У него также была настоящая армия клиентов. Все они были пиценами. Цицерон и понятия не имел, сколько этих клиентов жило в Риме, пока не увидел это огромное скопление в доме Помпея Страбона.
Оставалось примерно сто человек, и Цицерон начинал надеяться, что поймает взгляд одного из семи секретарей, когда парнишка примерно его лет пробрался к нему и прислонился к стене, разглядывая его. Глаза юноши, осмотревшие Цицерона с головы до пят, были холодны, бесстрастны и прекрасны. Таких кареглазый Цицерон не встречал никогда прежде. Широко открытые, они, казалось, выражали непрестанное удивление, цвет у них был небесно-голубой, чистый и глубокий, настолько яркий, что их можно было назвать единственными в своем роде. Взъерошенная копна светло-золотых волос спускалась челкой до широких бровей. Ниже этой забавной копны виднелось свежее, довольно самоуверенное лицо, в котором вовсе не было ничего римского: тонкогубый рот, широкие скулы, короткий вздернутый нос, неровный подбородок, кожа розовая с бледными веснушками, брови и ресницы такие же золотистые, как и волосы. Это было, однако, симпатичное лицо, и его обладатель после изучения внешности Цицерона улыбнулся обезоруживающей улыбкой.
– Кто ты будешь? – спросил он.
– Марк Туллий Цицерон Младший. А ты?
– Я Гней Помпей Младший.
– Страбон?
– Разве я выгляжу косоглазым, Марк Туллий? – молодой Помпей беззлобно рассмеялся.
– Нет. Но разве нет обычая принимать прозвище отца? – спросил Цицерон.
– Но не в моем случае, – сказал Помпей. – Я намерен добиться собственного прозвища. Я уже знаю, каким оно должно быть.
– Каким?
– Магнус.
Цицерон рассмеялся, издав звук, похожий на ржание.
– Это немного слишком, не так ли? Великий? А кроме того, ты не можешь сам присвоить себе прозвище. Тебе должны дать его другие люди.
– Я знаю. И они мне его дадут.
От такой самоуверенности Помпея у Цицерона захватило дух, хотя и сам он не был чужд этого свойства характера.
– Желаю тебе удачи, – сказал он.
– Зачем ты здесь?
– Я назначен в штаб твоего отца кадетом.
– Edepol! Ты ему не понравишься! – присвистнул Помпей.
– Почему?
Глаза Помпея потеряли свой притягательный блеск, сделались снова бесстрастными.
– Потому что ты хвощ.
– Может быть, я и хиляк, Гней Помпей, но с интеллектом у меня получше, чем у любого! – огрызнулся Цицерон.
– Это не произведет впечатления на моего отца, – глядя на него сверху вниз и сознавая превосходство своей хорошо скроенной широкоплечей фигуры, сказал Помпей-младший.
Такой ответ заставил Цицерона униженно замолчать. Его начала охватывать депрессия, которая время от времени нападала на Цицерона более безжалостно, чем обычно это бывает с людьми в его возрасте. Он сглотнул слюну, глядя в землю и желая, чтобы молодой Помпей ушел и оставил его одного.
– Нет причины впадать в отчаяние из-за этого, – бодро заявил Помпей. – Откуда мы знаем, может быть, ты как лев управляешься с мечом и щитом! Вот это – путь к его сердцу!
– Я вовсе не лев в обращении с мечом и щитом, – ответил Цицерон писклявым голосом. – Мои ноги и руки абсолютно ни на что не годны, и я не могу здесь ничего исправить или улучшить.
– Но у тебя все в порядке, когда ты ходишь или становишься в позу на форуме, – заметил Помпей.
– Ты знаешь, кто я такой? – Цицерон разинул рот.
– Разумеется, – блестящие глаза скромно прикрылись густыми ресницами. – Я не слишком силен в произнесении речей, это тоже правда. Мои наставники годами били меня без толку и не добились ничего. Для меня это пустая трата времени. Я так и не смог выучить разницу между sententia и epigramma, не говоря уже о color и description!
– Но как ты можешь надеяться, что тебя назовут Великим, если ты не знаешь, как произнести речь? – спросил Цицерон.
– А как ты надеешься стать великим, если не можешь пользоваться мечом?
– О, я понял! Ты собираешься стать вторым Гаем Марием.
Такое сравнение не понравилось Помпею, который с сердитым видом проворчал:
– Не вторым Гаем Марием! Я буду самим собой. И я сделаю так, что Гай Марий будет выглядеть новичком по сравнению со мной!
Цицерон захихикал, его темные глаза с тяжелыми веками вдруг сверкнули.
– О, Гней Помпей, я хотел бы этого! – воскликнул он.
Почувствовав чье-то присутствие, оба юноши обернулись. Рядом с ними стоял Гней Помпей Страбон, сложенный так крепко, что казался квадратным, но ему недоставало представительного роста. Внешне они с сыном были похожи, если не считать глаз, которые у него были не такие голубые и настолько сильно скошены, что действительно казалось, что они не видят ничего, кроме переносицы его собственного носа. Они придавали ему столь же загадочный, сколь безобразный вид, потому что никто не мог определить, куда на самом деле он смотрит – так странно и отталкивающе они выглядели.
