мне что-то нехорошо.
– Конечно, конечно. – Лида страпано испугалась, потому что не знала, что делать с человеком, у которого грудная жаба, и страшно было, что он может умереть, – он был такой субтильный…
Они остановились перед каменными столбами ворот – сами ворота из железных прутьев были распахнуты и покосились – видно, их давно никто не закрывал.
От ворот дорога круто шла вверх.
– Лучше всего, если вы, Лидия, оставите меня здесь, – с трудом произнес Александрийский. – Я обопрусь об этот столб, И буду терпеливо ждать помощи. Вам меня в эту гору не втащить.
– Нет, что вы! – возразила Лидочка, но она уже понимала, что старик прав. – Я вам дам мое пальто,– сказала она. – Вы его накиньте на голову и плечи и будете дышать внутрь.
– Не надо, вам оно нужнее.
– Я все равно побегу, – сказала Лидочка. – И не спорьте со мной.
Но ей не удалось исполнить своего намерения, потому что наверху, на вершине подъема, куда стремилась дорога, сверкнул огонек. Рядом с ним второй
– они раскачивались, будто были прикреплены к концам качелей.
– Смотрите! – воскликнула Лидочка. – Это нас ищут, да?
– Хотелось бы надеяться, – сказал Александрийский с неожиданной тяжелой злостью, – что кто-то спохватился. И даже послал за нами сторожа.
– Эй! – закричала Лидочка. – Идите сюда!
– Эй-эй! – отозвалось сверху, и дождь не смог поглотить этот крик. – Потерпите! Мы идем!
И еще через минуту или две донесся топот быстрых крепких ног – с горы бежали сразу человек десять. Никак не меньше десяти человек, хотя, конечно же, Лидочка не могла в мелькании фонариков и «летучей мыши», которую притащил молодой человек с красивым лошадиным лицом, сосчитать или даже увидеть толком всех, кто прибежал за ними из санатория.
Шавло, большой, теплый, принявшийся согревать в ладонях совсем закоченевшие руки Лидочки, сбивчиво объяснял, почему помощь не пришла сразу, а его перебивала Марта, которая держала зонтик над головой Александрийского. Оказывается, когда грузовик тронулся, Марта почему-то решила, что Лидочку поместили в кабину, потеснив Александрийского, – почему она так подумала, один бог знает. А Шавло вообще был убежден, что Лида сидит в грузовике у заднего борта и потому ему не видна. А что касается Александрийского, то абсолютно все были убеждены, что он благополучно восседает в теплой кабине.
Каково же было всеобщее удивление, когда по приезде в Узкое обнаружилось, что в кабине находится подружка чекиста Алмазова, а ни Александрийского, ни Лидочки в грузовике нет. Алмазов вел себя нагло и утверждал, что попросил Александрийского перейти в кузов, потому что его подруга Альбина – актриса и вынуждена беречь голос. А когда Марта возмущенно заявила, что Александрийский тяжело болен, Алмазов лишь пожал плечами и ушел. Грузовик к тому времени успел умчаться в гараж, так что добровольцы отправились спасать Александрийского и Лидочку пешком.
Лидочка была так растрогана появлением шумной компании спасателей, что не смогла удержать слез.
Шавло заметил, что она плачет, и стал гладить ее по мокрому плечу и неловко утешать. Марта отстранила его, тут же вмешался толстый Максим Исаевич, который сказал, что у него две дочки на выданье и он знает, как успокаивать девиц, а Александрийский ожил и стал рассказывать, как Лидочка спасала его. Никто не произнес имени Алмазова и не сказал ни слова упрека в его адрес. Правда, все смеялись, когда Александрийский, задыхаясь, поведал, как Лидочка пыталась спрятать его внутрь лимузина и как шофер из ОГПУ готов был отстреливаться, охраняя машину.
Тем временем Шавло и молодой человек с лошадиным лицом, который представился Лиде как поэт Пастернак, сплели руки, как учили в скаутских отрядах, чтобы Александрийский мог сидеть, обняв руками своих носильщиков за шеи. Всем было весело, и Лидочка тоже смеялась, потому что все изображали караван, который идет к Эльдорадо. Дорога в гору была очень крутая, и Шавло с Пастернаком выбились из сил, но не хотели в том признаться. На полдороге их встретили молодые, похожие друг на друга братья Вавиловы – один химик, второй биолог, которого Лидочка знала, ему очень нравились ее акварели, и он уговаривал ее уйти к нему, но Григорьев сказал, что только через его труп. Братья Вавиловы сменили Шавло и Пастернака.
Еще пять минут, и у высокой крепкой белой церкви подъем закончился. Справа, за открытой калиткой, голубым призраком открывшим множество желтых глаз, лежала двухэтажная усадьба с четырьмя колоннами, несущими центральный портик. Справа от них был подъезд, к нему вела дорожка, по сторонам которой горели электрические, на столбах, фонари.
