Всем советую Wodolei
она почему-то называла ее отца – своего мужа – папочкой.
Отец подхватил сумку Элизабет и повел ее на второй этаж, где была ее старая спальня. Там все оставалось как раньше: бледно-лимонные стены, дубовые половицы, белая кровать.
– А где же Джек? – поинтересовался отец.
– Ему попался прекрасный сюжет, и нужен еще день, чтобы с ним закончить. Он будет завтра.
– Жаль, что он не смог прилететь вместе с тобой, – медленно проговорил отец.
– Да, мне тоже жаль, – сказала Элизабет, не решаясь встретиться с ним глазами.
Отец знал, что между нею и Джеком разлад. Конечно, он знал. Он видел ее насквозь. Но он не вмешивался.
– Твоя мама приготовила для нас горячий сидр. Пойдем посидим немного на крыльце.
– Она мне не мама, – вырвалось у Элизабет. Она тут же пожалела об этом и сказала: – Извини.
Элизабет могла бы произнести еще много разных фраз, пуститься в объяснения, но это было бы напрасной тратой времени, и они оба об этом знали.
Элизабет и Анита никогда не ладили между собой. Сейчас было слишком поздно пытаться изменить это или делать вид, что все нормально. Отец глубоко вздохнул и предложил:
– Не хочешь пойти прогуляться? Расскажешь мне о своей захватывающей жизни.
Они спустились по лестнице из красного дерева, пересекли прихожую, пол которой был выстлан черными и белыми мраморными плитками, и направились на кухню.
Элизабет внутренне приготовилась к фальшиво-оживленной беседе с мачехой, но той, к счастью, на кухне не оказалось. На столе стояли две кружки с сидром.
– Она помнит, что ты у нас сластена, – заметил отец.
– Иди на улицу, я прихвачу кружки, – кивнула Элизабет.
Заднее крыльцо на самом деле не было крыльцом, а просторной террасой с мощеным полом. Дальше, теряющийся сейчас в сумерках, угадывался садик, который когда-то разбила ее мать.
У стены террасы стояли два черных железных стула. Элизабет передала отцу его кружку с сидром и села рядом.
– Хорошо, что ты выбрала время съездить домой, – сказал он. Что-то в его голосе вызывало беспокойство. Она внимательно посмотрела на отца:
– У тебя все в порядке? Ты здоров?
Он рассмеялся:
– Перестань, Птичка, не делай из меня раньше времени древнего старика. Все в порядке. Я просто рад, что ты приехала. Я скучал по тебе и по внучкам.
– Ты забыл упомянуть Джека, – сухо напомнила она.
– Точно так же, как ты забываешь об Аните. Ладно, дорогая, в нашем возрасте уже можно не притворяться. Но если ты счастлива со своим красавчиком, я рад за тебя. – Он помолчал немного, отвел взгляд и спросил: – Ты ведь счастлива, правда?
Элизабет засмеялась, но ее смех прозвучал ненатурально – как звук стакана, разбившегося о каменный пол.
– Все прекрасно. Мы наконец обустроились в доме. Хорошо бы, если бы ты как-нибудь смог навестить нас.
Отец вдруг резко повернулся к ней:
– Я все-таки скажу тебе одну вещь, Птичка. А потом мы оба можем сделать вид, что я ничего такого не говорил. – Он понизил голос: – Мне кажется, жизнь проходит мимо тебя стороной.
Этого Элизабет от него никак не ожидала.
– С чего ты взял?
– Послушай, дочка, если я ношу очки с толстыми линзами, это еще не значит, что я не вижу, что творится в сердце моей дочери. Я знаю, ты не очень счастлива в браке.
– Да ладно тебе, папа. Ты был дважды женат, и оба раза без ума любил своих жен. Откуда тебе знать...
– Ты думаешь, у меня обошлось без переживаний? Это совсем не так. Я чуть не умер тогда из-за твоей мамы.
– Мамина смерть для всех нас была трагедией. Это не одно и то же.
Он хотел было сказать что-то еще, но остановился. Элизабет показалось, что отец вот-вот откроет ей какую-то тайну.
– Папа?..
Он улыбнулся, и она поняла, что он передумал и больше ей ничего не скажет.
Элизабет откинулась на спинку стула и вгляделась в сад, который когда-то казался ей огромным.
Она вспомнила себя шестилетней девочкой. Это было сразу после маминых похорон. Тогда она впервые осознала, что мама ушла от нее. Навсегда.