– Кто это? – спросил он у сына.
И тут молодой Помпей сделал нечто настолько удивительное, что Цицерон никогда не смог ни забыть, ни перестать благодарить его за это – он обвил своей мускулистой рукой плечи Цицерона и притянул его к себе. И весело, как будто это не имело никакого значения, он сказал:
– Это мой друг, Марк Туллий Цицерон Младший. Он назначен в твой штаб, отец, но ты не беспокойся о нем вовсе. Я им займусь.
– Хм! – проворчал Помпей Страбон. – Кто это послал тебя ко мне?
– Марк Эмилий Скавр, глава сената, – тихим голосом ответил Цицерон.
Старший консул кивнул:
– О, он может, этот ехидный cunnus! Сидит себе дома и отделывается шуточками. – Он безразлично отвернулся в сторону. – А что касается тебя, citocacia, то тебе повезло, что ты друг моего сына. А то бы я скормил тебя своим свиньям.
Лицо Цицерона вспыхнуло. Он происходил из семьи, в которой всегда осуждались крепкие словечки; его отец считал их неприемлемо вульгарными и слушать, как такие слова произносит старший консул, было для него подобно шоку.
– Ты что это, как девица, Марк Туллий? – спросил с ухмылкой молодой Помпей.
– Есть другие, лучшие и более выразительные способы пользоваться нашим великим латинским языком, нежели бранные выражения, – ответил с достоинством Цицерон.
Эти слова заставили его нового друга угрожающе застыть:
– Ты действительно осуждаешь моего отца? – спросил он.
Цицерон спешно пошел на попятную:
– Нет, нет, Гней Помпей! Я только отреагировал на то, что ты назвал меня девицей!
Помпей расслабился и снова заулыбался:
– Уж очень тебе это подходило! Я не люблю, когда находят недостатки у моего отца, – он взглянул на Цицерона с любопытством. – Плохие выражения встречаются повсеместно, Марк Туллий. Даже поэты время от времени их употребляют. Их пишут на городских домах, особенно возле публичных домов и общественных уборных. И если полководец не будет называть своих солдат cunni и mentulae, они подумают, что он – чванливая весталка.
– Я затыкаю уши и закрываю глаза, – сказал Цицерон, меняя тему. – Спасибо тебе за твою протекцию.
– Не думай об этом, Марк Туллий! Мы с тобой подходящая пара, как мне думается. Ты поможешь мне с рапортами и письмами, а я тебе – с мечом и щитом.
– Идет, – согласился Цицерон, продолжая топтаться на месте.
– Ну что еще? – спросил Помпей, собираясь уходить.
– Я не отдал твоему отцу приказ о моем назначении.
– Выбрось его, – небрежно посоветовал Помпей. – С сегодняшнего дня ты принадлежишь мне. Мой отец и не заметил бы тебя.
На этот раз Цицерон последовал за ним, и они направились в садик в перистиле. Юноши сели на скамью, залитую нежарким солнцем, и Помпей принялся демонстрировать, что несмотря на нелюбовь к риторике, он все же неплохой рассказчик и сплетник.
– Ты слышал про Гая Веттиена?
– Нет, – сказал Цицерон.
– Он оттяпал себе пальцы на правой руке, чтобы не идти на военную службу. Городской претор Цинна приговорил его пожизненно быть слугой при капуанских бараках.
Дрожь пробежала по спине Цицерона:
– Забавный приговор, как ты считаешь? – спросил он; в нем пробудился профессиональный интерес.
– Да, они сделали из него что-то вроде примера в назидание! Ему не удалось бы отделаться изгнанием или штрафом. Мы ведь не восточные цари, мы не бросаем людей в тюрьму и не держим их там, пока они не умрут или не состарятся. Мы не сажаем людей в тюрьму даже на месяц! Я действительно считаю, что решение Цинны было очень мудрым, – сказал Помпей с ухмылкой. – Эти парни в Капуе превратят жизнь Веттиена в пожизненное мучение!
– Смею сказать, они это сделают, – молвил Цицерон.
– Ну а теперь давай ты, твоя очередь!
– Моя очередь что делать?
– Расскажи про что-нибудь.
– Мне что-то в голову ничего не приходит, Гней Помпей.
– Как звали вдову Аппия Клавдия Пульхра?
– Я не знаю, – ответил Цицерон.
– С такой головой и ничего не знаешь? Я думал, что говорил тебе. Цецилия Метелла Балеарика. Неплохое имечко.
– Да, это очень достойное имя.
– Но не настолько знаменитое, каким будет мое!
– Ну и что ты хотел сказать про нее?
– Она на днях умерла.
– О!
