Говорить ничего не надо — так, пустяки какие-нибудь: не простудился ли он, не промокают ли ботинки, и что весной у людей повышенная утомляемость из-за авитаминоза. А летом все пройдет и наладится.
Что это он размечтался, одернул себя Алексей. Никогда в его семье такого не было и не будет. Какого черта! Он потерял семнадцать лет жизни с этими сволочами. Внезапно он понял, что уходят не к другой женщине, а от этой, когда больше нет сил терпеть. Он шагнул к Аньке и вырвал свою трудовую книжку и тонкую пачку денег. От неожиданности она выпустила все из рук. С тещей-то у него такой номер бы не прошел!
Он сунул ноги в ботинки, а руки в рукава куртки, подхватил шапку, а оставшейся перчаткой запустил в тещу.
— Ты что это.., ты что себе позволяешь?
Ты на кого руку поднял? — Она добавила несколько совсем уж бранных эпитетов, матерных. Раньше она такого себе не позволяла, однако ей очень подходило ругаться матом.
Алексею даже стало легче сделать то, что он собирался. Он нащупал в кармане паспорт, положил туда же бумажник и на прощание сказал:
— Чтоб вы все провалились!
— Куда ты? — изумленно вякнула было Анька, но теща дернула ее сзади за рукав.
Алексей с удовольствием хлопнул дверью и вышел на лестницу, наступая на шнурки.
Однако когда он зашнуровал ботинки и выпрямился, он почувствовал себя так плохо, что испугался. В голове стучали тысячи молотков, в ушах звенело. Это от нервов. Вернуться? Ни за что! И он вышел под мокрый снег.
После сорокаминутного блуждания по холоду ему стало совсем худо. Хотелось немедленно согреться, а в их дурацком спальном районе не было ни кафе, ни баров — только унылые серые дома, а в них — одинаковые квартиры с тещами. Он уже плохо соображал.
Возможно, даже бредил. Бормоча что-то, он заглянул в парадную и увидел приоткрытую дверь подвала. Пахнуло вонючим теплом. Из последних сил он сделал несколько шагов по лестнице. Внезапно что-то сильно ударило его в левый бок, и он без памяти скатился в теплую и темную глубину.
* * *
Он пришел в себя оттого, что глаза сквозь веки слепил яркий свет.
«Где я?» — Ему казалось, что он произнес эти слова вслух, но никто не ответил.
Он плотно сжал губы и почувствовал, что они сухи и покрыты коростой. Звуки доходили до него как сквозь толщу воды, но кое-что он мог различить: звяканье, женские голоса.
«Спокойно, — уговаривал он себя, — сначала надо все вспомнить. Я — Алексей Бодров, — всплыло в мозгу. — Уже лучше, а теперь немножко напряжемся и вспомним, как мы сюда попали».
Но память не отозвалась, тогда он осторожно приоткрыл один глаз. И ничего не увидел: перед глазами стояла белая пелена. Тогда он открыл оба глаза как можно шире и заметил, что над ним наклонилась довольно хорошенькая сестричка в кокетливом белом халатике.
— П-привет! — еле разлепляя губы, произнес он.
— Ух ты, какой шустрый! — Сестричка засмеялась. — Не успел глаза открыть, и сразу:
«Привет».
Алексей хотел поднять голову, но что-то мешало. И тело опоясывал жесткий панцирь.
— Тише, тише! — испугалась девушка. — Юрий Михалыч!
Подошел врач.
— Как зовут? — осведомился он, заглядывая в медкарту.
— Леша… Алексей Бодров… Константинович.
— Верно! — улыбнулся врач. — В паспорте так и сказано. Имя ты свое не забыл. Покажи, какая правая рука, какая левая, — и удовлетворенно хмыкнул, когда Алексей показал.
Потом он поводил у него перед глазами указательным пальцем и похлопал по плечу:
— Не горюй, мужик, жить будешь!
— Ч-что со мной?
— Пустяки, три ребра сломаны, синяки-ссадины да сотрясение мозга. Вот позвоночник ушиблен.., но, даст Бог, и это преодолеем.
Врач отошел к стонавшему соседу, а к койке Алексея подошла другая сестра, постарше, и стала устанавливать капельницу.
— Какое сегодня число? — Он уже произносил слова довольно сносно.
— Тише ты, не мешай.
— Ну какое число, — ныл он.
— Отстань ты, ну двадцать первое.
«Двадцать первое марта, — подумал он, — это значит, что я здесь три дня».
Потом уже хорошенькая сестричка Наденька рассказала ему, что нашли его при выходе из подвала на лестнице, всего избитого. Он был без сознания.
— Как же вы попали в ту парадную?
— Не помню. — Он отвернулся к стене.
Надя внимательно приглядывалась к нему.
На бомжа этот мужчина не был похож. И тетя Дуся из гардероба, куда сдавали одежду больных, сказала, что одет Бодров, конечно, так себе, но чисто.
— Хочешь, я к тебе домой позвоню? Волнуется жена-то небось, тебя три дня как нету.
