https://wodolei.ru/catalog/mebel/Color-Style/
Раньше Габаль был любимым вождем, которого весь род считал своим футуввой, полагая, что Габаль просто не хочет, чтобы его так называли. Теперь люди стали бояться его, передавали друг другу шепотом рассказы о его жестокости и беспощадности. Но всегда находился и такой, кто напоминал о причинах этой жестокости и о том, что вызвана она была искренним желанием установить справедливость, порядок и братские отношения между членами рода Хамдан. Это мнение каждый день находило себе подтверждение в словах и делах Габаля, и люди снова поверили ему и перестали бояться. Все строго соблюдали установленный порядок и не нарушали законов. Пока был жив Габаль, царили спокойствие и безопасность. В глазах своих сородичей он всегда оставался символом справедливости и ни разу до конца дней своих не отступил от установленных законов.
***
Такова история Габаля. Он первым на нашей улице восстал против угнетения и первым удостоился свидания с владельцем имения после того, как тот удалился от мира. Он добился такой власти, которую никто не мог у него оспаривать. И при этом он был скромен, не терпел мошенничества и накопления богатства путем поборов и нечестной торговли. В глазах рода своего он остался образцом справедливости, силы и порядка. Правда, он не заботился о судьбе других жителей нашей улицы. Быть может, он даже презирал их, как и другие его сородичи. Однако он не обижал их и не делал никому из них зла, показывая всем пример, достойный подражания.
И если бы не забывчивость, истинное бедствие нашей улицы, он навсегда остался бы для нас примером.
Но беда нашей улицы – забывчивость.
РИФАА
44.
Приближался рассвет. Кругом было тихо. Все живое на нашей улице находилось во власти сна. Даже футуввы, собаки и кошки и те угомонились. Тьма затаилась во всех углах, словно не желая уступать место утреннему свету. Среди полной тишины в одном из домов квартала Габаль осторожно отворилась дверь. Из нее выскользнули две тени и направились в сторону Большого дома. Обогнув его высокую стену, они свернули к пустыне. Двигались они бесшумно, время от времени оборачиваясь назад, чтобы убедиться, что за ними никто не идет. Вот они углубились в пустыню и, определяя свой путь по звездам, вскоре добрались до скалы Хинд, которая темной громадой возвышалась в предрассветных сумерках. Это были мужчина средних лет и молодая женщина на сносях. Каждый нес по узлу. У подножия скалы женщина в изнеможении вздохнула и сказала:
– Послушай, Шафеи, я устала!
Мужчина остановился и недовольно проговорил:
– Отдыхай, но не следует поддаваться усталости! Женщина поставила на землю свой узел и села на него, широко расставив ноги, чтобы передохнуть. Мужчина с минуту постоял, оглядываясь по сторонам, затем тоже устроился на своем узле. Потянуло свежим предрассветным ветерком, но женщина, погруженная в свои мысли, и не почувствовала его.
– Интересно, где мне придется рожать? – спросила она.
– Любое место лучше, чем наша проклятая улица, Абда! – гневно воскликнул Шафеи. Он окинул взглядом проступавшие из мрака очертания горы Мукаттам, протянувшейся с севера на юг, и продолжал: – Мы пойдем на рынок Мукаттам, куда ушел Габаль в трудное для него время. Я открою столярную мастерскую и буду работать, как работал на нашей улице. Ты же знаешь, руки у меня золотые и деньги на обзаведение имеются, а это уже неплохо!
Женщина накинула на голову и плечи платок и грустно сказала:
– Мы будем жить на чужбине, как сироты, а ведь мы из рода Габаль, истинных хозяев улицы!
Мужчина сплюнул с досадой и проворчал:
– Хозяева улицы! Да мы хуже рабов! Ушел Габаль, а с ним ушло и золотое время. Пришел Занфаль, будь он проклят! Какой он футувва, если вместо того, чтобы защищать, грабит нас и мстит тем, кто осмеливается жаловаться?
Абда не возражала. Она слишком хорошо помнила те горькие дни и печальные ночи. Но вдруг она осознала, что они на самом деле покинули свою улицу, и в памяти ее всплыли хорошие воспоминания.
– Если бы не злые люди,– мечтательно произнесла она,– лучше нашей улицы нет! Где еще ты найдешь такой дом, как дом нашего деда? А соседей, подобных нашим? Где еще ты услышишь истории об Адхаме и Габале, о скале Хинд? Да будут прокляты злодеи!
