Оказавшись на воздухе, он попробовал снова связаться: «Это Двадцатый. Я засек Пирата».
«Отлично, Двадцатый. Тринадцатый тоже его видит».
Тюрин заметил объект, пересекающего Кромвел-роуд.
— Я следую за Мейером, — сообщил он в передатчик. «Пятый и Двадцатый, оба слушайте меня. Прекратите слежку. Вы поняли. Пятый?, «Да» «Двадцатый?»
— Понятно, — сказал Тюрин. Остановившись на углу, он проводил глазами Дикштейна и Мейера, исчезавших по направлению к Челси.
«Двадцатый, возвращайтесь в отель и выясните номер его комнаты. Снимите номер по соседству. Как только это будет сделано, звоните мне по телефону».
— Ясно, — повернувшись, Тюрин направился к гостинице, прикидывая, как выведать у портье номер Дикштейна. Но ключ от комнаты Дикштейна по-прежнему лежал на конторке, и Тюрину осталось только запомнить номер.
Подошел портье.
— Чем могу служить?
— Мне нужен номер, — сказал Тюрин.
Он поцеловал её с жадностью человека, который весь день маялся жаждой. Он наслаждался запахом её кожи и нежной мягкостью её губ. Лаская её лицо, он повторял: «Вот, вот, вот то, что мне было нужно». Они смотрели друг на друга в глаза, и истина, объединявшая их, была подобно наготе. Он думал: я могу сделать все, что хочу. Эта мысль настойчиво, подобно заклинанию, пульсировала у него в мозгу, он повторял её как волшебную формулу. Он снова с жадностью прикоснулся к её телу. Он стоял лицом к ней в маленькой сине-желтой кухоньке, глядя ей в глаза, пока ласкал укромные места её тела. Губы её полуоткрылись, и он почувствовал на своем лице жаркое дуновение её дыхания: он сделал глубокий вдох, словно хотел дышать одним с ней воздухом. Он подумал: если я могу сделать все, что хочу, то же может сделать и она: и, словно прочитав его мысли, она расстегнула ему рубашку и приникла к его груди, защемив зубами сосок и втянув его к себе. Внезапное резкое наслаждение от её губ и языка так остро пронзило его, что он застонал. Мягко прижимая к себе её голову, он слегка раскачивался взад и вперед, чтобы усилить наслаждение. Он думал: все, что хочу. Оказавшись сзади нее, он поднял её юбку до талии, приковавшись взглядом к белым трусикам, обтягивавшим изгиб её бедер и контрастировавших со смуглой кожей длинных ног. Правой рукой он гладил её лицо: скользнув по плечу, она ощутила тяжесть её грудей: его левая рука, скользнув по бедру, проникла в трусики и между ног, и все было так хорошо, так прекрасно, что он хотел, чтобы у него было четыре руки ласкать её, шесть рук. Вдруг ему захотелось увидеть её лицо, и он, схватив её за плечи, развернул к себе со словами:
«Я хочу смотреть на тебя». Ее глаза были полны слез, но он понимал, что они говорили не о печали, а о переполнявшем её чувстве радости. И снова они уставились в глаза друг другу, но на этот раз между ними была не только искренность, а бурный наплыв чувств, который захлестывал их подобно половодью, кружа в своих водоворотах. Он благоговейно опустился перед ней на колени, прижавшись головой к её бедрам и чувствуя сквозь ткань исходящий от неё жар тела. Обеими руками, скользнув ей под юбку, он нащупал резинку трусиков и опустил их, придерживая ступни её ног, когда она избавлялась от них. Он поднялся с пола. Теперь они снова оказались в том положении, когда он поцеловал её, едва войдя в помещение. И не меняя его, они приникли друг к другу, начав заниматься любовью. Он смотрел ей прямо в лицо. На нем было умиротворенное выражение, и глаза её были полузакрыты. Двигаясь медленно и неторопливо, он хотел, чтобы это длилось вечно, но тело его не могло больше томиться ожиданием. Он проникал в неё все глубже, и движения его все убыстрялись. Почувствовав, что теряет равновесие, Нат ухватился за неё обеими руками, на дюйм оторвал от пола и, не меняя положения их сплетенных тел. сделал два шага к стене, прижав её спиной. Она опустила ему рубашку до талии и впилась ногтями в твердые мускулы его спины. Ягодицы её лежали на его ладонях, и он приподнял их. Вскинув ноги, она обхватила его бедра, скрестила лодыжки у него за спиной, и, не веря самому себе, он смог проникнуть в неё ещё глубже. Он был неутомим, и все её движения. Каждый взгляд её наполняли его могучей радостью жизни. Он видел её сквозь пелену страсти, застилавшую ему взор. В глазах её появилось паническое выражение, она до предела распахнула их, страсть хлынула из него через край, и он чувствовал, что оно вот-вот подступает, самое прекрасное, что должно случиться, и он хотел сказать ей об этом и прошептал лишь: «Сузи, оно приближается», и она ответила ему: «О, и у меня тоже!» и, вцепившись ногтями ему в спину, она оставила на ней длинную царапину, которая пронзила его как электрическим током, и когда он взорвался страстью, то почувствовал, как, словно от землетрясения, содрогнулось и её тело, и он по-прежнему смотрел на нее, видя, как распахнулись её губы, как у неё перехватило дыхание, и. когда пик наслаждения захлестнул их обоих, она закричала.

