Оказывается, мы довольно долго гуляли, и все решили отправиться на боковую.
Пилоты тоже здорово наклюкались и с тихим ругачом возились в своей палатке, изредка оглашая тишину пустынного лагеря пьяным смехом.
Мы с генералом немного посидели у догорающего костра за разграбленным столом. Потом он вытащил из нагрудного кармана плоскую металлическую фляжку, плеснул из нее в два наименее грязных стакана и один протянул мне:
– Пей!
Я выпил. Это был какой-то хороший коньяк. Я до спиртного в те времена был не охоч и в последний раз пил где-то с месяц назад с замполитом роты, когда ротный был в рейде, – у нас вообще это не поощрялось. Тем более постоянно находишься с бойцами, которые здорово ревнуют своего командира к разным порокам. Он должен в их понимании быть суперменом на все сто, чтобы было с кого парсуну писать, как выражался наш ротный.
В общем, мы выпили, помолчали некоторое время. Я тут же раскис, поплыл, и все происходящее перестало казаться мне трагедией. Генерал стал как-то ближе и роднее – обычный пожилой мужик, не монстр со стальным взглядом и жестокой волей правителя. даже почему-то жалко его стало… Единственное из-за чего я переживал в этот момент, было то, что я так быстро все сделал – как испуганный кролик: трюх-трюх – и готово.
Генерал довольно долго смотрел на меня усталым тяжелым взглядом, изучающе так. Потом вздохнул и сказал:
– Ну что ж… Раз уж вышло… женишься.
Не предложил, не спросил – приказал, как привык повелевать всеми подобными мне, хоть и мягко, как-то по-домашнему.
– Девка видная – жаловаться грех. Через месяц восемнадцать будет. Легкомысленная, правда. Есть такое. Намучился с ней. Но дальше будут твои проблемы. На то и муж, чтоб воспитывать…
Как отрубил. Вот приказ, лейтенант: жениться! Хотелось вытянуться в струнку, щелкнуть каблуками и крикнуть: “Есть жениться, товарищ генерал!”
Не посмел, промолчал скромно. Я же говорил, что строго соблюдаю субординацию.
А генерал, считая разговор оконченным, отправился спать, не забыв предупредить, чтобы я выставил пост по охране лагеря. Пост уже давно стоял: что бы верхи не творили, низы всегда незаметно делают свою работу.
Я посидел немного у стола, тяпнул еще пару стаканов вина из ополовиненной большущей бутылки, что стояла на столе, вылил остатки на землю, чтобы пацанам не досталось, и тут же завалился спать прямо на лавке, укрывшись какой-то курткой – то ли генеральской, то ли летчицкой…
С той поры прошло пять лет. Я стал капитаном, командовал ротой, потом спецгруппой – после оргштатных изменений, хотя тесть неоднократно предлагал мне перебраться в штаб и припеваючи жить, не подвергая себя опасности. Я постоянно отказывался: просто не мог бросить своих парней. Нет такой причины, по которой настоящий мужик может добровольно бросить спецназ. И потом, как бы я посмотрел им в глаза, став штабным? Мне и так досталось: постоянно приходилось доказывать, что я хоть и генеральский зять, но сам по себе крутой мужик.
Жену свою я любил безумно. Сердце кровью обливалось, когда был вдали от нее. А она ко мне таких чувств не испытывала. Я это знал, видел, понимал… И старался себя обмануть. Боялся потерять ее.
Поначалу-то она отвечала мне взаимностью. По-моему, просто потому, что в молодости легко дать на проявление бурного чувства адекватный ответ. На время медового месяца я ушел в отпуск, и мы укатили загорать на Черноморское побережье Кавказа. Тесть устроил нам путевки.
Этот месяц был самым счастливым в моей жизни. Не буду описывать, как он прошел, – все, что ни скажу об этом, будет тускло и бесцветно. Поэтому лучше не говорить. Наверное, и слов таких нет, чтобы рассказать, какое я испытывал счастье…
А дальше закружило и понесло. Она жила в старом южном русском городе, в квартире, которую нам удалось получить благодаря тестю (практически все офицеры, молодые и не очень, проживали в это время в общаге или снимали хаты в частном секторе, поскольку там дешевле). Я по три-четыре месяца мотался по различным местам в южных республиках, валял там дурака (с точки зрения моей жены), приезжал домой на пару недель, ну, может, на месяц, а потом отправлялся обратно.
Что в это время поделывала моя супруга, я не интересовался, заранее прощал все женские слабости и… Я просто благоговел перед ней, чуть ли не молился на нее и, страшно тоскуя в разлуке, даже начал писать стихи, которые с любой оказией отправлял в письмах, типа:
А здесь в горах так пусто и тоскливо.
И неба край над гранью бытия.
Лишь теплится мыслишка сиротливо:
Когда, когда тебя увижу я?!