– Эти кичливые футуввы хуже всякой напасти! Их дубинки так и гуляют по головам,– горько отозвался Шафеи. И вспомнил, как однажды проклятый Занфаль схватил его за шиворот и толкнул так, что чуть не сломал ему ребра, а потом повалил на землю на глазах у всех людей. И только из-за того, что Шафеи заговорил об имении. Топнув ногой, мужчина продолжал: – Мерзкий преступник похитил дитя Сидхума, продавца мяса, и больше никто и никогда не слышал об этом ребенке. Негодяй не пожалел ребенка на первом месяце его жизни! А ты еще спрашиваешь, где ты родишь! Так вот, ты родишь среди людей, которые не убивают детей!
Абда вздохнула, словно желая смягчить смысл своих слов, и сказала:
– Если бы ты мог примириться с тем, с чем мирятся другие!
– В чем я провинился, Абда?! Я всего-навсего спросил: где Габаль и его время, куда исчезла справедливая сила? Почему род Габаль снова сделался несчастным и униженным? А Занфаль разгромил мою мастерскую и жестоко избил меня. Если бы не соседи, то и вовсе убил бы. Останься мы дома, он поступил бы с нашим ребенком так же, как и с ребенком Сидхума.
– Надо было немного потерпеть,– печально качая головой, проговорила Абда,– разве ты не слышал разговоров о том, что Габалауи обязательно выйдет из своего уединения, чтобы избавить внуков своих от унижения и гнета?
Шафеи вздохнул и насмешливо заметил:
– Я слышал эти разговоры, когда был еще мальчишкой. Однако наш дед так и не появился, зато управляющий имением присваивает себе все доходы, кроме той части, которую платит футуввам за охрану собственной персоны. А футувва рода Габаль Занфаль забирает себе долю всего рода. Можно подумать, что Габаля никогда и не было и что он не потребовал от своего друга Даабаса расквитаться собственным оком за око несчастного Каабильхи.
Женщина, едва различимая в темноте, замолчала, думая о том, что утро ей придется встречать уже среди чужих людей. Чужими будут и ее новые соседи. Их руки примут ее дитя. И расти ему суждено на чужбине, как ветке, отрубленной от родного ствола. А ведь ей было так мало нужно для счастья. Дома она готовила еду и носила ее мужу в мастерскую, а вечерами, сидя у окна, слушала звуки ребаба, на котором играл поэт дядюшка Гаввад. Что может быть слаще звуков ребаба и увлекательней рассказов о Габале! О том, как однажды ночью он встретил Габалауи и тот сказал ему: «Ничего не бойся!» – и обещал поддержку и победу. Габаль вернулся на улицу окрыленный. Что может быть лучше возвращения на родную улицу после долгой разлуки!
Шафеи посмотрел на небо и, увидев меркнущие звезды и светлую полосу над горой Мукаттам, напомнил:
– Надо идти! Мы должны быть на рынке до восхода солнца!
– Но я еще не отдохнула!
– Превозмоги усталость!
Как чудесна была бы жизнь, если бы не Занфаль! Жизнь, полная добрых дел, чистого воздуха, неба, усыпанного звездами, прекрасных чувств. Но, к сожалению, существуют и управляющий имением Игаб, и футуввы Байюми, Габер, Хандуса, Халед, Батыха и Занфаль. А ведь каждое жилище могло бы стать таким, как Большой дом, и вместо стонов в них звучали бы песни. Но бедняки мечтают о невозможном, как когда-то Адхам. А кто они такие? Их затылки и спины опухли от побоев и пинков. Их глаза засижены мухами, а в волосах кишат вши.
– Почему мы забыли Габалауи? Женщина пробормотала в ответ:
– Аллах знает!
Но мужчина воскликнул в бессильном гневе:
– О Габалауи!
И эхо отозвалось его голосом. Тогда он встал и сказал:
– Ну пошли, с Богом!
Абда поднялась. Он взял ее за руку, и они зашагали к югу, в сторону рынка Мукаттам.
45.
Глаза Абды светились радостью.
