https://wodolei.ru/catalog/chugunnye_vanny/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

– поинтересовалась Конни. – Известно хоть ее имя, кто ее удочерил, где они живут? Ну и так далее.
– В том-то и беда, – посерьезнела Мэгги, – известна только дата ее рождения, больше ничего. Я никогда ее не видела… Женщина, которая устроила удочерение, говорила, что так будет лучше. Как только она родилась, ее тут же передали в руки новых родителей. Мне о них ничего не известно. Все было сделано под большим секретом.
– Так как же нам ее искать?
– Скорее всего, надо начать с картотеки – согласно новому законодательству, мы имеем право проверить список всех приемных детей. Поройтесь в архивах, и вы найдете людей, которые ее удочерили. Я бы сама за это взялась, но пресса шагу не даст ступить. А вам никто не помешает. И вот что: мне не хотелось бы, чтобы до поры до времени всплывало имя Мэгги Кендал. Мы назовем его, когда моя дочь найдется. Устроим встречу и там обнародуем.
– Где? – осведомился Барт.
– Так далеко я не загадываю, – заулыбалась Мэгги, и он сразу же уверился в обратном; она все просчитала наперед. Прокрутила в голове каждый шаг опасного маршрута, в который собиралась пуститься.
– И ты что же – возьмешь ее в свой дом, дашь ей свое имя? Перевернешь всю ее жизнь? Ведь твое вторжение бесследно не пройдет, сама знаешь. Об этом-то ты подумала, я надеюсь?
– Я обо всем подумала, – уверила она его, – и мне кажется, я имею все права…
– Но ты отказалась от них, когда отдала свою дочь в чужие руки. В этом случае права – не такая вещь, которую можно приобрести или продать за энную сумму. У тебя нет прав на жизнь твоей дочери. Ее приемные родители обладают определенными правами, потому что вырастили ее, но в конечном счете все должна решать она сама. Вот о чем тебе нужно подумать!
– Ты не веришь в мою искренность! – уязвленно сказала Мэгги.
– Есть подозрение, что ты пускаешься в эту авантюру не без задней мысли. Почему ты решила раскопать это дело именно сейчас? Почему не раньше, когда ты впервые добилась успеха? Почему не шесть лет назад, когда твоя дочь достигла совершеннолетия? Или еще раньше, когда ей исполнилось восемнадцать? Нет, ты говоришь об этом именно тогда, когда твои доселе незыблемые позиции пошатнулись! – Барт выпалил все это одним духом; он уже не сомневался в своей правоте. – Ну конечно же! Господи, все твои резоны шиты белыми нитками! Причина одна – пошатнувшаяся карьера. Ты нашла неожиданный способ ее поправить. Подогреть интерес публики к своей персоне, потом внимание киностудий и на пике всеобщего ажиотажа инсценировать явление новой Мэгги Кендал…
– …играющей матерей, – подсказала Конни.
– Играющей хоть черта в ступе, ибо отныне ей будет позволено все, поскольку ее величество публика будет голосовать за нее ногами, сколько бы она ни продержалась на экране. Помнишь историю Ингрид Бергман? После того, как образ ее поблек, она снялась в паре фильмов, которые были обречены на провал, но публика толпами перла в кинотеатры, чтобы посмотреть на свою любимицу; посещаемость снизилась, только когда во всех газетах появились разносные рецензии. Но когда она вновь вернулась на экран, она была не менее великой, чем прежде, и даже более! Карьера Джин Харлоу пошла вверх после смерти ее мужа при невыясненных обстоятельствах; «Метро-Голдвин-Майер» повысила ее гонорары с полутора до пяти тысяч в неделю! Реклама – бальзам для звезды. Даже если о тебе идет дурная слава, это все равно лучше, чем молчание вокруг твоего имени. Не так ли, Мэгги? Тебе ведь прекрасно известна мощь молвы. И готовность Голливуда подкармливать своих жертв, которым время от времени приходится переживать неприятные минуты. Вот и ты решила разыграть мелодраму: семнадцатилетняя простушка попадает в джунгли большого города и становится жертвой подстерегающего ее хищника.
Мэгги молча слушала его горячий монолог, и только ее тонкие длинные пальцы медленно сгибались в суставах, словно готовясь вцепиться Барту в горло.
– Да, я нисколько не сомневаюсь, что ты продумала все до мелочей, – продолжал свою обвинительную речь Барт, – только вот вряд ли ты сама доперла до такого замечательного сюжета. Признайся, кто тебе его подсказал?
Конни незаметно толкнула его локтем. Барт бросил взгляд на нее, потом опять на Мэгги и сказал:
– Понял. Ты посмотрела телевизор.
Мэгги дернула плечиком.
– Да, я смотрела интервью с популярной романисткой, чей сын, узнав, кто его настоящая мать, написал ей письмо…
– Я гляжу, ты уже усвоила соответствующий язык!
