Карелин действительно не хотел жениться. Связать себя с посторонней женщиной на долгие годы, подстраиваться под ее характер? Слишком сложно. Да и детей растить - задача не из легких. Его поражало, что среди «неблагополучных» подростков растет процент мальчишек из интеллигентных и обеспеченных семей. Чего им не хватает? Они не знают голода, щеголяют в дорогой одежде, имеют ролики, велосипеды, книги, магнитофоны, фотоаппараты и компьютеры. Школа с ними возится, родители им потакают, а «детишки» норовят слоняться по улицам, задирая прохожих, распивать водку в подвалах, покуривать «травку», нюхать всякую отраву. Что за интерес они находят в мелком воровстве, в сквернословии, в беспричинно жестоких драках? Надоела спокойная жизнь и отсутствие проблем?
«Неужели я перестаю понимать подрастающее поколение? - спрашивал себя Матвей. - Становлюсь ворчливым занудой? Критиковать молодежь - признак старости!»
Вместо бесполезных поучений он вовлекал ребят в мужские игры - экстремальные условия можно создать разными способами. Не обязательно при этом нарушать закон, злоупотреблять алкоголем или без повода пускать в ход кулаки. Есть средства куда более изысканные.
- У тебя сахар нормальный есть? - вмешался в его размышления Прохор. - Твердый, а не энтот… рафинад?
Карелин достал из шкафчика глиняную сахарницу, поставил на стол. У деда аж глаза заблестели. Молодой сосед вызывал у него восхищение - самовар бабкин не выбросил, а, наоборот, начистил до блеска; чай наливает из чашки в блюдце, по-старинному, да и в сахаре толк знает.
Через окно в кухню донесся громкий собачий лай. И Прохор застыл, не донеся до рта размоченный кусок сахара.
- Кажись, Бешеный опять прибег сюды! Не дай бог, покусаеть моего Тузика! - Он приподнял занавеску и выглянул в темноту за окном. - Не видно ни зги!
- Что еще за Бешеный?
- Та пес лохматый! Я его отродясь здеся не видывал. Откудова он взялся на нашу голову? Бяжить навстречу, глазищи вытаращить, слюна из пасти текеть - аж мороз по коже! Я слыхал, его в лесу больная лиса покусала. Правда аль нет, кто знаеть?
- Если он бешеный, может и на людей наброситься, - сказал Матвей. - Застрелить бы не мешало.
- У тебя ружжо есть?
- Нет. Надо ветеринарную службу вызвать.
Старик зашелся то ли сухим кашлем, то ли смехом. Какая служба? Кто это приедет на ночь глядя собаку ловить? Ну и скажет же сосед такое! Будто с луны свалился.
Матвей неожиданно встревожился. С бешеным псом шутки плохи.
- У мужиков поблизости ружья есть? - спросил он.
- Если и были, то пропиты давно. Местные все наскрозь Матрениным самогоном пропиталися!
- И большой этот пес?
- Во какой! - Прохор развел руки в стороны. - Прямо чудище! Шерсть дыбом торчить, клыки наружу… ужасть! Если ему малец какой попадется - кранты, заикой станеть. А если баба брюхатая - разродиться посередь дороги. Только у нас тута редко ходють.
В подтверждение или, напротив, в опровержение его слов на улице раздался истошный женский вопль. Матвей, как был в майке, шортах и тапочках вскочил и выбежал вон. Старик, кряхтя, поднялся, засеменил следом. В сенях дверь была настежь, со двора пахнуло холодом. Сентябрь - не август, осень свое берет.
Единственный уцелевший фонарь в конце улицы светил тускло, желтый круг от него не мешал темноте скрывать происходящее от людских глаз. Пронзительное тявканье Тузика глушили злобный рык и остервенелый лай других собак.
- Тузик! Тузик! Ко мне! - сипло кричал Прохор в ночной мрак. - Ах ты, неслух! Ужо я тебе покажу! Погоди у меня!
Тузик заливался лаем, ему наперебой вторили псы с окрестных дворов. Из всего этого собачьего хора отчетливо выделялся яростный, захлебывающийся бас, который, несомненно, принадлежал Бешеному. Женщина больше не издала ни звука. Не слышно было и Матвея.
- Эй, сосед! - позвал старик. - Ты живой?
Внезапно в собачьем ансамбле что-то изменилось. Гавканье огромного пса стихло, его сменил вой, оборвавшийся на высокой ноте. Откуда-то из придорожных кустов стремительно выкатился Тузик и радостно бросился в ноги хозяину. За ним к калитке, тяжело ступая, подошел Матвей… с женщиной на руках.
- Где та зверюка? - опасливо косясь по сторонам, спросил Прохор.
- Прибил, кажется. Утром поглядим. Женщине плохо… надо бы проверить, нет ли укусов. А то придется срочно в больницу везти.
Дед суетливо заковылял вперед, открыл дверь. Матвей внес пострадавшую в горницу, уложил на диван.
- Кто такая? Знаешь ее?
- Не видал, - покачал головой Прохор. - Не нашенская! И по одеже - городская фифа. Чево она здеся забыла?