Она сидела на траве, прислушиваясь к разговорам взрослых. Когда все разошлись, отец наконец подошел и присел рядом с ней на корточки.
– Птичка, может, ты сегодня поспишь в моей комнате?
Это было все, что он сказал. Никаких разговоров о маме, постигшем их горе, нескончаемой боли. Эта простая фраза завершила один этап их жизни и открыла другой.
Сейчас, глядя на темный сад, Элизабет заметила:
– Сегодня луна такая же, как в ту ночь.
– В какую ночь?
– В ночь после маминых похорон, – тихо сказала она и услышала, как отец тяжело вздохнул.
Он решительно поднялся:
– Все, Птичка, мне пора спать. Отец наклонился и поцеловал ее в лоб.
Не надо было напоминать ему о маме. В таких случаях отец всегда замыкался и уходил. Он уже был у дверей, когда она, набравшись смелости, негромко сказала:
– Ты никогда не хочешь поговорить о ней.
Он остановился. Дверь скрипнула, отворяясь. Элизабет показалось, что отец снова горько вздохнул.
– Да, это так. Некоторые раны так никогда и не заживают. Дверь закрылась, и она осталась одна.
Глава третья
Андреа Киннер, девушка, которая согласилась рассказать о Дрю Грейленде, жила недалеко от университета. Джек стоял перед ее домом. Вместе с ним были оператор Кирк и Салли. Ему не приходилось раньше брать интервью у жертвы насилия, поэтому он нервничал.
Он постучал в дверь. Ему открыла невысокая бледная девушка с рыжей шевелюрой. Она была одета в хлопчатобумажную юбку и белую блузку.
– Здравствуйте, мистер Шор.
Джек представил ей Салли и Кирка. Андреа пригласила всех в небольшую гостиную, тесно заставленную мебелью, и опустилась на стул. Неестественно прямая осанка выдавала внутреннее напряжение.
Джек уселся напротив.
– Андреа, я вынужден задать вам несколько неприятных вопросов. – Он нахмурился. – Вы уверены, что сможете отвечать на них?
– Это все так... унизительно.
Салли коснулась плеча Джека и отступила назад. Это был сигнал, означавший, что камера включена. Джек подался вперед:
– Андреа, вам нечего стыдиться.
Она попыталась улыбнуться:
– А своей глупости? Я ведь даже не была с ним знакома. Я увидела его и, конечно, узнала – его все знают. Я понимала, что недостаточно хорошенькая, да и вообще ничего особого собой не представляю, но я выпила пару коктейлей и осмелела. Я подошла к нему, и мы разговорились. Сначала он вел себя очень мило. Смотрел на меня так, будто ему действительно было со мной интересно. Когда подходили другие девушки, он давал им понять, что они нам мешают. – Андреа нервно теребила золотой крестик на шее. – Через некоторое время все начали расходиться. Осталось несколько человек. Дрю поцеловал меня. Он обращался со мной очень... бережно, как джентльмен. Поэтому, когда он пригласил меня к себе в комнату, я согласилась. – Ее нижняя губа задрожала. – Мне не следовало этого делать.
– Вам всего девятнадцать. Не судите себя слишком строго. Доверчивость – это не преступление, – успокоил ее Джек.
– А вот то, что он сделал, действительно преступление.
– Что... что именно он сделал?
– Сначала мы просто лежали на кровати и целовались. Но он становился все настойчивее. Он меня так прижал, что я не могла пошевелиться. А его поцелуи... я просто начала задыхаться от них. Я стала кричать, умоляя его отпустить меня.
Джек видел, что она едва сдерживает слезы.
– И тогда он ударил меня по лицу. Это было так больно, что я уже не могла кричать. А он тем временем начал стягивать с меня платье и нижнее белье. Я услышала треск материи. Потом... потом, – слезы покатились по ее щекам, – он изнасиловал меня.
Джек протянул ей носовой платок.
– Спасибо, – прошептала она, вытирая слезы, и через некоторое время продолжила: – Я даже не помню, как я вышла на улицу. Соседка по общежитию помогла мне добраться до клиники. Но там надо было слишком долго ждать. Я не выдержала и отправилась домой.
Джек почувствовал, что невольно сжимает кулаки.
– Вы рассказывали об этом кому-нибудь, кроме вашей приятельницы? Может быть, родителям?
