– Добыча достается только тому, кто знает, как эту ловушку поставить.
– И теперь, мистер Левантер, вы решили, что знаете, как поставить ловушку на меня, и вычислили, как меня прихлопнуть. Я угадал?– Он не стал дожидаться ответа.– Но ваше время еще не пришло, дружище. Сделка в Монако – это ловушка для кого-то другого, но не для меня. Вряд ли вы дошли до этого самостоятельно. Наверняка кто-то помогал вам, кто-то на вас работал.
Он наклонился еще ближе. Теперь выражение его лица было суровым, почти враждебным.
– Если это всего лишь шантаж, мистер Левантер, то вы скажете мне, кто продает вам секреты «Пасифик-энд-Сентрал», а я заплачу вам за сведения.– И, глядя ему в глаза, спросил: – Сколько?
Левантер встал и прошелся по комнате. Его шаги заглушал толстый пушистый ковер. Левантер остановился у большого окна и выглянул наружу. Снег блестел на солнце. Его гладкая поверхность тут и там была испещрена лисьими следами. Далеко внизу простиралась долина Валэ.
– Когда вы собираетесь домой, в Калифорнию?– поинтересовался он у Вестона.
Тот выглядел раздраженным.
– Если вам это неизвестно, Левантер, то ваши лазутчики ни на что не годятся,– жестко произнес он.– Так каков же ваш ответ?
– А вы все еще председатель совета и исполнительный директор компании?– спросил Левантер.– Мне хотелось бы быть уверенным, что я говорю именно с тем, с кем надо.
– Так значится в официальном бланке компании,– ответил Вестон.– Но уже довольно долго я выполняю свои обязанности отсюда, веду, так сказать, дистанционное управление. В некотором роде добровольный полууход на пенсию.
– С чем это связано?
– Возраст! Да и артрит. Надо как-то сохранить оставшуюся энергию,– сказал он с натянутой улыбкой.– Эта компания стоит много миллиардов долларов, Левантер. Тысячи служащих. Держатели акций. Пока я здесь, они не могут следить за состоянием моего здоровья. Никому до меня нет дела. Вы – первый,– усмехнулся он.
Левантер махнул рукой в сторону обширного парка:
– И это все ваше?
Вестон кивнул:
– Конечно. Но это не так много,– быстро добавил он.– Всего лишь двадцать пять акров. Мой сосед – араб, так у него земли в четыре раза больше, и он выстроил восемь отдельных вилл – по одной для каждой жены! Левантер снова сел в кресло:
– Что вы предпримете, если я расскажу, от кого получил подробную информацию о сделке в Монако и о переговорах на озере Тахо?
Вестон оживился:
– Того, кто допустил утечку информации, я уволю. Я преподам этому ублюдку такой урок, которого он вовек не забудет.
– Зачем?
– Затем, что это открытое акционерное общество. Подобная утечка может иметь весьма серьезные последствия.– Он замолчал.
Тогда заговорил Левантер.
– Конечно может. Она может привести к отставке руководства и к утрате доверия в Вашингтоне и на Уолл-стрит. Акционерный капитал пойдет на дно, миллионы держателей акций лишатся своих сбережений. Вы будете сидеть здесь, наслаждаться уютом высокогорного поместья, наслаждаться плодами удачи, сопутствовавшей вам годами, а тем временем множество вкладчиков, подрядчиков и субподрядчиков и десятки зависящих от вашего конгломерата компаний будут выкинуты из бизнеса.
Вестон поднялся с кресла с пылающим лицом:
– Минуточку, минуточку!– Он повысил голос.– Я никому ничем не обязан!
– Минуточку!– в тон ему сказал Левантер.– Я знаю человека, по вине которого произошла утечка информации.
– Сколько вы хотите за то, что назовете его имя?
– Я не сказал, что собираюсь торговать своими сведениями. И не сказал того, что собираюсь предоставить их кому-то другому,– сказал Левантер.– Но если к вам придет кто-нибудь другой, готовый выдать вам источник информации, сколько вы заплатите ему?
Вестон опустился в кресло.
– Этот ублюдок в «Пасифик-энд-Сентрал» – единственный, кто виноват в утечке информации?
– Насколько я знаю, единственный,– уверенно сказал Левантер.
– И его можно остановить?
– Без всякого труда!
Вестон взял карандаш и написал что-то в маленьком блокнотике. Затем оторвал листочек и протянул его Левантеру.
Левантер взглянул на листок.
– Вы уверены, что не слишком расщедрились?– спросил он.
– Но ведь это еще не чек!– усмехнулся Вестон.
Левантер поднялся и вышел в холл. Он достал конверт из кармана пальто, вернулся в гостиную и вручил конверт Вестону.
– Вот он, в целости и сохранности,– сказал он.– А отправитель и есть тот ублюдок, из-за халатности которого мне удалось его заполучить.
Вестон прочитал имя. Он густо покраснел и поспешно вскрыл конверт.
