Есть такие французские юноши. До тридцати им всем. Не обязательно, чтобы они были голубые все, товарищи. Они просто будто к весне принадлежат, какой-то своей верой, до тридцати. А потом - отрезано. Сколько голову назад ни закидывай, все уже не то будет, не из весны, а из будней посттридцатилетних - давай обзаводись семьей, страховки продавай, стиральную машину покупай, в августе, кровь из носа, в отпуск... Это моральная смерть своей косой посттридцатилетних срезает под корешок.
На концерте, видимо, многие знали, что Дани обречен. Свои люди собрались. Было удачно сделано - за столиками все сидели. Пили. У них хорошая . музыка, хоть я и не специалист. Вроде джаз, но и не снобско-интеллектуальный, когда не поймешь ничего. Энергичная музыка у них. Еще девушка пела, их протеже, которую и девушкой как-то не назовешь. Молодая женщина, очень настоящая. Будто и не певица. Но как запела - по-английски и с акцентом непонятным, - то показалось, что только такое пением и может быть. И тоже нельзя было сказать, что она рок пела, - шире, чем рок. Дани ей не аккомпанировал, ушел за кулисы. Он очень вымотался за концерт. Казалось, что похудел даже. А молодая женщина закончила свое коротенькое выступление песней с повторяющейся фразой - "Бехайид зе биг кантри, зеар биг пипл!" (За большой страной большие люди). Это так прозвучало, что даже стыдно было, что мы во Франции. Хорошо, американцев много было. Я подумал потом именно про американцев - биг энд ступид (Большие и дурные). И про русских тоже. Они большие не только потому, что крупные физически, но и потому, что их много, большой народ. И им не надо напоминать об этом, когда они выступают где-то, ни слушателям, ни себе, - это в сознании, за ними 280 миллионов, это всегда. А вот принадлежащий к маленькой нации любые свои действия с нацией связывает, никогда нацию не забудет, всегда нацию вставит отсюда французская провинциальность. И эстонская, конечно, тоже. Когда концерт закончился, не включили музыку для заполнения пустоты - и это было прекрасно. Люди разговаривали, не было музыки, музыки, музыки без конца, так что и не слышишь уже музыки.
Я вошел к ним в доверие. Пролез, хитро. И уже я на очереди. Смогу заменить Сержу Дани. Меня воспитывать не надо, я не буду убегать к "плохо влияющим". Я мог бы все куда проще обделать. Днем, когда нет Сержа, прибежать к Дани, покурить с ним и... Он слабый человек. Но мне хочется любви. И я знаю, что, когда у Сержа буду я, будет любовь. Я для него стану тем самым молодым человеком, закидывающим голову в весну. Конечно, мне хочется побыть им. И им умереть. Иногда только закрадывается мысль - не будет ли мне жалко все бросить, как жалко бросить мне мои записи магнитофонные, я к ним привык. Но и к жизни я тоже привык. Не будет ли мне ее жалко?
Послезавтра хозяин возвращается. А сегодня мне в магазин звонил Серж Дани кладут в больницу.
Мой барабанщик вышел из окна. Я говорю об этом так же спокойно, как и он сделал это. Я сидел днем дома и перебирал свои старые бумаги, собираясь выкинуть давнишние какие-то письма. От давнишних. Барабанщик играл что-то лениво, потом вошел в игру, и был слышен большой барабан, тяжело. Я сидел посередине своей комнаты, окно у меня было открыто - еще осень цепляется за последние солнечные дни. И тонкая занавеска играла с ветром сонно и грустно. Я нашел свои фотографии в первые дни во Франции. Я себе не понравился. Очень самодоволен. Возле каких-то витрин. Горд и жаден. Попался, конечно, в ловушку. Не надолго, но... Фото с какими-то соотечественниками - такие же жадно-гордые. Барабан смолк, и стало очень тихо. Потом во дворе что-то зашуршало и рухнуло то ли кошка в мусоре, то ли из-за ветра ящики, сложенные у пубель, упали. Я посмотрел и увидел на дне ящиков листья салата. Зеленые очень. Я опять сел на пол, лицом к окну, занавеска подлетела и вокруг моей головы обвилась, и вот тогда-то барабанщик мой, Дани, открыл свое окно. И недолго думая, не глядя вниз, а чуть даже вверх, вперед, он просто ступил за окно, благо окна у них прямо с пола начинаются. Мне кажется, он увидел меня. Уже когда ступил. Я отчаянно боролся с занавеской, а он уже выходил, уходил. Я взял и улыбнулся, на всякий случай, вдруг он меня видел, так, чтобы ему в последнюю минуту приятно было. Мне кажется, я был похож на юношу из весны. А он, Дани, уже был похож неизвестно на что. Я не стал смотреть вниз. Я тихо закрыл окно, задернул шторы и включил музыку арабскую. Лег за ширму и лежал там долго. Выходил только на кухню налить себе вина.
Уже в сумерках послышались звуки сирены и беготня во дворе. Окна закрывались и открывались. Серж, видимо, вернулся и обнаружил окно открытым и... Очень жаль, что он должен был увидеть невеселую эту картину. Все-таки, с шестого этажа падая, человек разбивается, наверное, сильно, человек хрупок. Но наступили сумерки и, может быть, не очень было видно некрасивое, мусор рядом. И я уже представлял себе все иначе - мой барабанщик вышел в сумерки к зеленым листьям, и рядом, в пубель, лежали сухие листы из тетради ученической, и кукла без руки, и что-нибудь еще, сухое и мягкое.
Я взял бинокль, подошел к окну и в щелочку между штор поглядел на окна Сержа. Света не было. Он, наверное, в полиции или в морге.
Ночью был ветер и ящики разбросало по двору. Лежали утром листья зеленые, там, где упал барабанщик.
Я не иду на работу. Сижу и жду телефонного звонка. Ведь мне позвонят и скажут - барабанщика больше нет. И я пойду сочувствовать и займу освободившееся место.
1990 г.

1 2 3 4 5 6