- Может, в гости к кому-нибудь приехала? А по дороге на нее пес накинулся, напугал до смерти. В обмороке она. - Матвей со знанием дела проверил, нет ли на теле незнакомки укусов. Вздохнул с облегчением. - Кажется, обошлось! Неси воду, Прохор Акимыч, будем даму в чувство приводить.


Глава 5


Баронесса с тоскливым ожиданием всматривалась в мутноватую поверхность зеркала - может быть, Ади подскажет, сколько еще нужно времени, чтобы…
Из приоткрытого окна потянуло дымком, запах отвлек госпожу Гримм. Она выглянула - Тихон сгребал граблями листья и траву, носил на кучу, которая лениво разгоралась. Ох, эти русские, что им ни говори, все делают по-своему.
- Тихон! - крикнула она. - Я же просила: до завтра никаких костров!
Ее акцент почти не ощущался, и Тихон не переставал удивляться, как хозяйка ухитряется так чисто говорить на чужом языке.
- Так это ж не костер. Это мусор горит, - задрав голову, объяснил он.
Ну что с ним будешь делать? Ида Вильгельмовна с сердцем захлопнула створку окна, вернулась за стол, к зеркалу и зажженной перед ним свече. Села, устремила взгляд в зеркальную даль.
- Ади! Не молчи.
Поверхность зеркала отражала только беспокойное пламя свечи и напряженное лицо баронессы.
Госпожа Гримм потерла виски - она устала от повседневной суеты, - вероятно, поэтому разговор с Ади не удавался. Она обвела глазами свою комнату: на полках слой пыли, книги в беспорядке. У нее просто руки не доходят до каждого уголка большого дома, где все должно блестеть. А эти ежедневные завтраки, обеды и ужины? Без Эльзы на баронессу свалилось столько домашней работы, что у нее голова шла кругом.
- Ну вот! - огорченно прошептала она. - Разве Ади станет беседовать с женщиной, погрязшей в житейских заботах? О чем я думаю? Меня волнует уборка и грязные тарелки…
Ида Вильгельмовна нетерпеливо встала и подошла к окну - пришлось снова открыть створку, чтобы позвать сторожа. Куча листьев потухла, и он сидел на корточках, чиркая спичкой.
- Тихон!
Он обернулся и посмотрел на хозяйку.
- Ты ходил расклеивать объявления?
- Да. И вчера, и позавчера, на автобусных остановках клеил, на рынке, у магазина и на заборах.
Она не могла отделаться от мысли, что Тихон лукавит, - наверняка, прилепил пару объявлений где-нибудь поближе к дому, а остальные выбросил. Но ведь не признается же! А ходить проверять госпоже Гримм не хотелось. В последние дни ее одолевали слабость и плохие предчувствия.
Она уже несколько раз писала по десятку объявлений - «Требуется компаньонка!» - и просила Тихона наклеить их в людных местах. Тот исполнял ее просьбу, но никто до сих пор не обратился к баронессе по поводу работы. Она допрашивала Тихона, тот клялся и божился, что делает все в точности, как велено. А место Эльзы пустовало. И это при том, что в Камышине свирепствовала безработица.
Ида Вильгельмовна недоумевала и пребывала в раздражении. Тут еще Ади отказывалась говорить с ней! Она упорно пряталась в блестящей зеркальной глубине, откуда ее тщетно вызывала баронесса.
То ли от сквозняка, потянувшего в окно, то ли по другой, более значительной причине, огонек свечи заколебался, дернулся и погас. Такого еще не бывало! Госпожа Гримм похолодела… у нее мороз пошел по коже. Зажигать свечу во второй раз она не рискнула, бережно протерла зеркало и поставила его в специально предназначенный для этого шкафчик с двумя створками. Шкафчик она запирала на ключ, а ключ носила с собой, на шее, в виде подвески на золотой цепочке.
Ну и денек сегодня. Сплошные неприятности!
Баронесса вдруг вспомнила, какой у Эльзы проснулся интерес к зеркалам, причем не так давно. Нет-нет, да и спросит что-нибудь то про венецианские зеркала, то про гадание. У русских девушек, мол, есть обычай запираться ночью в бане, чтобы никто не помешал, ставить напротив два зеркала и две свечи, и вглядываться в образовавшийся зеркальный коридор. Чтобы увидеть в зеркале жениха, надо повторять: «Суженый, ряженый! Покажись мне в зеркале!»
- Почему же ряженый? - спросила тогда баронесса.
Эльза смешалась, растерялась и не ответила.
- А в Германии так делают? - спросила она.
Позже она иногда возвращалась к разговору о зеркалах. Госпожа Гримм, как могла, удовлетворяла ее любопытство. От нее Эльза узнала о секрете венецианских мастеров, которые первые научились изготовлять стеклянные зеркала, о том, что в средние века церковь запрещала своей пастве пользоваться ими. Потому что якобы из зазеркалья на мир взирает обличье дьявола. Сейчас смешно слышать подобное, но в те времена люди боялись зеркал. Кстати, в России зеркало долго считалось заморским грехом и появилось в обиходе только в конце семнадцатого века.