– Вот и наша улица! – воскликнула она.– Вот мы и вернулись, слава Аллаху, господу миров! Дядюшка Шафеи, вытирая вспотевший лоб рукавом абы, с улыбкой подтвердил:
– И правда, что может быть приятнее возвращения домой! Рифаа слушал разговор своих родителей, и его красивое юное лицо выражало одновременно удивление и грусть.
– Но разве можно забыть рынок Мукаттам и его жителей? – спросил он.
В ответ мать улыбнулась ему, поправляя малайю, сползшую с ее уже тронутых сединой волос. Было ясно: мальчик тоскует по своим родным местам так же, как и они тосковали по родной улице, и, несмотря на родительскую ласку и заботу, ему нелегко будет без старых друзей.
– Хорошие вещи никогда не забываются,– проговорила Абда,– но эта улица – твоя настоящая родина, здесь живут твои родные, господа этой улицы. Ты полюбишь их, и они полюбят тебя. Может быть, после смерти Занфаля квартал Габаль станет самым лучшим местом на земле.
– Ханфас вряд ли будет лучше Занфаля,– усомнился Шафеи.
– Однако Ханфас не питает к тебе вражды.
– У футувв вражда возникает так же быстро, как грязь -после дождя.
Абда умоляюще проговорила:
– Не думай так, муаллим. Мы же вернулись, чтобы жить в мире. Ты откроешь лавку и будешь зарабатывать на жизнь. Не забывай, что и на Мукаттаме ты подчинялся власти футуввы: они ведь есть повсюду и всюду командуют людьми.
Семейство приближалось к своей улице. Впереди шел дядюшка Шафеи с мешком в руках, за ним Абда и Рифаа, каждый с большим узлом. Рифаа был очень привлекательным юношей, высоким и стройным, с ясным лицом. Он казался чужаком на земле, по которой ступал. Глаза его с любопытством смотрели на все вокруг, пока его внимание не привлек Большой дом, одиноко возвышавшийся в начале улицы, окруженный забором, из-за которого виднелись лишь кроны деревьев. Рифаа долго смотрел на дом, потом спросил:
– Это дом нашего деда? Абда радостно ответила:
– Да! Теперь ты наконец увидел то, о чем я тебе рассказывала. Там твой дед, владелец этих земель и всего, что на них. Все принадлежит ему и существует его милостью. Если бы он не уединился от мира, жизнь на улице была бы совсем иной!
А дядюшка Шафеи насмешливо добавил:
– Да! И от его имени управляющий Игаб грабит жителей улицы и натравливает на них футувв. Все время, пока они шли вдоль южной стены Большого дома, Рифаа не отводил глаз от его закрытых окон и дверей. Потом показался дом управляющего Игаба, у его распахнутых настежь ворот на скамье сидел бавваб. Напротив был расположен дом главного футуввы Бейюми. Перед входом в него стояла повозка, груженная мешками риса и корзинами фруктов, которые слуги заносили в дом. На улице резвились босоногие мальчишки, а их матери сидели на расстеленных циновках прямо на земле, перед домами, и, перебирая фасоль или нарезая мулухийю, обменивались новостями, шутками, временами перебранивались. Отовсюду слышались смех и громкие голоса.
Семья Шафеи вошла в квартал Габаль. Навстречу им попался слепой старик, который шел, палкой нащупывая себе дорогу. Шафеи опустил мешок и кинулся к нему с радостной улыбкой.
– Дядюшка Гаввад, поэт наш, здравствуй! Поэт остановился и прислушался. Затем, в растерянности покачав головой, сказал:
– Здравствуй! Голос-то мне знаком!
– Ты что, забыл своего друга плотника Шафеи! Лицо старика засияло от радости.
– Дядюшка Шафеи! Боже Всевышний! – воскликнул он.
Мужчины обнялись, привлекая внимание всех, кто находился поблизости. Двое мальчишек, дурачась, тоже стали обниматься и целовать друг друга. Не переставая трясти руку Шафеи, Гаввад сказал:
– Ваше отсутствие длилось двадцать лет, а то и больше. Быстро летит время! А как твоя жена?
– Хорошо, дядюшка Гаввад,– откликнулась Абда.– Да пошлет тебе Аллах здоровья! А это наш сын Рифаа. Ну-ка, поцелуй руку дяде Гавваду.
Рифаа охотно подошел к поэту, взял его руку и поцеловал, а тот похлопал юношу по плечу и, пробежав пальцами по его лицу, сказал:
– Поразительно, как он похож на деда!