Она всхлипнула:
– Я не могла. Наверно, придется рассказать им сегодня. Но на следующий день я обратилась в службу безопасности университета.
– И как они прореагировали?
– Один из сотрудников молча выслушал меня и вышел. Минут через пятнадцать в комнату вошел Билл Сигел. Он руководит командой «Пантеры». И он мне все выложил. Что у меня нет доказательств, нет свидетелей. Что в тот вечер я выпивала. Он заявил, что, если я не успокоюсь и выдвину обвинения против Дрю, это ему никак не повредит, а вот мою учебу в университете можно будет считать законченной. Он посоветовал мне помалкивать.
– Почему теперь вы все-таки решились рассказать обо всем?
– Я увидела ваш репортаж в новостях. И не хочу, чтобы он так же обошелся с кем-нибудь еще.
– А затем вы обратились в полицию Портленда.
– Наверно, это ни к чему не приведет. Я слишком долго принимала решение и наделала кучу ошибок. Но сейчас я чувствую себя лучше. По крайней мере я больше уже не боюсь. Как вы считаете, я поступила правильно?
Джек понимал, что ему не следует отвечать на этот вопрос. Но она сидела напротив, ее глаза были полны боли и сомнений. Она выглядела совсем ребенком.
– У меня дочь ваша ровесница. Ее зовут Джеми. Я молю Бога, чтобы с ней ничего не случилось в колледже. Но если с ней что-то случится, я хотел бы, чтобы она повела себя так же решительно, как вы сегодня. Вы поступили правильно.
Только попрощавшись с ней, уже по дороге на работу, Джек понял, насколько он был потрясен.
– Черт! – Он треснул кулаком по рулю. – Я был так же беспристрастен, как если бы на моем месте был ее отец. Когда интервью выйдет в эфир, моя карьера будет окончена.
– Тот, кто разговаривал бы с Андреа беспристрастно, просто не имел бы права задавать ей все эти вопросы. Она заслуживает участия.
Следующие четыре часа Джек с Салли провели в монтажной. Бедняга редактор, которому выпало дежурить в выходные, наконец не выдержал:
– Все, Джек, больше не могу. Я еду домой.
Джек взглянул на часы. Было десять часов вечера. Слишком поздно ехать к главному редактору новостных программ. Придется поговорить с ним завтра утром. Но ведь завтра в семь самолет.
Нет, на самолет он никак не успевает. Элизабет убьет его.
В аэропорте Нашвилла суматохи было меньше, чем обычно в праздничные дни. Элизабет приехала на час раньше – ей не терпелось увидеть девочек.
Наконец в толпе пассажиров она разглядела Стефани. Как обычно, ее дочка была сама аккуратность – отутюженные брюки цвета хаки, белая водолазка, черный пиджак. Каштановые волосы стягивал черный бархатный обруч. Еще в детстве в Стефани угадывалась грация и благородство.
Элизабет обняла старшую дочь:
– А где сестра?
– Мы в самолете сидели врозь.
Джеми появилась в зоне выдачи багажа последней. Она выделялась в толпе ростом – примерно метр восемьдесят, прической – светлые, мягкие, волнистые волосы доставали почти до пояса – и, наконец, нарядом. На ней были черные кожаные брюки в обтяжку, черная рубашка и черные солдатские ботинки.
Она продиралась через толпу, как нападающий футбольной команды.
– Это был самый ужасный полет в моей жизни, – заявила Джеми, вместо того чтобы поздороваться. – Рядом сидел ребенок, место которому в исправительном заведении. – Она чмокнула Элизабет в щеку. – Привет, мам. Ты выглядишь какой-то уставшей. А где папа?
Элизабет рассмеялась:
– Привет, детка. Твой отец на день задерживается. Делает важный репортаж.
– Вот это сюрприз! – Джеми едва перевела дух и тут же продолжила: – Они бы еще побольше кресел в самолет напихали! Прямо как будто на лилипутов рассчитывают.
Когда они подъехали к дому, Джеми все еще что-то оживленно рассказывала.
Отец с Анитой ждали их на крыльце.
Джеми вылетела из машины с развевающимися волосами и с разбегу бросилась в объятия деда.
Элизабет и Стефани забрали багаж и последовали за ней.
В доме пахло Рождеством. Еловые ветки украшали камин, благоухал корицей свежеиспеченный тыквенный пирог.