— Я телефон забыл, — резко ответил Алексей.
— Да, при сотрясении мозга это бывает.
Но ты не волнуйся, я номер выясню.
— Не надо! — вскричал он и добавил, успокаиваясь:
— Не надо звонить, очень тебя прошу. Не волнуется жена за меня совсем. Мы с ней разошлись.
— Ну что ж, всякое бывает. Ты, значит, так от нее и ушел с одним паспортом в кармане?
— Выходит, таю Он провалялся в больнице целый месяц.
Ребра зажили быстро, сотрясение мозга прошло, как полагается, за двадцать дней, но врачей беспокоил ушиб позвоночника. Алексея просвечивали, возили на консультацию к профессору, но все же разрешили вставать. К нему никто не приходил, так что он здорово отощал на больничном питании. Побаливала спина, кружилась голова, а в остальном здоровье восстанавливалось. Он часто лежал молча, отвернувшись к стене, и раздумывал о своем дальнейшем житье. Жить было негде, и денег — кот наплакал. Что ж, у него остался последний выход — тетя Клава. Произнеся это имя вслух, он усмехнулся. У тети Клавы был дом в деревне Лисино Лужского района. Тетя Клава в деревне не жила, и он спокойно мог воспользоваться домом на время. Ему надо продержаться несколько месяцев. Самое большее до осени, а там.., будем надеяться, что все изменится.
Он сам настоял на выписке, хотя чувствовал себя неважно: с их больничными сквозняками устроили ему, кажется, воспаление легких. Когда ему выдали одежду и по описи документы, часы и бумажник, он с изумлением обнаружил, что бумажник пуст. А ведь там были деньги, много ли, мало, но это его последние. Он внимательно посмотрел на кладовщицу тетю Дуню. Она быстро сновала по кладовой и торопила его, отводя глаза.
— Тетя Дуня, а где же деньги? — громко удивился он.
— Какие деньги? — Голос ее по тембру визга напоминал только что опоросившуюся свинью.
— Шестьсот рублей было в бумажнике.
— Откуда я знаю, где твои деньги? Может, бомжи вытащили, пока ты в подвале валялся?
— Врешь, старая. Если бы бомжи вытащили, то уж и часы, и документы. Да и одежду бы сняли. А если бы ваши в «скорой», то документы и одежду оставили бы, а часы бы уж точно поперли. У меня часы хорошие, двести долларов раньше стоили. Так что деньги ты слямзила, я точно знаю. А часы побоялась. Потому что тебе вещи мои санитар по описи сдавал.
Тетя Дуня молча глядела на него, раздумывая, заорать или кончить дело миром. Прикинув физические возможности свои и Алексея, она решила было заорать, но взглянула ему в глаза и передумала.
— Вот что, бабка, — вздохнул Алексей. — Давай так сделаем. Бери мои часы за триста рублей — и мы в расчете. Я к завотделением обращаться не буду, уйду по-тихому. Ну?
Баба Дуня переводила взгляд с часов на Алексея. Часы действительно были стоящие.
И у зятя скоро будут именины — как раз хороший подарок… , — Сто пятьдесят! — сказала тетя Дуня строго.
— Двести — и ни рубля меньше! — твердо ответил Алексей. — А иначе иду к завотделением.
— Ладно уж, — вздохнула баба Дуня. — Из уважения к больному человеку.
Она удалилась в глубь кладовки и вынесла Алексею две смятые сотенные бумажки.
Он вышел на улицу. Было тепло, а на нем зимняя куртка. В бумажнике лежали двести рублей, и неизвестно, сколько времени ему предстоит жить на эти деньги.
Ольга Шувалова проснулась, как всегда, поздно и, как всегда, в отвратительном настроении. Накануне она снова вдрызг разругалась с мужем. Никита по обыкновению читал ей мораль: объяснял, как должна вести себя жена политика, потом оставил инструкции Аскольду и отбыл в Москву. А Ольга в знак протеста много пила вечером одна, хотя обычно старалась этого не делать, но уж очень достал ее Никита. В результате она с трудом нашла в своей огромной квартире собственную спальню и даже, кажется, ходила перед Аскольдом почти голая — пусть Никитин цепной пес помучается… Хотя, если честно, то видно, что его Ольгины прелести абсолютно не волнуют.
Голубой он, что ли?
Ольга, может быть, поняла бы мужа, если бы он стерег ее из ревности. Но ведь нет, он беспокоился только о своей репутации политика. Она должна была соответствовать вылепленному им образу: красивая ухоженная светская дама, украшение раутов и дипломатических приемов, верная и надежная спутница мужа… Никаких скандалов, никаких мужчин — Боже упаси! Ни одно пятнышко не должно замарать кристально чистый образ жены вице-губернатора…
Боже, как ей было с ним скучно! Один вид его серьезной физиономии вызывал у нее физическую зубную боль! Раньше, когда они могли еще спокойно разговаривать, вместо того, чтобы сразу заводиться на скандал, Никита объяснял ей, что карьера политика — очень сложная вещь, что он делает это не только для себя, что ей, Ольге, тоже будет гораздо лучше, если его переведут в Москву, что там совсем другая жизнь, она и не представляет себе, какие их ожидают перспективы и деньги.