– Ей приснился сон сразу после возвращения Луция Цезаря в Рим для проведения выборов, – непринужденно продолжал Помпей. – И на следующий день она пришла к Луцию Юлию и рассказала ему, что ей явилась Юнона Соспита и пожаловалась на омерзительный беспорядок в ее храме. Какая-то женщина приползла туда и, видимо, умерла там от родов, и все, что служители сделали – это убрали тело, но не вымыли пол. Тогда Луций Юлий и Цецилия Метелла Балеарика взяли тряпки и ведра и, ползая на коленях, выскребли весь храм. Ты можешь себе это представить? Луций Юлий извозил в грязи свою тогу, потому что не мог ее снять, по его словам, он должен был воздать должные почести богине. Затем он направился прямо в Гостилиеву курию и обнародовал свой закон об италиках; устроил палате изрядный нагоняй по поводу небрежения в храмах и вопросил, как это Рим собирается победить в войне, когда богам в должной мере не оказывается уважение? Так на следующий день вся палата похватала ведра и тряпки, и сенаторы вычистили все храмы, – Помпей умолк. – Ну, какова история?
– Откуда ты все это знаешь, Гней Помпей?
– Я слушаю, что говорят люди, даже если это рабы. А ты что делаешь целый день, читаешь Гомера?
– Я закончил читать Гомера несколько лет назад, – самодовольно сказал Цицерон. – Теперь я читаю великих ораторов.
– И не имеешь понятия о том, что происходит в городе.
– Теперь, когда я познакомился с тобой, я научусь и этому. Я понял, что, увидев сон и вымыв храм Юноны Соспиты, жена Аппия Клавдия Пульхра сделала сенату предостережение своей кончиной.
– Она умерла так внезапно. Это большое несчастье, как считает Луций Юлий. Она была одной из почтеннейших матрон в Риме – шестеро детей, все погодки, а младшему исполнился год.
– Счастливое число – семь, – заметил Цицерон со свойственным ему остроумием.
– Но не для нее, – сказал Помпей, не заметив иронии. – Никто не может понять этого, однако после рождения шести здоровых детей, по словам Луция Юлия, боги становятся ревнивы.
– А он не думает, что его новый закон умиротворит недовольство богов?
– Я не знаю, – пожал плечами Помпей. – И никто не знает. Все, что мне известно, это то, что мой отец в чести, а значит и я в чести. Мой отец собирается предоставить полное гражданство всем колониям, имеющим латинские права, в Италийской Галлии.
– А Марк Плавтий Сильваний вскоре объявит о распространении гражданства на каждого, чье имя занесено в италийский муниципальный список, если он явится лично к претору в течение шестидесяти дней со дня утверждения закона, – сказал Цицерон.
– Да, Сильваний. Но вместе со своим другом Гаем Папирием Карбоном, – поправил Помпей.
– Вот это уже больше похоже на дело! – оживился и просиял Цицерон. – Законы и законотворчество – как я это люблю!
– Я радуюсь делам, – сказал Помпей. – Но мне законы – только досадная помеха. Они всегда низводят до общего уровня выдающихся людей с выдающимися способностями, особенно отличившихся в раннем возрасте.
– Но люди не могут жить без системы законов!
– Выдающиеся люди могут.
Помпей Страбон не сделал попытки покинуть Рим, хотя продолжал говорить людям, что им придется расстаться с ним или с Луцием Катоном, потому что городской претор Авл Семпроний Азеллион весьма способный человек. Однако вскоре стало ясно, что реальной причиной его задержки было его желание понаблюдать за потоком законов, которые последовали за lex Julia. Луций Порций Катон Лициниан, младший консул, оставил Помпея Страбона за этим занятием; это была пара консулов, не поддерживавшая дружеских отношений. Луций Катон отправился в Кампанию, но тут же переменил свои планы и в конце концов разместился на центральном театре войны. Помпей Страбон не делал секрета из своего намерения продолжать войну в Пицене, хотя на осаду Аксула он послал Секста Юлия Цезаря, несмотря на его больную грудь и на то, что зима выдалась такой холодной, какой не могли припомнить и старожилы. Вскоре после отъезда Секста Цезаря пришли вести, что он убил восемь тысяч восставших пиценов, которых он застал при переходе из загаженного лагеря в новый возле Камерина. Помпей Страбон почувствовал себя оскорбленным, но остался в Риме.
Его lex Pompeia прошел через комицию беспрепятственно. Он признавал полное римское гражданство для каждого города, обладавшего латинскими правами, находящегося к югу от реки Падус в Италийской Галлии, и предоставлял латинские права городам Аквилее, Патавии и Медиолану к северу от Падуи. Все люди этого множества больших и процветающих общин становились его клиентурой, и это было причиной того, что он выдвинул этот закон прежде всего. Не будучи в действительности борцом за гражданские права, Помпей Страбон затем позволил Пизону Фругию уравнять эти преимущества, полученные в результате трех законов о предоставлении гражданства. Сначала Пизон Фругий провел закон о создании двух новых триб, в которые должны быть зачислены все новые граждане, где бы они ни жили, сохраняя прежние тридцать пять триб исключительно для старых римлян. Но когда Этрурия и Умбрия начали роптать на то, что их собираются рассматривать как римских вольноотпущенников, Пизон Фругий изменил свой закон, и теперь все новые граждане должны были войти в восемь старых триб, плюс в две вновь созданные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80