Эльза внимала каждому слову, буквально впитывала информацию.
«Я ее не понимала, или она меня? - думала Ида Вильгельмовна. - Странная девушка. Любила говорить о Германии, о жизни немцев. Похоже, она была бы не против уехать туда. Надеялась, что я возьму ее с собой. А я… не имею понятия о собственном будущем!»
Однажды вечером они с Эльзой стояли на террасе и любовались курящимся в низине туманом. Лунный свет придавал ему голубоватую призрачность, казалось, туман разделяет два мира - тот и этот.
- По немецким поверьям, туман прядут ведьмы, «облачные жены», - сказала госпожа Гримм. - Они день превращают в ночь, а ночь, - в день.
- Как в сказке! - улыбнулась Эльза. - В детстве я зачитывалась сказками братьев Гримм. У вас такая же фамилия. Может быть, вы родственники?
- Нет.
- Теперь я не люблю сказки!
- Почему?
- В жизни любая история всегда заканчивается плохо…


***
Едва рассвело, Прохор отправился на место «побоища», где Бешеный накинулся на проходившую по улице женщину, а молодой сосед вступился за нее. Картина, которую он увидел, была ужасна. Кусты у забора выломаны, вытоптаны, - словно дрались не человек и собака, а два великана, - посреди этого разора валялся животом вверх труп страшного пса с дико вытаращенными глазами, с оскаленной пастью, по бокам которой засохли клочья пены. Чуть поодаль лежали брошенные Матвеем окровавленные вилы. Судя по всему, ими он и уложил взбесившееся животное.
Даже мертвый, Бешеный внушал старику опасения - он не рискнул подойти ближе и созерцал поверженного врага, стоя в двух шагах от него. Ну и ну! Видать, и вправду пса бешеная лиса искусала. Не дай бог, он успел заразить окрестных собак!
Своего Тузика дед еще ночью загнал в сарай, тщательно осмотрел и запер.
- Пущай посидить на карантине, - пробормотал Прохор. - Вдруг успел бациллу подцепить? Энта зараза хуже чумы!
Старик осторожно наклонился, стараясь не растревожить застарелый радикулит, подобрал вилы и, прихрамывая, зашагал к калитке Матвея.
Тот уже обливался за домом колодезной водой. Ранняя пташка! Прохор думал, что он первый встал, а оказывается, у молодых тоже бессонница.
- Я вилы принес! Куды ставить?
- Бросай здесь. Их вымыть надо, - улыбнулся сосед. - Та собака, наверное, взбесилась. Если она кого-нибудь покусала, - беда! Срочно пусть в больницу едут.
- Никто, вроде, не жаловался. А как твоя гостья-то? Оклемалась?
- Что ей сделается? Спит себе.
- Ты на ее при дневном свете получше погляди, - посоветовал Прохор. - Кажись, она баба пригожая. Так ты того… не теряйся!
- Может, я обет безбрачия дал, а ты меня на грех подбиваешь? - пошутил Матвей. - Нехорошо.
Старик сделал вид, что не расслышал.
- Ладно, пойду курей кормить, - заявил он, неодобрительно кивая головой.
Матвей растерся полотенцем докрасна, накинул на голые плечи спортивную куртку, взял охапку дров и пошел растапливать печь. Утро выдалось ветреное, студеное, на траву за ночь лег иней. Ему-то к холоду не привыкать, но гостью следует уважить, женщины любят тепло. Просыпаться в выстуженной комнате, умываться и одеваться, стуча зубами, им не по душе. И правильно. Каждому - свое! Мужчине - закалка, а женщине - нега.
Печка разгорелась, самовар поспел, поджарилась яичница. Матвей полез в погреб, достал соленых грибов, квашеной капустки собственного приготовления, моченых ягод. В Камышине он не признавал городской еды, готовил в печи, как бабка Анфиса, - электрическую плитку на всякий случай привез, но еще ни разу не пользовался.
Гостья застала его за завтраком.
- Садитесь, - предложил он. - Водки выпьем. Вам после вчерашнего не помешает.
- Где моя одежда?
- Я ее постирал. Когда высохнет - зашьем, погладим. Ее собака порвала! Вы чудом остались невредимы. Даже царапин нет.
Она стояла простоволосая, в длиннющей, до пят, бабкиной рубашке с выцветшей вышивкой по вороту и подолу; в шерстяных носках Матвея, которые он положил у кровати, вместо тапочек.
- Значит, мне все это не приснилось?
- Полагаю, нет.
- А… как на мне оказалась чья-то рубашка?
Она хотела спросить, кто ее раздевал, но постеснялась. Ясно, кто. Похоже, женщин в этом доме не водится.
- Спать одетой неудобно, - объяснил Матвей. - И потом… ваша одежда была вся в грязи, в собачьей слюне, простите, и в дырах. Есть подозрение, что на вас набросился бешеный пес, поэтому я все снял. Из предосторожности!
- Угу… спасибо.
Она все еще не отошла от шока, в который ее повергло вчерашнее нападение Бешеного.
- Вам нужно поесть, - сказал Матвей. - И выпить.
1 2 3 4 5 6 7