Весь день они болтали, играли в карты и заворачивали подарки в красивую бумагу. В полдень Стефани с Анитой скрылись на кухне, чтобы приготовить соус и овощи. Элизабет осталась в гостиной – они с Джеми и отцом играли в покер на спички.
– Расскажи нам, детка, – потребовал отец, попыхивая трубкой и разглядывая свои карты, – как у тебя идут дела в Джорджтауне?
– Непросто, – пожала плечами Джеми.
Это удивило Элизабет. Когда Джеми бывало нелегко, она в этом обычно не признавалась.
– В чем дело, что-то не так?
– Мама, не драматизируй, пожалуйста. Просто трудный семестр.
– А как твое плавание? – спросил отец. – Мы увидим тебя на следующих Олимпийских играх?
Когда Джеми было одиннадцать, одержав свою первую победу на соревнованиях, она заявила, что когда-нибудь завоюет олимпийское золото.
– Без всяких сомнений, – широко улыбаясь, заверила она. Но улыбка была какой-то странной. Неестественной. Элизабет хотела что-то сказать, но в этот момент в комнату вошла Анита. В руке она держала телефон.
– Птичка, это Джек.
Элизабет сразу поняла, что ее ждет невеселая новость.
Элизабет спала плохо, всю ночь проворочалась с боку на бок. Наконец в пять утра она сдалась, встала, оделась и спустилась вниз.
Вчера Джеку не удалось вырваться. Возникло какое-то важное препятствие. Репортаж получился великолепным. Я приеду завтра. Обещаю.
Элизабет заварила себе чашку чая и пошла в гостиную. Там, на кофейном столике, стояла красная картонная коробка с елочными украшениями. Видимо, отец оставил ее для Элизабет со вчерашнего вечера.
Она поставила чашку и достала из коробки первую игрушку. Это был прелестный белый ангелочек из фарфора. Мама подарила его Элизабет на четвертый день рождения. Насколько Элизабет помнила, это был последний подарок от матери.
– Здравствуй, мамочка, – тихо произнесла она, с улыбкой глядя на ангела, лежавшего у нее на ладони.
У Элизабет осталось так мало воспоминаний о маме, что каждое из них было для нее драгоценным.
Она повесила ангела на вторую сверху ветку, зажгла гирлянду и отступила на несколько шагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Отец подхватил сумку Элизабет и повел ее на второй этаж, где была ее старая спальня. Там все оставалось как раньше: бледно-лимонные стены, дубовые половицы, белая кровать.
– А где же Джек? – поинтересовался отец.
– Ему попался прекрасный сюжет, и нужен еще день, чтобы с ним закончить. Он будет завтра.
– Жаль, что он не смог прилететь вместе с тобой, – медленно проговорил отец.
– Да, мне тоже жаль, – сказала Элизабет, не решаясь встретиться с ним глазами.
Отец знал, что между нею и Джеком разлад. Конечно, он знал. Он видел ее насквозь. Но он не вмешивался.
– Твоя мама приготовила для нас горячий сидр. Пойдем посидим немного на крыльце.
– Она мне не мама, – вырвалось у Элизабет. Она тут же пожалела об этом и сказала: – Извини.
Элизабет могла бы произнести еще много разных фраз, пуститься в объяснения, но это было бы напрасной тратой времени, и они оба об этом знали.
Элизабет и Анита никогда не ладили между собой. Сейчас было слишком поздно пытаться изменить это или делать вид, что все нормально. Отец глубоко вздохнул и предложил:
– Не хочешь пойти прогуляться? Расскажешь мне о своей захватывающей жизни.
Они спустились по лестнице из красного дерева, пересекли прихожую, пол которой был выстлан черными и белыми мраморными плитками, и направились на кухню.
Элизабет внутренне приготовилась к фальшиво-оживленной беседе с мачехой, но той, к счастью, на кухне не оказалось. На столе стояли две кружки с сидром.
– Она помнит, что ты у нас сластена, – заметил отец.
– Иди на улицу, я прихвачу кружки, – кивнула Элизабет.
Заднее крыльцо на самом деле не было крыльцом, а просторной террасой с мощеным полом. Дальше, теряющийся сейчас в сумерках, угадывался садик, который когда-то разбила ее мать.
У стены террасы стояли два черных железных стула. Элизабет передала отцу его кружку с сидром и села рядом.
– Хорошо, что ты выбрала время съездить домой, – сказал он. Что-то в его голосе вызывало беспокойство. Она внимательно посмотрела на отца:
– У тебя все в порядке? Ты здоров?