Абда засияла от счастья, а Шафеи, смеясь, возразил:
– Если бы ты увидел, какой он тощий, ты не сказал бы этого!
– Нельзя быть похожим во всем. Габалауи неповторим. А чем занимается твой сын?
– Я обучил его плотничать. Но единственный ребенок в семье – всегда балованное дитя! Он мало времени проводит в моей мастерской, а все больше бродит где-нибудь в пустыне или в горах.
Поэт, улыбаясь, заметил:
– Да, мужчина остепеняется лишь после женитьбы. А где ты жил все это время, муаллим Шафеи?
– На Мукаттаме! Старик громко рассмеялся.
– Точно как Габаль! Только он вернулся оттуда укротителем змей, а ты плотником, как и уходил. Во всяком случае, теперь твой враг умер, хотя преемник его ничуть не лучше.
– Все они таковы! – вмешалась Абда.– А мы хотим лишь одного: мирной и спокойной жизни.
Жители квартала, прослышав о возвращении Шафеи, сбежались, бросив свои занятия, и радостно приветствовали его. Рифаа с любопытством озирался вокруг. Он убедился, что их встречают как родных, и на сердце у него полегчало, разлука с Мукаттамом уже не казалась столь тягостной.
Вдруг в окне дома, стоявшего первым в ряду домов квартала Габаль, он заметил девушку, которая с интересом разглядывала его. Но когда взгляды их встретились, она отвернулась, словно ей не было до него никакого дела. Один из мужчин, окруживших Шафеи, заметил эту немую сцену и сказал:
– Аиша, дочь Ханфаса. Бросивший на нее хоть один взгляд может дорого за это поплатиться.
Лицо Рифаа зарумянилось, а Абда сказала:
– Он у нас скромный юноша. Просто он впервые видит свою родную улицу.
В это время из дома, стоявшего первым в ряду, вышел мужчина, видом своим напоминавший быка. На нем была широкая, развевавшаяся при ходьбе галабея, а усатое лицо было испещрено шрамами. Послышался шепот:
– Ханфас! Ханфас!
Дядюшка Гаввад взял Шафеи за руку и повел его навстречу мужчине, говоря на ходу:
– Привет и уважение футувве квартала Габаль! Разреши представить тебе нашего брата муаллима Шафеи, плотника. Он вернулся на улицу после двадцатилетнего отсутствия.
Ханфас равнодушно взглянул на Шафеи, словно не замечая его протянутой руки. Потом с тем же равнодушным видом все же протянул свою руку, холодно бросив:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
***
Такова история Габаля. Он первым на нашей улице восстал против угнетения и первым удостоился свидания с владельцем имения после того, как тот удалился от мира. Он добился такой власти, которую никто не мог у него оспаривать. И при этом он был скромен, не терпел мошенничества и накопления богатства путем поборов и нечестной торговли. В глазах рода своего он остался образцом справедливости, силы и порядка. Правда, он не заботился о судьбе других жителей нашей улицы. Быть может, он даже презирал их, как и другие его сородичи. Однако он не обижал их и не делал никому из них зла, показывая всем пример, достойный подражания.
И если бы не забывчивость, истинное бедствие нашей улицы, он навсегда остался бы для нас примером.
Но беда нашей улицы – забывчивость.
РИФАА
44.
Приближался рассвет. Кругом было тихо. Все живое на нашей улице находилось во власти сна. Даже футуввы, собаки и кошки и те угомонились. Тьма затаилась во всех углах, словно не желая уступать место утреннему свету. Среди полной тишины в одном из домов квартала Габаль осторожно отворилась дверь. Из нее выскользнули две тени и направились в сторону Большого дома. Обогнув его высокую стену, они свернули к пустыне. Двигались они бесшумно, время от времени оборачиваясь назад, чтобы убедиться, что за ними никто не идет. Вот они углубились в пустыню и, определяя свой путь по звездам, вскоре добрались до скалы Хинд, которая темной громадой возвышалась в предрассветных сумерках. Это были мужчина средних лет и молодая женщина на сносях. Каждый нес по узлу. У подножия скалы женщина в изнеможении вздохнула и сказала:
– Послушай, Шафеи, я устала!