Высокая дверь в дом была открыта. За ней толпились встречающие.
Казалось бы, событие не весьма важное – забыли по дороге двух отдыхающих. Но почти все обитатели Санузии в той или иной степени приняли участие в их спасении. И дело было не столько в Лидочке и профессоре, сколько в возможности безобидным поступком противопоставить себя чекисту и его дамочке. Шла мирная политическая демонстрация, и если Алмазов понял это, он и вида не подал.

Глава вторая

Еще минуту назад была глубокая ночь, была пустыня и невероятное одиночество, словно Лидочка вела Александрийского через полуостров Таймыр.
И вдруг – словно поднялся занавес! Тяжелая дверь отворилась им навстречу.
За дверью, из которой пахнуло теплым и вкусным запахом чуть подгоревших сдобных пышек, толпились люди, видно волновавшиеся за их судьбу. Полная кудрявая рыжая женщина в белом халате взволнованной наседкой накинулась на Александрийского, и его тут же понесли, хоть он хотел стать на ноги и сам идти, – направо, где за двухстворчатыми дверями горел яркий свет и был виден край зеленого биллиардного стола, а Лидочка попала в руки другой медички – курносой, маленькой, с талией в обхват двумя пальцами. Она стащила с Лидочки промокшую и потерявшую форму черную шляпку, которую и без того пора было выкинуть, помогла снять пальто – словно опытный птицелов – накинула ей на голову махровую простыню, точно такую, какая была дома, в Ялте, и забылась, как и многие другие удобные и приятные для жизни вещи. Потерявшую возможность видеть и слышать Лидочку тут же куда-то повели, она чувствовала, как поскрипывает паркет, – затем началась лестница. От простыни пахло лавандой. Скрипнула дверь…
Простыня съехала, и Лидочка зажмурилась от яркого света – она была в небольшом, узком врачебном кабинете – вдоль стены низкая койка с валиком вместо подушки и клеенкой в ногах. Возле нее табурет, а дальше, к окну, стол с толстым, исписанным до половины, в черном коленкоре, журналом.
– А ну немедленно ложитесь! – весьма агрессив но приказала девица Лидочке: девица была не уверена в себе и боялась неповиновения.
– Зачем мне ложиться? – спросила Лидочка, стараясь не сердить сестричку, которой при свете оказалось не более как лет семнадцать. – Я совершенно промокла. Лучше скажите мне, в какой комнате я буду жить, и я переоденусь.
– Но Лариса Михайловна сказала, что вы должны вначале подвергнуться медицинскому осмотру.
– Разве обязательно для этого быть мокрой?
Сестричка тяжело вздохнула и сказала:
– Может, таблетку аспирина примете?
– Я этим займусь! – раздался голос от двери. Там стояла Марта Ильинична, которая тут же вызволила Лидочку из рук сестрички.
– Он негодяй! Таким не подают руки в порядочном обществе, – сказала Марта Ильинична, как только они вышли в коридор. А так как первое свое путешествие по нему Лидочка совершала с простыней на голове, то коридор ей был внове.
В коридоре второго этажа размещались врачебный кабинет, комната для процедур, а также несколько жилых комнат, без удобств, наструганных из бывших классных помещений для многочисленных княжеских детей, в которых размещались обитатели «Камчатки», то есть простые научные сотрудники, особых заслуг не имевшие и связями в высоких сферах не обладавшие.
С торцов коридор завершался лестницами. Одна из них вела в прихожую и к выходу на первом этаже, вторая, служебная, узенькая – на кухню. В том же коридоре находились две туалетные – мужская и женская, – по утрам возле них выстраивались небольшие очереди, что напоминало всем о московской жизни в коммунальных квартирах, от которых никуда не денешься даже в покинутом князьями подмосковном дворце.
Марта Ильинична отворила дверь и подтолкнула Лидочку вперед, чтобы та рассмотрела их комнату.
Комната была так узка, что две кровати, умещавшиеся в ней, стояли не друг против друга, а вдоль одной из стен. Марта сказала:
– Как ты понимаешь, у меня перед тобой преимущество, как возрастное, так и по стажу. Так что моя кровать ближе к окну, а твоя – к двери. Надеюсь, ты не возражаешь?
Лидочка не ответила. Она была счастлива, что ее кровать стоит ближе к двери, – она не была уверена, что смогла бы пройти пять шагов, чтобы добраться до дальней кровати, а два шага до ближней она одолела и рухнула на кровать, возмущенно взвизгнувшую всеми своими старыми пружинами.
– Ты сама снимешь ботики или тебе помочь? – спросила Марта. – Ты не возражаешь, что я тебя тыкаю? Я вообще-то не выношу эту коммунистическую манеру – она происходит из дворницкой, но мне кажется, что мы с тобой знакомы уже тысячу лет.