Он рассмеялся:
– Перестань, Птичка, не делай из меня раньше времени древнего старика. Все в порядке. Я просто рад, что ты приехала. Я скучал по тебе и по внучкам.
– Ты забыл упомянуть Джека, – сухо напомнила она.
– Точно так же, как ты забываешь об Аните. Ладно, дорогая, в нашем возрасте уже можно не притворяться. Но если ты счастлива со своим красавчиком, я рад за тебя. – Он помолчал немного, отвел взгляд и спросил: – Ты ведь счастлива, правда?
Элизабет засмеялась, но ее смех прозвучал ненатурально – как звук стакана, разбившегося о каменный пол.
– Все прекрасно. Мы наконец обустроились в доме. Хорошо бы, если бы ты как-нибудь смог навестить нас.
Отец вдруг резко повернулся к ней:
– Я все-таки скажу тебе одну вещь, Птичка. А потом мы оба можем сделать вид, что я ничего такого не говорил. – Он понизил голос: – Мне кажется, жизнь проходит мимо тебя стороной.
Этого Элизабет от него никак не ожидала.
– С чего ты взял?
– Послушай, дочка, если я ношу очки с толстыми линзами, это еще не значит, что я не вижу, что творится в сердце моей дочери. Я знаю, ты не очень счастлива в браке.
– Да ладно тебе, папа. Ты был дважды женат, и оба раза без ума любил своих жен. Откуда тебе знать...
– Ты думаешь, у меня обошлось без переживаний? Это совсем не так. Я чуть не умер тогда из-за твоей мамы.
– Мамина смерть для всех нас была трагедией. Это не одно и то же.
Он хотел было сказать что-то еще, но остановился. Элизабет показалось, что отец вот-вот откроет ей какую-то тайну.
– Папа?..
Он улыбнулся, и она поняла, что он передумал и больше ей ничего не скажет.
Элизабет откинулась на спинку стула и вгляделась в сад, который когда-то казался ей огромным.
Она вспомнила себя шестилетней девочкой. Это было сразу после маминых похорон. Тогда она впервые осознала, что мама ушла от нее. Навсегда.
Она сидела на траве, прислушиваясь к разговорам взрослых. Когда все разошлись, отец наконец подошел и присел рядом с ней на корточки.
– Птичка, может, ты сегодня поспишь в моей комнате?
Это было все, что он сказал. Никаких разговоров о маме, постигшем их горе, нескончаемой боли. Эта простая фраза завершила один этап их жизни и открыла другой.
Сейчас, глядя на темный сад, Элизабет заметила:
– Сегодня луна такая же, как в ту ночь.
– В какую ночь?
– В ночь после маминых похорон, – тихо сказала она и услышала, как отец тяжело вздохнул.
Он решительно поднялся:
– Все, Птичка, мне пора спать. Отец наклонился и поцеловал ее в лоб.
Не надо было напоминать ему о маме. В таких случаях отец всегда замыкался и уходил. Он уже был у дверей, когда она, набравшись смелости, негромко сказала:
– Ты никогда не хочешь поговорить о ней.
Он остановился. Дверь скрипнула, отворяясь. Элизабет показалось, что отец снова горько вздохнул.
– Да, это так. Некоторые раны так никогда и не заживают. Дверь закрылась, и она осталась одна.
Глава третья
Андреа Киннер, девушка, которая согласилась рассказать о Дрю Грейленде, жила недалеко от университета. Джек стоял перед ее домом. Вместе с ним были оператор Кирк и Салли. Ему не приходилось раньше брать интервью у жертвы насилия, поэтому он нервничал.
Он постучал в дверь. Ему открыла невысокая бледная девушка с рыжей шевелюрой. Она была одета в хлопчатобумажную юбку и белую блузку.
– Здравствуйте, мистер Шор.
Джек представил ей Салли и Кирка. Андреа пригласила всех в небольшую гостиную, тесно заставленную мебелью, и опустилась на стул. Неестественно прямая осанка выдавала внутреннее напряжение.
Джек уселся напротив.
– Андреа, я вынужден задать вам несколько неприятных вопросов. – Он нахмурился. – Вы уверены, что сможете отвечать на них?
– Это все так... унизительно.
Салли коснулась плеча Джека и отступила назад. Это был сигнал, означавший, что камера включена. Джек подался вперед:
– Андреа, вам нечего стыдиться.