– …Она была потрясена. Я вспомнила о собственной дочери. Где она? Какой стала? И вдруг – совсем неожиданно – мне захотелось ее найти. И, – закончила она, сбрасывая со счетов все его гневные обличения, – я твердо намерена это сделать.
– Господи! – Барт как ужаленный вскочил с места. – Ты пытаешься прикрыть какой-то дурацкой мурой свой неслыханный эгоизм! Бедная девочка, которой выпало оказаться твоей дочерью! У нее же своя жизнь, которую ты собираешься подрубить под корень, чтобы подправить свои дела! Не пытайся втереть нам очки, Мэгги! Лучше хоть раз в жизни оторвись от своего изображения в зеркале и оглядись вокруг! Но сперва все же посмотри на себя внимательно, и если ты не вздрогнешь от ужаса, ты не та женщина, за которую я тебя принимал!
– Что плохого в том, что мне захотелось увидеться с собственной дочерью? – искренне удивившись, спросила Мэгги.
– Плохо, что ты вовсе не о ней думаешь, она для тебя только средство в хитроумной игре. Ты готова разыскать ее лишь затем, чтобы она стала крючком, на который ты подцепишь и публику, и продюсеров. С чего ты взяла, что ее обрадует твое появление из небытия? Может быть, ее вполне устраивает жизнь, которую она ведет без тебя? Ведь она тебя почему-то не разыскала. Ты говоришь, такие вещи разрешили еще в 1975 году, но мне пока что не пришлось отворить двери молодой женщине, пришедшей повидать дорогую мамочку! Тебе не приходило в голову, что она даже не подозревает, что ее удочерили? Ты собираешься нагрянуть будто Суперженщина, а для нее это может оказаться шоком! – Барт сурово покачал головой. – Совершенно очевидно, что ты на самом деле ничего как следует не продумала, даже не поняла, за какое сложное дело хочешь взяться. Ты смотришь на него с точки зрения своей выгоды, видишь в нем только удачную возможность выйти из тупика, словом, принимаешь во внимание только то, чем оно обернется для тебя. Тебе плевать, что ты играешь чужими жизнями, жизнью не только своей дочери, но и ее приемных родителей.
– Неправда, я предусмотрела все последствия, и действительно хочу встретиться с дочерью. Не хочешь помогать – дело твое, – ровным голосом проговорила Мэгги, ни капельки не задетая очередным залпом обвинений, и обернулась в сторону Конни: – А где же твое золотое слово?
– Барт прав, как бы дров не наломать. Так что прошу тебя, раз в жизни прояви осмотрительность, не пори горячку. И если собираешься стоять на своем, не забывай, что посягаешь на чужие судьбы. Не надо лезть напролом.
– Повторяю, я все продумала, – продолжала настаивать Мэгги. – Неужели трудно понять мои чувства? В течение долгих лет я ничем не могла помочь моей девочке, теперь же я могу многое для нее сделать. Не захочет она – значит, так тому и быть, – развела она руками, явно не допуская этой возможности. – Я буду повиноваться ее воле, – смиренно добавила Мэгги, но тут же упрямо подняла голову, входя в роль мамаши Кураж: – И будь я проклята, если позволю вам стреножить меня на старте!
Барт зааплодировал.
– Эти слова надо высечь на скрижалях. Если не ошибаюсь, ты процитировала последнюю строку из «Ее тайны»?
Мэгги едва удостоила его взглядом.
– Итак, вы или со мной, или против меня, – просто сказала она, давая понять, что ее ничем не переубедить.
Барт покачал головой.
– На меня можешь не рассчитывать. За шестнадцать лет в шоу-бизнесе я всякого навидался, нервы у меня крепкие, но это дельце слишком дурно пахнет. Ты не права, Мэгги. Ты желаешь обманываться – воля твоя, но меня избавь. Так что валяй, сама пачкай ручки, а я тут тебе не помощник.
Барт вопросительно взглянул на Конни. Та пожала плечами и сказала:
– Кому-то надо проследить, чтобы она не сломала себе шею.
– В случае необходимости используй наручники, – посоветовал Барт и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
– Я очень надеюсь, Мэгги, что ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь, – сказала Конни, оставшись наедине с хозяйкой.
– Как всегда, – доверительно улыбаясь, ответила Мэгги.
2
Она преувеличила – так было не всегда. Во всяком случае, не в ту ночь, когда она попала, как и пророчил ей отец, в «пропасть греха». Сколько раз вдалбливал он затверженные им с детства слова Священного писания: «Гнев Господен падет на головы неправедных». И гнев этот преследовал ее каждую минуту ее детства.