Короткий бой сметет расчет с пригорка,
Разрушив о тебе мои мечты.
А после будет радостно и горько:
Жив я, я цел… Я здесь, а где же ты?
Мой талисман – твоя любовь и верность.
Я буду жить, дыханье затая,
Пока ты ждешь, пока тебе я верю,
Пока завидуют рогатые мужья.
Вот такие изъявления нежного чувства типа “я вернусь”! и так далее…
Первая трещина возникла в один из периодов моего короткого пребывания дома. У меня был выходной. Мы с женой гуляли по городу. Захотел угостить ее мороженым, а к киоску была солидная очередь. Посадив свою “икону” на ближайшую лавочку, я встал за мороженым.
Вдруг рядом тормозит какая-то иномарка, из нее резво выпрыгивает хачекообразный мужик, преспокойно обнимает мою жену и, дыша страстью нежной, пылко целует ее в губы. О! Она, сверкая глазами, отталкивает его и кричит, что – как вы смеете! Я вывернулся из очереди и натуральным образом вбил этого типа в машину, а его приятель, который был за рулем, резво перегазовал и они, как говорится, скрылись в неизвестном направлении.
Вообще-то мы жили в южном городе, а кавказцев в нем – хоть пруд пруди. Они иногда пристают к женщинам, особенно их привлекают голубоглазые блондинки. Но…
Потом, ночью, после того, как Наташка была необыкновенно ласкова и горяча, я сидел на кухне, смолил “Кэмэл” и анализировал.
Дело в том, что в нашей части на меня некоторые смотрели с сочувствием, которое я просто-напросто отказывался воспринимать. Ходили какие-то слухи, кто-то о чем-то судачил, некоторые парни мне пытались что-то объяснить. Одному из них я заехал в репу. По-моему, зря, погорячился. Просто не желал ничего слушать. Знаете, возможно, как это бывает.
Так вот, смолил я, значит, этот самый “Кэмэл” и припоминал. Был еще один нюансик. Дело в том, что Наташка родила сына через полтора года после свадьбы. Но это в принципе не отклонение от нормы – через полтора года, так через полтора. Только вот были две небольшие неувязочки. Когда, оправившись от эмоций, я подсчитал срок зачатия, вышло, что ребенок – семимесячный.
Да-да. В апреле я укатил в командировку и прибыл домой только в конце июня. А наследник появился только в конце февраля. Но это само по себе ничего не значило: бывают и семимесячные дети. Только вот сын получился смуглым, с черными глазами и волосами цвета воронова крыла.
Тогда я здорово переживал. В роддом после того, как его увидел, больше не приходил. Запил и несколько дней не выходил на работу.
Потом за меня взялась теща. Притащила какого-то консультанта, который долго и пространно объяснял беспочвенность моих опасений, дал посмотреть какую-то книгу уважаемого автора, где черным по белому было написано: не важно, что у родителей нет черт, которые появились у ребенка, так как, возможно, когда-то у кого-то в роду кто-то был черненьким.
А чуть позже мне позвонила мать и отругала: не майся дурью, сам не блондин, отец твой тоже в свое время закатил скандал: мол, почему ты не рыжий, как он сам и не с голубыми глазами. А дело в том, что бабка по отцу у тебя грузинка. Но ведь грузины не черные, робко возразил я. Бывают и черные, успокойся. Ага.
В общем, попереживал я и отошел. Жена была ко мне ласкова, внимательна, на сколько это возможно…
И вот финал. Ничего страшнее в моей жизни прежде не было. Я неожиданно вернулся из командировки раньше, чем положено, и застал свою жену с хачеком – уже другим, по-моему, который так добросовестно обрабатывал мою жену в нашей постели, что я даже на некоторое время дара речи лишился.
Они настолько увлеклись, что забыли обо всем на свете и не накинули цепочку на дверь, которую я открыл своим ключом. Сын, вероятнее всего, был у тещи. В зале на столе стоял французский коньяк, той же страны шампанское, в вазе – горка фруктов, рядом большая коробка нерусских конфет.
Дверь спальни была приоткрыта, так что я вполне мог наблюдать действо и слушать звуковое сопровождение.
Хачекообразный рычал, как чудовище из фильма “Чужие-2”, и так интенсивно дергал тазом, что я машинально отметил: непременно он там ей что-нибудь испортит.
А жена моя страстно визжала, задыхаясь, и кусала его за грудь. Спина у хачека была вся волосатая, что ваш пуловер, а вот на голове сияла плешь, которая ритмично двигалась туда-сюда, и на эту плешь, лоснящуюся от обильного пота, падал лучик света из наполовину пришторенного окна.
На секунду мне сделалось так нехорошо, что я в буквальном смысле отключился. Сел в кресло, помню. Сердце как-то резко заболело. Никогда не думал прежде, что у меня есть сердце, настолько хорошо был отлажен мой железный организм, который мгновенно адаптировался к любым нагрузкам.