– Что вы называете «халатностью»?– спросил Вестон.
– Сегодня утром я подобрал этот конверт под вашей дверью.
– Но как вы узнали, что он должен был прийти с сегодняшней почтой?– поинтересовался Вестон.
– Я и не знал. Но я уверен, что почти каждый день вы получаете по почте что-нибудь в этом роде. Я предположил, что, опасаясь прослушивания, вы совершаете по телефону лишь самые незначительные операции и наверняка не доверяете курьерам. А потом, не исключено, что я подбираю и перлюстрирую вашу почту уже много недель подряд.
Вестон был разозлен:
– Кража почты противозаконна. Я могу упрятать вас за решетку.
– Конечно можете. Но разве то, что я сделал, хуже Монако?
Вестон ничего не ответил. Он отключил свое внимание от Левантера и начал внимательно просматривать бумаги.
– Все в порядке,– сказал он, вкладывая бумаги обратно в конверт.– Надеюсь, вы не стали снимать копии?
– Чего ради? Я лишь скромный инвестор,– сказал Левантер.– Тот, кем всегда был.
Вестон снова встал и некоторое время ходил по комнате взад и вперед.
– Подождите здесь,– приказал он наконец и вышел из комнаты вместе с конвертом из плотной коричневой бумаги. Через пару минут он вернулся и протянул Левантеру чек.
– Держите,– сказал он.
– Но вы совсем не обязаны,– сказал Левантер.
– Знаю, что не обязан,– ухмыльнулся Вестон.
Левантер взглянул на чек. Сумма вдвое превосходила ту, что была ранее написана на бумажке.
– Но почему?– спросил Левантер.
– Вы легко можете получить и вдвое большую сумму от любого из наших конкурентов,– ответил Вестон.– Кроме того, вы подсказали «Пасифик-энд-Сентрал» отличную идею. А в наше время отличные идеи на дороге не валяются.

Левантер стоял у окна вагончика фуникулера и притворялся, будто любуется горным видом, а на самом деле высматривал восхищение собой в глазах других лыжников. Далеко не всякий обращал внимание на его модный лыжный костюм, американские кроссовки и лыжи японского производства, и однако же он знал, что выглядит потрясающе. Он всегда выбирал ради этого эффекта костюм и снаряжение, как, впрочем, делали в Вальпине многие приезжающие лыжные модники. В конце концов, одежда была для него тоже частью спорта. Левантер почти не обращал внимания на болтовню на французском, итальянском, ретороманском, английском и немецком, как вдруг до него отчетливо донеслись звуки русской речи. Он тут же осмотрел вагончик и обнаружил мужчину и двух женщин, которые своей городской одеждой резко выделялись на фоне ярких костюмов лыжников. У них был серый, унылый облик и забитые манеры советских чиновников.
Левантер протиснулся в этот конец вагончика и встал напротив них. Из обрывков их разговора он понял, что это и впрямь советские чиновники, остановившиеся по пути из Женевы в Милан на один день в Вальпине, чтобы полюбоваться горным пейзажем. Их разговор представлял собой вереницу безапелляционных суждений обо всем, что попадалось им на глаза: лыжники катаются плохо, трасса плохо оборудована, пейзаж оставляет желать лучшего, западное лыжное снаряжение слишком безвкусно и экстравагантно. Левантер ждал, когда они начнут обсуждать его. Удивившись, что они не обращают внимания на его лыжи и костюм, он, как бы случайно потеряв из-за качки вагончика равновесие, угодил в мужчину локтем. Тот отшатнулся, но тут же восстановил равновесие и бросил на Левантера надменный взгляд.
Одна из женщин посмотрела на ботинки Левантера.
– Интересный дизайн,– сказала она своим спутникам.
Мужчина взглянул на ботинки и буркнул:
– Дешевое пластиковое барахло. Ни грамма кожи.
Левантер сделал вид, что смотрит в окно. Другая женщина уставилась на лыжи.
– Я-ма-ха,– громко прочитала она по слогам.
– Японский хлам,– отозвался мужчина.
– Да ладно вам, зато парка чудненькая,– сказала другая женщина.
– Слишком яркая,– прокомментировал мужчина.
Русский повернулся, чтобы лучше разглядеть Левантера, продолжавшего неотрывно смотреть в окошко.
– Я знаю этот тип людей,– сказал русский.– Судя по физиономии, испанец. Явно прислуживает кому-нибудь за комнатенку. На кухне, например. А может, привратник или официант. Точно! Испанский официант! Швейцарцы нанимают этих жалких ублюдков и заставляют их работать как собак. По четырнадцать-шестнадцать часов в день. А потом такой вот получает выходной, напяливает свое дешевое шмотье и выпендривается, строит из себя большого человека.
Левантер обернулся и оказался с ними лицом к лицу. Напустив на себя вид важного советского начальника, он обратился к русским на их языке.