Она попыталась улыбнуться:
– А своей глупости? Я ведь даже не была с ним знакома. Я увидела его и, конечно, узнала – его все знают. Я понимала, что недостаточно хорошенькая, да и вообще ничего особого собой не представляю, но я выпила пару коктейлей и осмелела. Я подошла к нему, и мы разговорились. Сначала он вел себя очень мило. Смотрел на меня так, будто ему действительно было со мной интересно. Когда подходили другие девушки, он давал им понять, что они нам мешают. – Андреа нервно теребила золотой крестик на шее. – Через некоторое время все начали расходиться. Осталось несколько человек. Дрю поцеловал меня. Он обращался со мной очень... бережно, как джентльмен. Поэтому, когда он пригласил меня к себе в комнату, я согласилась. – Ее нижняя губа задрожала. – Мне не следовало этого делать.
– Вам всего девятнадцать. Не судите себя слишком строго. Доверчивость – это не преступление, – успокоил ее Джек.
– А вот то, что он сделал, действительно преступление.
– Что... что именно он сделал?
– Сначала мы просто лежали на кровати и целовались. Но он становился все настойчивее. Он меня так прижал, что я не могла пошевелиться. А его поцелуи... я просто начала задыхаться от них. Я стала кричать, умоляя его отпустить меня.
Джек видел, что она едва сдерживает слезы.
– И тогда он ударил меня по лицу. Это было так больно, что я уже не могла кричать. А он тем временем начал стягивать с меня платье и нижнее белье. Я услышала треск материи. Потом... потом, – слезы покатились по ее щекам, – он изнасиловал меня.
Джек протянул ей носовой платок.
– Спасибо, – прошептала она, вытирая слезы, и через некоторое время продолжила: – Я даже не помню, как я вышла на улицу. Соседка по общежитию помогла мне добраться до клиники. Но там надо было слишком долго ждать. Я не выдержала и отправилась домой.
Джек почувствовал, что невольно сжимает кулаки.
– Вы рассказывали об этом кому-нибудь, кроме вашей приятельницы? Может быть, родителям?
Она всхлипнула:
– Я не могла. Наверно, придется рассказать им сегодня. Но на следующий день я обратилась в службу безопасности университета.
– И как они прореагировали?
– Один из сотрудников молча выслушал меня и вышел. Минут через пятнадцать в комнату вошел Билл Сигел. Он руководит командой «Пантеры». И он мне все выложил. Что у меня нет доказательств, нет свидетелей. Что в тот вечер я выпивала. Он заявил, что, если я не успокоюсь и выдвину обвинения против Дрю, это ему никак не повредит, а вот мою учебу в университете можно будет считать законченной. Он посоветовал мне помалкивать.
– Почему теперь вы все-таки решились рассказать обо всем?
– Я увидела ваш репортаж в новостях. И не хочу, чтобы он так же обошелся с кем-нибудь еще.
– А затем вы обратились в полицию Портленда.
– Наверно, это ни к чему не приведет. Я слишком долго принимала решение и наделала кучу ошибок. Но сейчас я чувствую себя лучше. По крайней мере я больше уже не боюсь. Как вы считаете, я поступила правильно?
Джек понимал, что ему не следует отвечать на этот вопрос. Но она сидела напротив, ее глаза были полны боли и сомнений. Она выглядела совсем ребенком.
– У меня дочь ваша ровесница. Ее зовут Джеми. Я молю Бога, чтобы с ней ничего не случилось в колледже. Но если с ней что-то случится, я хотел бы, чтобы она повела себя так же решительно, как вы сегодня. Вы поступили правильно.
Только попрощавшись с ней, уже по дороге на работу, Джек понял, насколько он был потрясен.
– Черт! – Он треснул кулаком по рулю. – Я был так же беспристрастен, как если бы на моем месте был ее отец. Когда интервью выйдет в эфир, моя карьера будет окончена.
– Тот, кто разговаривал бы с Андреа беспристрастно, просто не имел бы права задавать ей все эти вопросы. Она заслуживает участия.
Следующие четыре часа Джек с Салли провели в монтажной. Бедняга редактор, которому выпало дежурить в выходные, наконец не выдержал:
– Все, Джек, больше не могу. Я еду домой.
Джек взглянул на часы. Было десять часов вечера. Слишком поздно ехать к главному редактору новостных программ. Придется поговорить с ним завтра утром. Но ведь завтра в семь самолет.
