Ему было четыре годика, когда… Да вы и так знаете. Я потому и примчалась сюда, что знаю: ему трудно. Поверьте, доктор Карриол: я не обузой хочу быть, а помощницей.
– Ради всего святого, бросьте вы пустую болтовню, – устало сказала Карриол. – Если бы вы на самом деле так тревожились о сыне, вы бы сидели сейчас в Холломане и присматривали за домом, чтобы обеспечить, так сказать, прочный тыл. А сюда прислали бы Мэри. Бедняжка, осталась там одна, взаперти… Не надо обманывать ни меня, ни себя: вас погнало сюда любопытство да тщеславие. Конечно, вы все еще эффектная дама, в расцвете сил, люди непременно захотят поглазеть и на вас, и вам есть что им продемонстрировать. То-то все восхитятся! Станут на все лады расхваливать вас, поздравлять с успехами вашего первенца…
– Джудит!
– Слушайте, Мама: ему вовсе не нужна забота. Тот, кто устал, не будет носиться по всей стране, из конца в конец, и выступать, выступать, выступать… Он и думать не думает о вас. К тому же вы только испортите всю музыку своими разглагольствованиями о том, как хорошо иметь четырех детишек: он-то внушает своим слушателям, что в идеале надо иметь одного-единственного. Просто вам обидно: как это о вас забудут газеты, радио и телевидение! Что, не правда?
На эту тираду Мама могла ответить только потоком слез. И уж выплакалась она вволю. То, каким ее сын видится женщине, которая очаровала ее и потому в глазах Мамы заслуживала всяческого доверия, застало миссис Кристиан врасплох. Смутило ее и упоминание о Мэри. А ведь и правда: Мама совсем забыла, что для посторонних ее дочь – старая дева, непривлекательная, обойденная вниманием.
– Утром уеду домой и пришлю ее сюда, – пробормотала Мама.
– Нет уж, теперь поздно. Оставайтесь, раз приехали, – махнула рукой Карриол. – Но предупреждаю: не высовывайтесь. Без нужды не раскрывайте рта. Но и не отмалчивайтесь с мученическим выражением лица. Попробуйте только еще раз расстроить его!
– Не буду, Джудит, обещаю, не буду, – снова и снова шептала Мама. – Я еще пригожусь, честное слово. Я… я все его вещи перестираю! И ваши тоже!
Никогда еще она не слышала, чтобы Карриол смеялась…
– Ах, Мама, были бы для этого время и возможность… Мы меняем гостиницу за гостиницей, да и холодно в номерах, чтобы сушить белье… Каждый день, пока Джошуа на встрече с публикой, наш шофер едет в магазин и покупает все новое. Так куда проще… Когда разместитесь, скажите Биллу размер и вашего белья – а то ходить вам все время в грязном…
Мама покраснела: ей было не на шутку стыдно.
– А лучше живите в моей комнате, – сказала Карриол, берясь за свой единственный чемодан, так и оставшийся нераспакованным. – А я спущусь к портье и найду себе другую. Где ваши вещи?
– Внизу, – пролепетала Мама с убитым видом.
– Я их вам пришлю. Спокойной ночи. Когда вещи принесли, Мама бросилась на кровать и безутешно рыдала, пока ее не сморил сон.
Доктор Кристиан тоже был в постели. Но ни слезы, ни сон не приходили к нему. Все рухнуло – все рухнуло в одночасье. Прошедший месяц доставил ему истинное удовольствие. Ему нравилось смотреть в лица слушателей и знать, что, завороженные его словами, они исцеляются. Его не отвергали люди; река времени несла его корабль; это было счастье. Но он постоянно помнил, что где-то там есть Холломан, есть любимый дом, куда он может в любой момент вернуться. А выходит, возвращаться некуда… Впрочем… Что это с тобой, Джошуа Кристиан? Разве ты не учишь людей забывать о ностальгии, не оборачиваться назад, не бороться с переменами в своей жизни? Вот они – перемены, большие перемены. Ты тоже должен с этим справиться. А ну-ка, веселей! Держи хвост морковкой, Джошуа. Это же прекрасно, что Джеймс и Мириам, Эндрю и Марта заняты вашим общим делом. Они ведь всегда были плечом к плечу с тобой. Все, что ни делается, – к лучшему. Конечно, бывают перемены ползучие, постепенные – а бывают и яркие, как вспышка. Вот как с тобой сейчас. И ты сможешь с этим справиться. Сможешь.
Он постарался заснуть. О, он, закрой мои глаза. О, сон, прогони боль. Но сон был далеко: утешал тех, кого Джошуа уже исцелил…
Из Мобила негаданно выросшая команда Джошуа перекочевала в Сент-Луис. Мама вела, себя примерно. Она познакомилась с вертолетчиком Билли и даже вручила ему в конвертике свои интимные параметры.
– А какой цвет вам нравится? – шепнул Билли.
Она чарующе улыбнулась:
– Белый.