— Мы следили за израильтянами, а израильтяне следили за Дикштейном. Оставалось только Дикштейну начать следить за нами, и так мы весь день бегали бы по кругу, — сказал Ростов. Он быстро шел по коридору гостиницы. Тюрин, едва не переходя на бег, торопливо перебирал короткими толстоватыми ножками, стараясь держаться рядом с ним.
— Честно говоря, — признался Тюрин, — я все старался понять, почему вы приказали снять наблюдение, как только мы засекли его?
— Ясно, как божий день, — раздраженно бросил Ростов: но тут же напомнил себе, насколько ценна преданность Тюрина, и решил все ему объяснить. — Большую часть последних нескольких недель Дикштейн был под постоянным наблюдением. Каждый раз он тут же засекал нас и отрывался. Для того, кто столь долго, как Дикштейн, играет в эти игры, какая-то слежка является неизменным элементом его деятельности. Но столь же ясно — чем настойчивее за ним следят, тем больше шансов, что он может отказаться от своих замыслов и передать их кому-то другому — и мы не узнаем, кому именно. И слишком часто информация, которую удается получить в ходе слежки, оказывается никуда негодной, поскольку объект выясняет, что он под наблюдением, и ценность информации, полученной нами. становится весьма сомнительной. Таким образом, прекратив слежку — как было сделано сегодня — мы знаем, где он пребывает, но ему неизвестно, что мы в курсе дела.
— Понял, — кивнул Тюрин.
— Не сомневаюсь, что этим утром Дикштейн встречался с Боргом — что и объясняет, каким образом Боргу удалось избавиться от хвоста. Возможно, Борг вывел Дикштейна из дела, и сейчас он просто проверяет, подчинился ли тот его приказу и не пытается ли заниматься делом неофициально. — Он покачал головой, испытывая раздражение. — Нет, не убеждает. Но альтернативой является предположение, что Борг больше не доверяет Дикштейну, во что я тоже не могу поверить. А теперь внимательнее.
Они стояли перед дверью номера Дикштейна. Тюрин вытащил из кармана маленький, но мощный фонарик и провел его лучом по периметру дверей.
— Контрольки нету, — сообщил он.
Ростов кивнул в ожидании. Тут уже была епархия Тюрина. Маленький полноватый человечек был, по мнению Ростова, лучшим техником в КГБ, мастером на все руки. Он смотрел, как Тюрин вынул из кармана несколько отмычек из своей большой коллекции таких приспособлений. Испытав их на дверях своего собственного номера, он установил, какая система ключей используется в этом отеле. Осторожно приоткрыв дверь номера Дикштейна, он остался снаружи, осматривая её.
— Ловушек нет, — сказал он через минуту.
Комнату обыскали по привычному плану. Номер представлял собой стандартный набор помещений: дверь открывалась в маленький коридорчик, с ванной по одной стороне и гардеробом по другой. За ванной следовала квадратная комната с узкой кроватью у одной стены и телевизором у другой. В номере было большое окно, выходящее во двор.
Сняв трубку телефона, Тюрин стал откручивать наушник. Ростов стоял в изножье кровати, осматриваясь и пытаясь составить себе представление об обитавшем тут человеке. Ничего особенного ему не бросилось в глаза. Комната была чистой, и кровать аккуратно застелена. На ночном столике лежала книга о шахматах и вечерняя газета. Не пахло ни алкоголем, ни табаком. Корзинка для бумаг была пуста. В маленьком пластиковом черном дипломате на стуле лишь смена чистого белья и свежая рубашка.
— Этот тип путешествует лишь с одной рубашкой, — пробормотал Ростов. Ящики комода были пусты. Ростов заглянул в ванную. Он увидел в ней зубную щетку, электробритву с набором розеток для подключения к разным штепселям и — единственная личностная примета — набор содовых таблеток от изжоги.
Ростов вернулся в спальню, где Тюрин заканчивал собирать телефон.
— Все готово.
— Сунь-ка ещё один к изголовью, — сказал Ростов.
Тюрин приклеивал «клопа» к стенке за изголовье кровати, когда зазвонил телефон.
Если бы Дикштейн вернулся, наблюдатель в холле должен был позвонить в номер Дикштейна по внутреннему телефону и после двух звонков повесить трубку.
Зуммер подал второй сигнал. Ростов с Тюриным в ожидании молча застыли на месте.
Еще один сигнал.
Они расслабились.
Телефон замолчал после седьмого звонка.
— Хорошо, чтобы у него была машина, куда мы могли сунуть подслушку, — сказал Ростов.