– Ничего, мне даже приятно.
Тут в дверь постучали, вошла докторша Лариса Михайловна – завитая рыжая Брунгильда, которая заставила Лидочку лечь, пощупала пульс, потом велела Лидочке принять горячий душ, переодеться в сухое, а завтра с утра она ее осмотрит.
– Как там Александрийский? – спросила Марта.
– Лучше, чем можно было бы ожидать, – сказала Лариса Михайловна. – Мне кажется, что он даже доволен приключением.
– Ой, – сказала Лидочка, – а где же мой чемодан?
– Когда ты его последний раз видела? – спросила Марта.
Лидочка совершенно не представляла, когда. Но сама судьба в лице Мати Шавло появилась в дверях, чтобы навести порядок, – Матя принес чемодан, который он взял у Лидочки еще в трамвае и, оказывается, не расставался с ним до самого санатория.
Лидочка наконец-то смогла как следует рассмотреть своего нового приятеля. Конечно же, он был фатом, но фатом добродушным и неглупым – его восточные карие глаза смотрели со всегдашней иронией, к тому же у него были умные губы. Другие люди определяют ум человека по глазам, а Лидочка была уверена, что бывают умные и глупые губы.
Не успел Матя уйти, как сунулся Максим Исаевич.
Ему хотелось принадлежать к тем сферам, где происходят самые важные события. Максима объединенными усилиями выгнали, потом ушла Лариса Михайловна, а Марта помогла Лидочке собрать все нужное для душа и проводила ее в туалетную, хотя, честного говоря, Лидочка готова была отдать все, только не подниматься больше с постели.
В туалетной, облицованной белым кафелем, с окном, замазанным белилами, кроме двух умывальников поместилась кабинка с унитазом, а рядом такая же кабинка душа. Туда, раздевшись, и вошла Лидочка. Вода разогрелась, и Лидочка поняла – какое наслаждение стоять под жгучими и щекочущими струями воды, как эти струи оживляют кожу, пробуждают лицо, делают упругими груди и живот… Оказывается, жизнь вовсе не кончена.
– Я же тебе говорила, – сказала Марта, когда Лидочка вернулась в номер.
– Ты помолодела на двадцать лет. Не возражай, я знаю, что тебе и без того двадцать, – считай, что ты новорожденный младенец.
– Скажите, а молодой человек – мужчина, который нес Александрийского, – это тот самый Пастернак?
– Кажется, он поэт. Не понимаю, почему им сюда путевки дают! Я очень уважаю Пушкина, но эти современные витии – Маяковские и Пастернаки… они выше моего понимания. И поверь мне, голубушка, что через десять лет их никто уже не будет помнить – поэзия не может служить большевизму. Нельзя писать о лейтенанте Шмидте.
Последние слова Марта произнесла шепотом.
– Пастернак очень хороший поэт, – сказала Лидочка. Она не любила и не умела спорить, но ей показалось нечестным отдать на растерзание Марте такого хорошего поэта и человека, который под холодным дождем прибежал спасать их с Александрийским. Еще неизвестно, побежал бы Пушкин… впрочем, Пушкин бы побежал, он был хороший человек.
– Ты меня не слушаешь? – донесся сквозь мысли голос Марты. – Здесь ты можешь встретить удивительных людей. В Москве ты их только в «Огоньке» или в кинохронике увидишь, а здесь можешь подойти спросить: какая погода. В прошлый раз здесь был сам Луначарский. Он часто сюда приезжает на субботу и воскресенье. Ты знаешь, он читал свою новую трагедию!
– В стихах? – спросила Лидочка.
Марта не уловила иронии и, сморщив сжатый кудрями лобик, стала вспоминать, как была написана трагедия. И в этот момент ударил гонг.
Звук у гонга был низкий, приятный, дореволюционный, он проникал сквозь толстые стены и катился по коридорам.
– Ужин, – сообщила Марта голосом королевского герольда. – Восемь часов. Земля может провалиться в пропасть, но гонг будет бить в «Узком» в восемь ноль-ноль.
– А что у вас надевают к ужину?
– У нас здесь полная демократия, – быстро ответила Марта. – А что у тебя есть?
– Платье и фуфайка. И еще вторая юбка. – Лидочка открыла чемодан. Чемодан был старенькии, сохранившийся еще с дореволюционных времен, возле замочка он протек, и на юбке образовалось мокрое пятно.
Марта дала свою юбку. Она спешила, потому что в республике Санузин строгие правила, и президент республики не терпит распущенности. Только попробуй опоздать к ужину!
– И что же случится?
– А вот опоздаешь – узнаешь.
Это было сказано так, что Лидочке сразу расхотелось опаздывать, и она покорно натянула юбку.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5