В Сент-Луисе все прошло отлично. Кристиан был в ударе. Телепередача шла не в прямом эфире, а записывалась на пленку. Ведущая, молодая блондинка, была напориста и сообразительна. Она догадалась, что такую персону, как доктор Кристиан, не стоит проверять на интеллектуальный уровень. Важнее показать зрителям его мужество. И его непосредственность.
– Интересно, доктор, а чем вы предлагаете утешиться тем, кто все же хотел бы завести второго ребенка? – так она начала беседу. – Вам легко быть великодушным; вы неженаты, детей у вас нет, и уж тем более вам неведомы материнские чувства. Неужели вы искренне полагаете, что вправе осуждать тех несчастных женщин, которые вытянули пустой билетик в лотерее Бюро и озлоблены этим?
– Худшая черта лотереи, – ответил он, – это тест, который они предлагают претенденткам. Кто знает, какие слои населения больше нуждаются в двух детях и могут стать им хорошими родителями? Уровень образования и даже профессии часто передаются по наследству. Дети образованных больше стремятся попасть в университет. Но не можем же мы до бесконечности выпускать учителей и компьютерщиков. Нужно, чтобы молодежь шла и в водопроводчики, электрики, плотники – а не только в социологи и хирурги. Увы, тест часто лишает надежды тех, кого принято называть «простыми людьми». А поскольку «простые люди» беднее образованных, они начинают подозревать, что в их неудаче виновны сговор, взяточничество… что угодно.
Ведущая была разочарована ответом.
– Но ведь вы не об этом хотели спросить, не так ли? – продолжал он сердито. – Вы хотели услышать, чем я могу утешить проигравших в лотерее. Оставим в стороне ошибочное тестирование. Тем более, что вы явно на стороне тех, кто озлоблен и, к сожалению, помышляет только о мести… Конечно, я никогда не был матерью. Я и отцом-то не был. Но у меня есть две кошки. Да-да. Две – потому что больше не разрешает закон. Они никогда не имели котят – я не стал спрашивать на это разрешения, как полагается. Так что можете меня считать родителем кота Ганнибала и кошки Дидо. Они меня очень любят. Я их тоже. Но знаете ли, чем они все время заняты? Они не вылизывают шерстку, не ловят мышей, даже не дремлют, свернувшись клубочком. Мои кошки ведут дневники. Или приходно-расходные книги, я уж не знаю. И пишут, пишут, пишут… Все записывают! Подбивают бабки! Типичное сальдо очередного прожитого дня из гроссбуха кота Ганнибала можно прочитать примерно так: «Папочка ей первой поставил сегодня миску с едой. Когда Папочка ушел, она меня ударила четыре раза, а я ее – только три. А когда Папочка сел обедать, ее он взял на колени, а меня проигнорировал. И еще она спала на его постели, а меня заставили довольствоваться стулом». Дидо в тот же день записала вот что:
«Папочка положил сегодня утром в его миску еды больше, чем в мою. Когда он забрался в клинику, Папочка отвесил ему шесть шлепков, а мне – ни одного. Папочка полчаса держал его после ужина на коленях. А когда Папочка отправился спать, то усадил его на особый стул, а мне досталась только кровать». Вот так они и живут, мои кошки. Дни напролет проводят за подсчетами: кому больше досталось внимания. И все подсчитывают. И записывают своими каракулями, – он поднял голову и посмотрел прямо в объектив камеры. – В общем-то все в порядке. Я не протестую. Они же кошки! Они не такие, как я. Их манеры, их этика строятся на инстинкте самосохранения. Все вокруг они воспринимают только через призму собственного благополучия. Вот почему, если кошкам случается полюбить, они тут же заводят бухгалтерскую книгу.
Он одарил собеседницу ледяным взглядом.
– Но люди – не кошки! – едва ли не прорычал он, – Они куда более тонко организованы. Мы можем воспитывать собственные чувства, обуздывать собственные эмоции, повиноваться обстоятельствам. Иначе придется согласиться, что мы – все лишь кошки. Тогда давайте заводить бухгалтерские книги любви. Муж и жена, родители и дитя, друзья, соседи, соотечественники, люди – все, кто дотошно подсчитывает, чего и сколько потратил на любовь и чего и сколько на это получил – обречены! Они – животные! Звери! По-моему, это ниже нашего достоинства. Взвешивать, чья скорбь весомее, чья радость обильнее? Проклятье! Слышите? Будь проклят тот, кто это делает. Не смейте этого делать – это я говорю и себе, и каждому из вас!
Эй-Би-Си вечером показало эпизод из передачи провинциального телевидения в своем выпуске новостей. Результаты были неожиданными. Во-первых, Конгресс и Президент распорядились, чтобы Бюро упразднило тестирование. Во-вторых, на Кристиана обрушился целый поток писем о горячо любимых кошках, которые, оказывается, умеют любить куда сильнее, чем люди, и вообще человечней любого из людей – не исключая самого Кристиана.
– Вот уж не знала, что у тебя есть кошки, Джошуа, – сказала Карриол в вертолете, переносившем их из Сент-Луиса в Канзас-Сити.