Да, я сел в кресло, немного потискал лоб руками, механически взял конфетку из коробки и стал жевать. Потом, опять же на автопилоте, медленно налил полный фужер коньяка, машинально выбрав тот, на котором отпечатались следы губной помады, – из этого фужера пила моя жена, самый дорогой мой человек, а ею я не брезговал – так было всегда.
Потом они меня увидели. В тот момент, когда он кончил, жена моя повернула голову и взгляды наши встретились. Глаза ее выражали скорее досаду, чем удивление и страх.
А потом я ее ударил. Потому что она подошла ко мне, накинув рубашку хачека, – так делает женщина, закрывая свое тело от взгляда чужого человека: накидывает рубашку своего мужчины, хранящую его запах и тепло его тела. Наташка попыталась меня обнять и, насколько я могу припомнить, объясняла, как это все у них случайно получилось.
После моего удара она отлетела, опрокинув столик, и тут в поле моего зрения попал хачекообразный. Надо вам сказать, что лично против него я ничего не имел – он даже голый был такой солидный, мускулистый, уверенный в себе и, как ни странно, чувствовал себя, похоже, хозяином положения. Я помню, он наполнил фужеры и сказал: “Ничего, парень, не переживай. Мы тебе заплатим за моральный ущерб”.
Тут он ошибся. Два раза.
Во-первых, он оценил мои физические качества. Сам он был на полголовы выше и в два раза шире меня. Очевидно, таская железо на досуге – хорошая грудь, мускулистый живот и мощные плечи. А я, честно говоря, когда одет и в неподвижном состоянии, бойцом не выгляжу. У меня кличка среди своих – Профессор, а наши дают клички очень точно, абсолютно адекватно сущности человека.
Во-вторых, он что-то там ляпнул насчет “заплатим”. Вот так это выглядело: наглый, самоуверенный, хозяин жизни. Пришел, трахнул жену какого-то занюханного капитанишки и покровительственно этак похлопывает его по плечу: мол, не переживай, мол, заплатим. Тебе же лучше.
Я, помнится, дал ему в репу и промазал – скользком попал, потому что ничего не видел из-за навернувшихся на глаза слез. Он от этого удара даже не пошатнулся и принялся меня лапать – хотел удержать. Я стряхнул слезы и, ни слова не говоря, рубанул его локтем по диафрагме, затем пару раз надел на колено и методично бил по функциональным точкам до тех пор, пока он не перестал подавать признаки жизни. Потом собрал кое-какие вещи и ушел к парням в общагу.
События следующих дней я помню плохо. Мне тогда не то что анализировать, жить не хотелось. Я валялся на койке в общаге, ничего не ел, на службу не выходил. Командир отряда, зная о ситуации, меня не тревожил, и так тянулось несколько дней – до бригадного развода, когда-то из начальства обратил внимание, что такого-то нет.
Потом меня вызвал генерал. Я ему сказал, что служить не буду. По крайней мере здесь. И если он не желает скандала, пусть меня побыстрее уволят – неважно, по какой причине.
Я прокантовался в общаге где-то с месяц. Парни прикармливали. Спустя некоторое время меня уволили из войск, пропустив через офицерский суд чести. Это произошло очень быстро. Некоторые годами ждут и долго дуркуют, прежде чем их выкинут.
К тому времени я немного оклемался и начал задумываться, чем бы заняться далее. Как-то пошел погулять по набережной – под вечер, уже смеркалось, вполсилы светили немногочисленные рабочие фонари. Переходя дорогу, я увидел у светофора “Вольво”, за рулем которого сидел тот самый хачек, который крыл мою жену.
Хачек тоже заметил меня, развернулся по кругу и скрылся в неизвестном направлении, покачав сердито головой. Я удивленно пожал плечами: против него я ничего не имел и не горел желанием выяснять отношения.
Когда я забрел куда-то на самый конец набережной, где река подмывала сгнившие сваи и земля сползала пластами в грязную пенную воду, у меня внезапно возникла мысль о самоубийстве.
Несмотря на то, что парни в общаге постоянно уговаривали меня плюнуть на случившееся и забыть все, я просто ничего не мог с собой поделать – здорово переживал. Как вспомню жену, слезы в глазах и такая обида поднимается к горлу здоровенным комом – с ума сойти можно!
А тут такая вот панорама: пустынная набережная, тускло освещенная морговским светом, кругом мусор, окурки, мутная вода, воняет чем-то… Жить не хочется на такой земле.
Вдруг сзади раздается скрип тормозов. Оборачиваюсь, смотрю – “Вольво”, та самая, и за рулем сидит тот самый хачекообразный. Когда машина остановилась, из нее вышли трое парней и не торопясь затопали в мою сторону. Мне тогда абсолютно безразлично было, что со мной будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9