Мужчина остановился и недовольно проговорил:
– Отдыхай, но не следует поддаваться усталости! Женщина поставила на землю свой узел и села на него, широко расставив ноги, чтобы передохнуть. Мужчина с минуту постоял, оглядываясь по сторонам, затем тоже устроился на своем узле. Потянуло свежим предрассветным ветерком, но женщина, погруженная в свои мысли, и не почувствовала его.
– Интересно, где мне придется рожать? – спросила она.
– Любое место лучше, чем наша проклятая улица, Абда! – гневно воскликнул Шафеи. Он окинул взглядом проступавшие из мрака очертания горы Мукаттам, протянувшейся с севера на юг, и продолжал: – Мы пойдем на рынок Мукаттам, куда ушел Габаль в трудное для него время. Я открою столярную мастерскую и буду работать, как работал на нашей улице. Ты же знаешь, руки у меня золотые и деньги на обзаведение имеются, а это уже неплохо!
Женщина накинула на голову и плечи платок и грустно сказала:
– Мы будем жить на чужбине, как сироты, а ведь мы из рода Габаль, истинных хозяев улицы!
Мужчина сплюнул с досадой и проворчал:
– Хозяева улицы! Да мы хуже рабов! Ушел Габаль, а с ним ушло и золотое время. Пришел Занфаль, будь он проклят! Какой он футувва, если вместо того, чтобы защищать, грабит нас и мстит тем, кто осмеливается жаловаться?
Абда не возражала. Она слишком хорошо помнила те горькие дни и печальные ночи. Но вдруг она осознала, что они на самом деле покинули свою улицу, и в памяти ее всплыли хорошие воспоминания.
– Если бы не злые люди,– мечтательно произнесла она,– лучше нашей улицы нет! Где еще ты найдешь такой дом, как дом нашего деда? А соседей, подобных нашим? Где еще ты услышишь истории об Адхаме и Габале, о скале Хинд? Да будут прокляты злодеи!
– Эти кичливые футуввы хуже всякой напасти! Их дубинки так и гуляют по головам,– горько отозвался Шафеи. И вспомнил, как однажды проклятый Занфаль схватил его за шиворот и толкнул так, что чуть не сломал ему ребра, а потом повалил на землю на глазах у всех людей. И только из-за того, что Шафеи заговорил об имении. Топнув ногой, мужчина продолжал: – Мерзкий преступник похитил дитя Сидхума, продавца мяса, и больше никто и никогда не слышал об этом ребенке. Негодяй не пожалел ребенка на первом месяце его жизни! А ты еще спрашиваешь, где ты родишь! Так вот, ты родишь среди людей, которые не убивают детей!
Абда вздохнула, словно желая смягчить смысл своих слов, и сказала:
– Если бы ты мог примириться с тем, с чем мирятся другие!
– В чем я провинился, Абда?! Я всего-навсего спросил: где Габаль и его время, куда исчезла справедливая сила? Почему род Габаль снова сделался несчастным и униженным? А Занфаль разгромил мою мастерскую и жестоко избил меня. Если бы не соседи, то и вовсе убил бы. Останься мы дома, он поступил бы с нашим ребенком так же, как и с ребенком Сидхума.
– Надо было немного потерпеть,– печально качая головой, проговорила Абда,– разве ты не слышал разговоров о том, что Габалауи обязательно выйдет из своего уединения, чтобы избавить внуков своих от унижения и гнета?
Шафеи вздохнул и насмешливо заметил:
– Я слышал эти разговоры, когда был еще мальчишкой. Однако наш дед так и не появился, зато управляющий имением присваивает себе все доходы, кроме той части, которую платит футуввам за охрану собственной персоны. А футувва рода Габаль Занфаль забирает себе долю всего рода. Можно подумать, что Габаля никогда и не было и что он не потребовал от своего друга Даабаса расквитаться собственным оком за око несчастного Каабильхи.
Женщина, едва различимая в темноте, замолчала, думая о том, что утро ей придется встречать уже среди чужих людей. Чужими будут и ее новые соседи. Их руки примут ее дитя. И расти ему суждено на чужбине, как ветке, отрубленной от родного ствола. А ведь ей было так мало нужно для счастья. Дома она готовила еду и носила ее мужу в мастерскую, а вечерами, сидя у окна, слушала звуки ребаба, на котором играл поэт дядюшка Гаввад. Что может быть слаще звуков ребаба и увлекательней рассказов о Габале! О том, как однажды ночью он встретил Габалауи и тот сказал ему: «Ничего не бойся!» – и обещал поддержку и победу. Габаль вернулся на улицу окрыленный. Что может быть лучше возвращения на родную улицу после долгой разлуки!