Нет, на самолет он никак не успевает. Элизабет убьет его.
В аэропорте Нашвилла суматохи было меньше, чем обычно в праздничные дни. Элизабет приехала на час раньше – ей не терпелось увидеть девочек.
Наконец в толпе пассажиров она разглядела Стефани. Как обычно, ее дочка была сама аккуратность – отутюженные брюки цвета хаки, белая водолазка, черный пиджак. Каштановые волосы стягивал черный бархатный обруч. Еще в детстве в Стефани угадывалась грация и благородство.
Элизабет обняла старшую дочь:
– А где сестра?
– Мы в самолете сидели врозь.
Джеми появилась в зоне выдачи багажа последней. Она выделялась в толпе ростом – примерно метр восемьдесят, прической – светлые, мягкие, волнистые волосы доставали почти до пояса – и, наконец, нарядом. На ней были черные кожаные брюки в обтяжку, черная рубашка и черные солдатские ботинки.
Она продиралась через толпу, как нападающий футбольной команды.
– Это был самый ужасный полет в моей жизни, – заявила Джеми, вместо того чтобы поздороваться. – Рядом сидел ребенок, место которому в исправительном заведении. – Она чмокнула Элизабет в щеку. – Привет, мам. Ты выглядишь какой-то уставшей. А где папа?
Элизабет рассмеялась:
– Привет, детка. Твой отец на день задерживается. Делает важный репортаж.
– Вот это сюрприз! – Джеми едва перевела дух и тут же продолжила: – Они бы еще побольше кресел в самолет напихали! Прямо как будто на лилипутов рассчитывают.
Когда они подъехали к дому, Джеми все еще что-то оживленно рассказывала.
Отец с Анитой ждали их на крыльце.
Джеми вылетела из машины с развевающимися волосами и с разбегу бросилась в объятия деда.
Элизабет и Стефани забрали багаж и последовали за ней.
В доме пахло Рождеством. Еловые ветки украшали камин, благоухал корицей свежеиспеченный тыквенный пирог.
Весь день они болтали, играли в карты и заворачивали подарки в красивую бумагу. В полдень Стефани с Анитой скрылись на кухне, чтобы приготовить соус и овощи. Элизабет осталась в гостиной – они с Джеми и отцом играли в покер на спички.
– Расскажи нам, детка, – потребовал отец, попыхивая трубкой и разглядывая свои карты, – как у тебя идут дела в Джорджтауне?
– Непросто, – пожала плечами Джеми.
Это удивило Элизабет. Когда Джеми бывало нелегко, она в этом обычно не признавалась.
– В чем дело, что-то не так?
– Мама, не драматизируй, пожалуйста. Просто трудный семестр.
– А как твое плавание? – спросил отец. – Мы увидим тебя на следующих Олимпийских играх?
Когда Джеми было одиннадцать, одержав свою первую победу на соревнованиях, она заявила, что когда-нибудь завоюет олимпийское золото.
– Без всяких сомнений, – широко улыбаясь, заверила она. Но улыбка была какой-то странной. Неестественной. Элизабет хотела что-то сказать, но в этот момент в комнату вошла Анита. В руке она держала телефон.
– Птичка, это Джек.
Элизабет сразу поняла, что ее ждет невеселая новость.
Элизабет спала плохо, всю ночь проворочалась с боку на бок. Наконец в пять утра она сдалась, встала, оделась и спустилась вниз.
Вчера Джеку не удалось вырваться. Возникло какое-то важное препятствие. Репортаж получился великолепным. Я приеду завтра. Обещаю.
Элизабет заварила себе чашку чая и пошла в гостиную. Там, на кофейном столике, стояла красная картонная коробка с елочными украшениями. Видимо, отец оставил ее для Элизабет со вчерашнего вечера.
Она поставила чашку и достала из коробки первую игрушку. Это был прелестный белый ангелочек из фарфора. Мама подарила его Элизабет на четвертый день рождения. Насколько Элизабет помнила, это был последний подарок от матери.
– Здравствуй, мамочка, – тихо произнесла она, с улыбкой глядя на ангела, лежавшего у нее на ладони.
У Элизабет осталось так мало воспоминаний о маме, что каждое из них было для нее драгоценным.
Она повесила ангела на вторую сверху ветку, зажгла гирлянду и отступила на несколько шагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18