 4 5 6 7