— У меня есть пуговица.
— Что?
— «Клоп» в виде пуговицы.
— Я даже не знал, что такие штуки существуют.
— Это новинка.
— У тебя есть иголка? И нитки?
— Конечно.
— Тогда валяй.
Открыв чемоданчик Дикштейна и не меняя порядка сложенных в нем вещей, Тюрин оторвал одну из пуговиц, аккуратно вытащив обрывки ниток. Несколькими точными стежками он приметал другую пуговицу. Его пухлые пальцы двигались с удивительной легкостью и уверенностью.
Ростов наблюдал за ним, но его мысли были далеко отсюда. Ему необходимо знать, что говорит и делает Дикштейн. Израильтянин может найти подслушку в телефоне и в изголовье кровати: он может вообще не надеть рубашку с подменной пуговицей. Ростов привык работать наверняка, но Дикштейн был чертовски изворотлив, его никак не удавалось подцепить на крючок. Ростов питал слабую надежду, что где-то в комнате удастся обнаружить снимок косо-то, к кому Дикштейн привязан.
— Вот так. — Тюрин показал ему свою работу. На аккуратной рубашке белого нейлона были самые обыкновенные белые пуговицы, неотличимые одна от другой.
— Отлично, — сказал Ростов. — Закрывай крышку.
— Что-нибудь еще?
— Быстренько осмотрись в поисках контролек. Не могу поверить, что Дикштейн покинул номер, не предприняв никаких мер предосторожности.
Они снова стали обыскивать номер: движения их были быстрые, бесшумные, практичные и экономные, и в них не было ни следа той торопливости, с которой им хотелось бы закончить дело. Были десятки способов поставить контрольные устройства. Самым простым был волосок, приклеенный на косяк двери: клочок бумаги, прижатый стенкой ящика комода, который падает, когда открывают ящик: кусочек сахара под толстым ковром, который бесшумно рассыпается под подошвой: монетка на боковой грани ящика стола, которая съезжает назад…
Они ничего не обнаружили.
— Все израильтяне параноики, — сказал Ростов. — Почему же он отличается от них?
— Может быть, он просто торопился и выскочил.
Ростов хмыкнул.
— Почему ещё он мог проявить беспечность?
— Он мог влюбиться, — предположил Тюрин. Ростов рассмеялся.
— Ну конечно, — хмыкнул он. — Скорее Ватикан признает Сталина святым. Выбираемся отсюда.

Значит, женщина.
Борг был потрясен, изумлен, заинтригован и глубоко обеспокоен.
У Дикштейна никогда не было женщин.
Борг сидел под зонтиком на садовой скамейке в парке. Он был просто не в состоянии размышлять в посольстве, где постоянно звонили телефоны, люди непрестанно обращались к нему с вопросами, так что ему пришлось, не обращая внимания на погоду, выбраться наружу. Сквозь кроны деревьев пробивались струи дождя, поливая опустевший парк: время от времени брызги долетали до кончика его тлеющей сигары, и ему приходилось снова раскуривать её.
Его топтуны проследовали за Дикштейном до небольшого домика в Челси. где он встретился с женщиной. «Чисто сексуальные отношения, — сказал один из них. — Я слышал, как она испытала оргазм». Был опрошен управляющий домом, он ничего не знал об этой женщине, кроме того, что она близкая подруга людей, которым принадлежит квартира.
Лежащие на поверхности выводы заключались в том, что квартира принадлежала Дикштейну (и он дал взятку управляющему, дабы тот лгал): что он использует её для свиданий: что он сошелся с кем-то из противной стороны: что они занимаются любовью и он выдает ей секреты.
Борг мог бы принять эту идею, если бы ему удалось как-то выяснить, что представляет собой эта женщина. Но если Дикштейн внезапно стал предателем, то он бы никак не позволил, чтобы у Борга зародились какие-то подозрения. Он слишком умен для этого. Он бы смог замести все следы. Он бы не позволил топтунам добраться до этого убежища, куда он спешил, даже ни разу не глянув из-за плеча. Его поведение было свидетельством его невиновности. Встретившись с Боргом, он выглядел, как кот, объевшийся сметаны, не зная или не подозревая, что все его эмоции написаны у него на физиономии аршинными буквами. Когда Борг спросил, что с ним случилось. Нат отделался шуточками. Борг был вынужден пустить за ним хвост. Через несколько часов Дикштейн стал трахать какую-то девку, которой это так нравилось, что она орала на всю улицу. Вся эта история отдавала такой непосредственностью, что она в самом деле могла быть такой, какой и представала.
У русских тоже есть досье, и они должны, подобно Боргу, предполагать, что Дикштейн неуязвим с точки зрения секса. Но, может быть, они решили, что стоит попробовать. И, может, им повезло.
И снова к Боргу пришло инстинктивное ощущение, что Дикштейна надо выводить из дела. И опять он помедлил. Если бы был другой агент, не Дикштейн, и если бы суть дела была другой… он бы знал, что делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49