Шафеи посмотрел на небо и, увидев меркнущие звезды и светлую полосу над горой Мукаттам, напомнил:
– Надо идти! Мы должны быть на рынке до восхода солнца!
– Но я еще не отдохнула!
– Превозмоги усталость!
Как чудесна была бы жизнь, если бы не Занфаль! Жизнь, полная добрых дел, чистого воздуха, неба, усыпанного звездами, прекрасных чувств. Но, к сожалению, существуют и управляющий имением Игаб, и футуввы Байюми, Габер, Хандуса, Халед, Батыха и Занфаль. А ведь каждое жилище могло бы стать таким, как Большой дом, и вместо стонов в них звучали бы песни. Но бедняки мечтают о невозможном, как когда-то Адхам. А кто они такие? Их затылки и спины опухли от побоев и пинков. Их глаза засижены мухами, а в волосах кишат вши.
– Почему мы забыли Габалауи? Женщина пробормотала в ответ:
– Аллах знает!
Но мужчина воскликнул в бессильном гневе:
– О Габалауи!
И эхо отозвалось его голосом. Тогда он встал и сказал:
– Ну пошли, с Богом!
Абда поднялась. Он взял ее за руку, и они зашагали к югу, в сторону рынка Мукаттам.
45.
Глаза Абды светились радостью.
– Вот и наша улица! – воскликнула она.– Вот мы и вернулись, слава Аллаху, господу миров! Дядюшка Шафеи, вытирая вспотевший лоб рукавом абы, с улыбкой подтвердил:
– И правда, что может быть приятнее возвращения домой! Рифаа слушал разговор своих родителей, и его красивое юное лицо выражало одновременно удивление и грусть.
– Но разве можно забыть рынок Мукаттам и его жителей? – спросил он.
В ответ мать улыбнулась ему, поправляя малайю, сползшую с ее уже тронутых сединой волос. Было ясно: мальчик тоскует по своим родным местам так же, как и они тосковали по родной улице, и, несмотря на родительскую ласку и заботу, ему нелегко будет без старых друзей.
– Хорошие вещи никогда не забываются,– проговорила Абда,– но эта улица – твоя настоящая родина, здесь живут твои родные, господа этой улицы. Ты полюбишь их, и они полюбят тебя. Может быть, после смерти Занфаля квартал Габаль станет самым лучшим местом на земле.
– Ханфас вряд ли будет лучше Занфаля,– усомнился Шафеи.
– Однако Ханфас не питает к тебе вражды.
– У футувв вражда возникает так же быстро, как грязь -после дождя.
Абда умоляюще проговорила:
– Не думай так, муаллим. Мы же вернулись, чтобы жить в мире. Ты откроешь лавку и будешь зарабатывать на жизнь. Не забывай, что и на Мукаттаме ты подчинялся власти футуввы: они ведь есть повсюду и всюду командуют людьми.
Семейство приближалось к своей улице. Впереди шел дядюшка Шафеи с мешком в руках, за ним Абда и Рифаа, каждый с большим узлом. Рифаа был очень привлекательным юношей, высоким и стройным, с ясным лицом. Он казался чужаком на земле, по которой ступал. Глаза его с любопытством смотрели на все вокруг, пока его внимание не привлек Большой дом, одиноко возвышавшийся в начале улицы, окруженный забором, из-за которого виднелись лишь кроны деревьев. Рифаа долго смотрел на дом, потом спросил:
– Это дом нашего деда? Абда радостно ответила:
– Да! Теперь ты наконец увидел то, о чем я тебе рассказывала. Там твой дед, владелец этих земель и всего, что на них. Все принадлежит ему и существует его милостью. Если бы он не уединился от мира, жизнь на улице была бы совсем иной!