– Я тоже, – ухмыльнулся он. Помолчав, Карриол заметила:
– Ну, теперь ясно, почему так удивилась Мама… Впрочем, должна доложить, она тут же нашла выход из положения… Мама – ну и актриса же вы! Джошуа, видели бы вы, как она причитала: мол, бедные наши детки, Ганнибал и Дидо, рыженькая и полосатенький… Да еще и рыдала при этом!
– А что? Не хотелось бы, чтобы они оказались сиамскими – не люблю сиамцев, – задорно откликнулась Мама. – Если Джош когда-нибудь и впрямь заведет кошек – пусть будут рыженькая и полосатенький.
– Теперь отбою не будет от расспросов о Дидо и Ганнибале. И что вы будете делать?
– Все вопросы по кошачьей части – только к Маме, – сказал Джошуа. – Я назначаю ее экспертом по Дидо и Ганнибалу.
– Кошки, ведущие бухгалтерские книги! Надо же придумать такое! Как вам это в голову пришло? – продолжала сокрушаться Джужит.
– Вдохновение нашло, – только и сказал Кристиан.
После Мобила и Сент-Луиса Карриол узнала Кристиана № 3. Это она их так нумеровала – обличья, в которых представал перед нею Джошуа № 1 был тот, каким она видела его в Хартфорде и в Холломане. Кристиан № 2 – счастливый, деятельный, жадный до общения Джошуа первых дней после появления «Божьего проклятия». Новый Кристиан оказался слегка сбитым с толку, приуставшим, хотя все еще несшим в себе лучшие черты Кристиана № 2; он стал целеустремленней и настойчивей, как полагается Мессии. Каким же будет очередной Кристиан?
Уже сейчас он сделался настоящим гуру, потому что избавился от всяческих попыток самоанализа. Для гуру ведь главное – непосредственность реакции, не правда ли? Как губка, впитывай эмоции, захлестывающие аудиторию, улавливай чаяния, потакай стремлениям (люди всегда стремятся к лучшему, к вере, к незыблемым истинам) – и прослывешь гуру.
Некрасивый, покажешься сказочно красивым. Невежественный, наречешься мудрым. Отблеск твоих идей будет озарять каждый твой шаг – без твоего участия. Гуру – это пловец, рискнувший выбраться на стремнину. Там не гребут. На стремнине реки главное – удержаться на плаву, и течение вынесет… Вот только куда?
Вторым и третьим пунктом в расписании их рабочего дня в Канзас-Сити значились выступления на местных радиостанциях, расположенных в нескольких кварталах друг от друга.
Когда с записью на первой из них, Дабл-ю-Кей-Си-Эм было покончено, к выходу подали машину. Кристиану всегда подавали такие: не допотопный лимузин, в каких важные шишки разъезжали в прежние годы, но просторный и комфортабельный правительственный автомобиль, только без опознавательных знаков, приличествующих члену правительства. Следующей всегда выходила Мама – минуты через две-три. Эту тактику разработала Карриол, чтобы легче было пробиваться через толпы, поджидавшие своего кумира у выхода. Кристиан успевал попозировать перед камерами да поприветствовать своих приверженцев, как тут появлялась мама, толпа несколько отвлекалась, натиск ослабевал, и телохранители заталкивали доктора Кристиана в машину, тут же трогавшуюся с места.
Но в это утро он замешкался. У выхода собралась изрядная толпа: местная газета поместила на первой полосе статью о пребывании доктора Кристиана в Канзас-Сити и подробный маршрут его поездки. Полдюжины полицейских старательно прокладывали коридор в толпе из трехсот-четырехсот человек, стеной вставших на пути к машине. Было холодно, дул сильный ветер, но толпа терпеливо ждала. Оценив обстановку через стекло в фойе, Карриол крепко взяла Кристиана под локоть:
– Идемте, нам стоит поторопиться. Она распахнула дверь. Толпа охнула, некоторые, выкрикивая его имя, стали рваться ему навстречу. Нет, они вовсе не собирались срывать с него галстук, хватать его за руки или пачкать ему щеки губной помадой, как поступают с кинозвездами. Никто бы и не посмел отнестись к нему, как к забавной игрушке. Люди знали ему цену.
Он сердито стряхнул руку:
– Я должен им сказать…
Их окружали все плотнее. Карриол снова схватила его за локоть. Я поговорю с ними.
– Нет, Джошуа! – воскликнула она. – Через пять минут ты должен быть в Дабл-ю-Кей-Си-Кей!
Он засмеялся и подергал полисмена за полу нейлоновой куртки:
– Офицер, вы мне разрешите поговорить с этими добропорядочными гражданами? – и обратился к толпе: Ну, и где у вас тут эта самая Дабл-ю-Кей-Си-Кей?
Сразу десятки голосов ответили ему. Офицер посторонился. Кристиан, смеясь, раскинул руки:
– Ну так ведите меня туда!
Толпа сомкнулась вокруг него, но почтительно и бережно. На всякий случай полицейские пробились к нему поближе, и толпа двинулась, увлекая за собой Джошуа. Джудит осталась одна. Мама опустила стекло машины и высунулась:
– Джудит, что там стряслось?
Карриол кивком велела водителю заводить мотор и плюхнулась на заднее сидение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44