Его нельзя было назвать счастливым. С тех пор, как Мэгги покинула родительский дом, она старательно пыталась забыть о нем, разве какая-нибудь роль заставляла ее покопаться в собственном прошлом: так бывало, когда ей приходилось играть несчастливых девушек. Только с головой окунувшись во взрослую жизнь, она поняла, сколь многого была лишена родителями, с рождения обуздавшими ее смирительной рубашкой своих фанатичных принципов. Раньше она даже не представляла, например, что люди так много и беззаботно смеются. В их доме смех никогда не звучал. В глазах приверженцев конгрегационной церкви смех греховен, ибо подвергает насмешке мир, сотворенный Господом. Что же касается радости…
Вспоминая детские годы, Мэгги начинала понимать, что никогда не испытывала ее. В доме Хорсфилдов не отмечалось никаких радостных событий. Дни рождения почитались греховной плотской утехой, и если девочка получала приглашение от кого-либо из сверстников, ей запрещали идти. И, конечно, речи не было о том, чтобы отметить ее собственный день рождения – глупая причуда, пустая трата времени.
Не справляли Рождество. Конгрегационная церковь исповедовала Бога Ветхого, а не Нового завета. Этот жестокий Бог карал, налагал запреты и требовал беспрекословного послушания. В этой религии Дед Мороз был пережитком языческого идолопоклонничества, так же как рождественские поздравительные открытки. Все это считалось атрибутами Черной Мессы, дьявольщины. С годами, однако, Мэри Маргарет поняла, что дни рождения, Рождество и прочие праздники требовали определенных затрат, а ее родители были людьми скаредными. Это проливало совершенно другой свет на их образ жизни. Они были скудоумны и скупы и ни с кем не желали делиться как душевным теплом, так и материальными благами.
Если бы Мэри Маргарет попросили обозначить свое детство одной фразой, она назвала бы два сакраментальных слова: «а то…» «Надо получше выучить эту главу Священного писания, девочка моя, а то…» «Получше вытирай пыль, а то…» «Хорошо запомнила семь смертных грехов? А то…»
Семь добродетелей ее запоминать не заставляли. Бог ее родителей добродетелей не замечал, он видел только грехи. И был неистощим на кары. Как он любил наказывать! Девочкой она представляла его вожделенно потирающим руки при виде ее унижений. Чем больше она страдала, тем сильнее он ее любил. Мало-помалу она начала испытывать отвращение к нему, а потом и к родителям. Лишенная всех радостей нормального детства, она привыкла находить убежище от родительского фанатизма в собственном воображении.
Смышленая от природы, она смекнула, что притворным благочестием освободит себя от неусыпных назиданий и бесконечных угроз геенной огненной. Она приучилась держать язык за зубами и держать ушки востро. Но постепенно ее бунтарская натура стала брать верх над детскими страхами, а постылая жизнь под родительской крышей сделалась совсем невыносимой. Бес непослушания звал ее прочь из родительского дома, и вскоре она покинула его навсегда, никогда не вспоминая о нем как о родном пристанище.
Какой же невинной глупышкой была я в те времена, думала она, став взрослой. У нее никогда не возникало желания вернуться в страну детства. Но сейчас, войдя в спальню, чтобы сменить зеленое платье на один из любимых пеньюаров, она вдруг почувствовала, что ей не хочется спрыгнуть с поезда, который направлялся в те края. Мэгги присела перед трюмо и принялась снимать с лица грим, который требовался для телесъемки. Стирая с помощью специально для нее приготовленного крема яркий тон, она видела, как в зеркале проступают черты шестнадцатилетней Мэри Маргарет Хорсфилд: белая прозрачная кожа, с чуть заметными веснушками, зеленые кошачьи глаза – дьявольские, как осуждающе говаривала ее мать, копна морковного цвета волос в непокорных кудряшках, которые даже неласковая материнская рука не могла заставить лежать гладко.
Неужто я вправду была такой невинной овечкой, думала она, вспоминая забытые черты. Если бы я сейчас так выглядела, роль Джудит Кейн была бы у меня в кармане…
Она шумно вздохнула, будто паровоз выпустил пар. Черты лица в зеркальном отражении отвердели. Какую пустую, бессмысленную жизнь провела бы я, останься под родительским кровом, подумала она. Ничего и никого не узнала бы, они бы этого не позволили. Меня держали вдали от мира. Согласно их принципам следовало избегать всех, кто не принадлежал конгрегационной церкви, то есть 99,9 процента всего земного населения. У меня не было друзей, не было никакой жизни, кроме той, что допускалась церковными установлениями. Все смотрели телевизор, ходили в кино или в театр. Только не мы. Мы ходили только в церковь. У нас было радио, но слушать дозволялось только новости, ничего развлекательного. Удовольствие было запретным словом. Восьмым смертным грехом.
Читать разрешалось лишь те книги, которые не оказывали дурного влияния. А значит, ничего, кроме Библии. Мэгги сардонически рассмеялась. «Вот так я получила свои первые в жизни уроки актерского мастерства, – сказала она своему отражению. – Училась заучивать текст. Правда, я перезабыла всю библейскую премудрость, которую они заставляли меня зубрить. А ведь тогда за каждую запинку меня оставляли без ужина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49


А-П

П-Я