– Простите, что вмешиваюсь, товарищи,– сказал он и замолчал на секунду, упиваясь произведенным эффектом. Русские обалдело, уставились на него.– Я – подполковник Советской Армии Ромаркин, нахожусь в загранкомандировке вместе с советской горнолыжной сборной, участвующей в розыгрыше Альпийского Кубка.
Он снова сделал паузу. Остальные лыжники в вагончике наблюдали эту странную сцену, ничего не понимая из происходящего, но заинтригованные официальным тоном говорившего и внезапной подобострастностью русских.
– Я не мог не расслышать ваши комментарии на свой счет,– продолжал Левантер, подчеркивая каждое слово.– И поскольку, позволю напомнить, я нахожусь здесь в качестве официального представителя нашей любимой Родины, Союза Советских Социалистических Республик…
– Но, товарищ,– заикаясь, произнес мужчина,– мы никоим образом не собирались…
– Не перебивать!– приказал Левантер.– Дело не в том, что вы не имели понятия о том, что мое снаряжение – как и экипировка всей нашей сборной на этих соревнованиях – лучшее из возможного. Гораздо хуже то, что вы…
– Но, товарищ, мы никоим образом не намеревались подрывать…
– Я еще не закончил!– Левантер сурово посмотрел на русского чиновника. Тот замолчал и побледнел, как полотно.– Гораздо хуже то,– продолжал Левантер,– что вы, товарищ, показали свои истинные чувства: для вас выражение «испанский официант» является уничижительным. Тогда как именно испанские трудящиеся отчаянно сражались с превосходящими силами фашизма!
Чиновник, с пересохшим от страха ртом, пробормотал что-то нечленораздельное. Левантер повернулся к женщинам:
– Что касается вас, товарищи…
Женщины, заметно озадаченные, вылупились на него.
– Я всего лишь сказала несколько слов о вашей парке, товарищ,– сказала одна из них, облизывая губы.
– А я только сказала «Я-ма-ха»!– оправдывалась другая; при этом на ее щеках выступили капельки пота.
– «Парка»! «Ямаха»! И это все, что вы сумели сказать? Ни одна из вас не сочла необходимым возразить на фашистские замечания вашего товарища,– Левантер отчеканивал каждое слово.– Довольно. Мы разберемся с этим вопросом в Москве. А теперь, будьте любезны: имя, занятие, должность?
Первым заговорил мужчина, а за ним поторопились ответить на этот вопрос и женщины. Как и предполагал Левантер, это была номенклатура низшего пошиба – сотрудники Министерства торговли. Мужчина дрожащей рукой протянул паспорт, его жест сочетал желание услужить и полностью признать свою вину. Левантер довольно долго разглядывал документ, чтобы создать впечатление, будто он запоминает фамилию, а затем, не сказав ни слова, отвернулся, всем своим видом показывая, насколько ему неприятно случившееся происшествие и как он желает поскорее с ним покончить.
Вагончик прибыл на промежуточную станцию, откуда лыжники могли либо подняться вверх на подъемнике PicSoleil, либо спуститься на лыжах вниз. Дверцы отворились. Толпа лыжников повалила наружу, и в создавшейся суматохе советское трио заторопилось прочь.
Проходя к месту посадки на следующий вагончик, Левантер увидел, что русские сели за один из самых уединенных столиков на террасе и теперь нервно просматривают свои паспорта и прочие документы. Не было никакого сомнения, что они уже готовятся к допросу, который им предстоит по возвращении.
На краткий миг Левантер испытал к ним жалость и даже захотел подойти, извиниться за розыгрыш, обменяться рукопожатиями и посмеяться над маскарадом, в котором они только что приняли участие. Но он знал, что они смеяться не станут. Они наверняка решат, что человек, в совершенстве владеющий русским и знающий даже советский жаргон, не может быть никем иным, кроме как завербованным ЦРУ эмигрантом, и для такого человека дополнительная маска является лишь способом выяснить о них что-то еще.
И все же ему было стыдно и как-то неловко за свой обман. К его удивлению, короткая встреча с советскими людьми воскресила ту часть его души, которую он считал давно сожженной: наслаждение подстрахованной законом властью. Приводя в ужас трех подопытных русских кроликов, он действительно чувствовал себя советским подполковником; ни один живой советский подполковник не смог бы сыграть эту роль лучше.
Он пообещал себе рассказать об этом эпизоде Ромаркину, своему парижскому приятелю, именем которого он воспользовался, и воочию представил себе, как Ромаркин хохочет, повторяя снова и снова: «А я только сказала „Я-ма-ха“!»

Только становясь на лыжи, Левантер замечал в своем организме крохотные изменения, обусловленные возрастом. Хотя мозг еще сохранил способность учитывать обстоятельства и отдавать команды, но тело, некогда реагировавшее на эти команды автоматически, теперь зачастую не желало повиноваться. Отказываясь признавать случившийся перелом, его мозг продолжал выхватывать образы из прошлого, но, несмотря на все старания, Левантер не мог их повторить.
1 2 3 4 5 6