А дядюшка Шафеи насмешливо добавил:
– Да! И от его имени управляющий Игаб грабит жителей улицы и натравливает на них футувв. Все время, пока они шли вдоль южной стены Большого дома, Рифаа не отводил глаз от его закрытых окон и дверей. Потом показался дом управляющего Игаба, у его распахнутых настежь ворот на скамье сидел бавваб. Напротив был расположен дом главного футуввы Бейюми. Перед входом в него стояла повозка, груженная мешками риса и корзинами фруктов, которые слуги заносили в дом. На улице резвились босоногие мальчишки, а их матери сидели на расстеленных циновках прямо на земле, перед домами, и, перебирая фасоль или нарезая мулухийю, обменивались новостями, шутками, временами перебранивались. Отовсюду слышались смех и громкие голоса.
Семья Шафеи вошла в квартал Габаль. Навстречу им попался слепой старик, который шел, палкой нащупывая себе дорогу. Шафеи опустил мешок и кинулся к нему с радостной улыбкой.
– Дядюшка Гаввад, поэт наш, здравствуй! Поэт остановился и прислушался. Затем, в растерянности покачав головой, сказал:
– Здравствуй! Голос-то мне знаком!
– Ты что, забыл своего друга плотника Шафеи! Лицо старика засияло от радости.
– Дядюшка Шафеи! Боже Всевышний! – воскликнул он.
Мужчины обнялись, привлекая внимание всех, кто находился поблизости. Двое мальчишек, дурачась, тоже стали обниматься и целовать друг друга. Не переставая трясти руку Шафеи, Гаввад сказал:
– Ваше отсутствие длилось двадцать лет, а то и больше. Быстро летит время! А как твоя жена?
– Хорошо, дядюшка Гаввад,– откликнулась Абда.– Да пошлет тебе Аллах здоровья! А это наш сын Рифаа. Ну-ка, поцелуй руку дяде Гавваду.
Рифаа охотно подошел к поэту, взял его руку и поцеловал, а тот похлопал юношу по плечу и, пробежав пальцами по его лицу, сказал:
– Поразительно, как он похож на деда!
Абда засияла от счастья, а Шафеи, смеясь, возразил:
– Если бы ты увидел, какой он тощий, ты не сказал бы этого!
– Нельзя быть похожим во всем. Габалауи неповторим. А чем занимается твой сын?
– Я обучил его плотничать. Но единственный ребенок в семье – всегда балованное дитя! Он мало времени проводит в моей мастерской, а все больше бродит где-нибудь в пустыне или в горах.
Поэт, улыбаясь, заметил:
– Да, мужчина остепеняется лишь после женитьбы. А где ты жил все это время, муаллим Шафеи?
– На Мукаттаме! Старик громко рассмеялся.
– Точно как Габаль! Только он вернулся оттуда укротителем змей, а ты плотником, как и уходил. Во всяком случае, теперь твой враг умер, хотя преемник его ничуть не лучше.
– Все они таковы! – вмешалась Абда.– А мы хотим лишь одного: мирной и спокойной жизни.
Жители квартала, прослышав о возвращении Шафеи, сбежались, бросив свои занятия, и радостно приветствовали его. Рифаа с любопытством озирался вокруг. Он убедился, что их встречают как родных, и на сердце у него полегчало, разлука с Мукаттамом уже не казалась столь тягостной.
Вдруг в окне дома, стоявшего первым в ряду домов квартала Габаль, он заметил девушку, которая с интересом разглядывала его. Но когда взгляды их встретились, она отвернулась, словно ей не было до него никакого дела. Один из мужчин, окруживших Шафеи, заметил эту немую сцену и сказал:
– Аиша, дочь Ханфаса. Бросивший на нее хоть один взгляд может дорого за это поплатиться.
Лицо Рифаа зарумянилось, а Абда сказала:
– Он у нас скромный юноша. Просто он впервые видит свою родную улицу.
В это время из дома, стоявшего первым в ряду, вышел мужчина, видом своим напоминавший быка. На нем была широкая, развевавшаяся при ходьбе галабея, а усатое лицо было испещрено шрамами. Послышался шепот:
– Ханфас! Ханфас!
Дядюшка Гаввад взял Шафеи за руку и повел его навстречу мужчине, говоря на ходу:
– Привет и уважение футувве квартала Габаль! Разреши представить тебе нашего брата муаллима Шафеи, плотника. Он вернулся на улицу после двадцатилетнего отсутствия.
Ханфас равнодушно взглянул на Шафеи, словно не замечая его протянутой руки. Потом с тем же равнодушным видом все же протянул свою руку, холодно бросив:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57