Умом Ольга с ним соглашалась, но поскольку ее просто трясло от того, как он ходит, ест и говорит, то все его воспитательные речи пропадали даром. Как-то раз в относительно мирный период их взаимоотношений она спросила мужа, не будет ли он возражать, если она займется собственным бизнесом. Вот и Анна Андреева, и Елена Яблонская… Но Никита тогда так на нее посмотрел! Она ему никогда не простит того взгляда — он ударил ее сильнее любого оскорбления. В нем явственно читалось: не с твоими, душечка, мозгами… А она так надеялась, что собственный бизнес развяжет ей руки: муж не сможет контролировать каждый ее шаг, каждый телефонный звонок…. Да и деньги, разумеется, он ей кое-что давал, но эти деньги так быстро кончались, и опять начинался скандал.
«Я тебе только что дал десять тысяч долларов! — кричал этот сквалыга. — Неужели ты их потратила?»
Конечно, истратила, иначе стала бы она унижаться и просить еще… И не только что, а на прошлой неделе. И что такое десять тысяч, если в «Конти» за одну ночь ничего не стоит проиграть пятьдесят? И вообще все вокруг твердят, что жизнь подорожала! Лучше бы боролся с дороговизной жизни, если он такой выдающийся политик! Ведь народ живет очень трудно! Когда муж не давал денег, Ольга очень сочувствовала народу…
Приняв душ и выпив стакан грейпфрутового сока, Ольга решила, что жизнь не так плоха и у ее мужа, Никиты Шувалова, тоже есть свои достоинства. Например, то, что он очень много времени проводит в Москве. И если бы не проклятый Аскольд… Но следовало употребить время командировки мужа с пользой. Ольга задумалась, как бы позвонить Игорю. То есть позвонить ничего не стоило — вон лежит переносная трубка, звони хоть из ванной, хоть из туалета. Но проблема в том, что сволочной Аскольд умудряется прослушивать все ее разговоры. Как он это делает, Ольга не знала, в технике разбираться ей было неинтересно. Поймать его за руку она не могла, но не сомневалась, что он прослушивает разговоры по приказу мужа. Ругаться с Аскольдом было без толку: он смотрел на Ольгу и улыбался непроницаемой улыбкой. Один раз Ольга решила пожаловаться мужу, что Аскольд к ней приставал, но Никита верит ему больше, чем жене, поэтому он только усмехнулся в ответ.
А позвонить Игорю очень хотелось. Хотелось оказаться с ним в его маленькой однокомнатной квартирке и оттянуться на всю катушку… Ей хотелось думать, что Игорь — это мужчина, который ценит ее как женщину, что ему так же хорошо с ней, как и ей с ним. Так уж получается, что ей приходится всюду платить за него, да и ему надо сунуть какие-то деньги… Но он так беден, а разве ей жалко сотни-другой баксов. За все хорошее надо платить, это бесспорно. Игорь уверяет, что он беден, потому что талантлив. Талантливые люди ранимы, они нуждаются в ласке, заботе и душевной теплоте. Игорь — журналист, но завистливые бездарности, как он утверждает, мешают ему пробиться. Из-за них Игоря «ушли» из одной газеты, из другой и с телевидения тоже. Ольга не очень-то слушает его подробные жалобы, гораздо интереснее заниматься с ним другим делом.
Но с каждым разом все труднее и труднее улучить минутку для свидания, Аскольд свое дело знает.
Мобильник запищал неожиданно. Ольга схватила его раздраженно.
— Девочка моя, как ты? — Голос матери сегодня был беспокойным.
Понятно, нынче разыгрывается пьеса «встревоженная мать».
— Все в порядке, — по возможности спокойно ответила Ольга.
— Почему ты не позвонила мне? — Мать тотчас же сменила тон.
Раз у Ольги все в порядке, то она обязана была позвонить или заехать, побеспокоиться о больной матери. Словом, сейчас уже разыгрывалась другая пьеса — «неблагодарная дочь».
Ольга подавила в себе сильнейшее желание бросить трубку и отключить мобильник насовсем. С матерью надо быть осторожнее — она может принять какие-то таблетки, позвонить всем знакомым, как уже было. Мать тогда увезли в больницу, промыли желудок и отпустили, но какой-то мерзавец успел выпытать у нее, кто такой ее зять. И на следующий день в паршивой бульварной газетенке мелким шрифтом была напечатана крошечная заметка о том, как вице-губернатор Шувалов довел свою тешу до самоубийства.
Скандал в больнице Ольга устроила страшный. Газету закрыли — Никита сделал пару звонков, и на газетенку наехали по очереди санэпидемстанция, пожарные и собственная крыша. Все сразу никакая организация не выдержит. Заметку, в общем-то, никто не успел прочитать, но Никита страшно разозлился и орал на Ольгу, а потом две недели не давал денег. Так что теперь Ольга была с матерью очень осторожна.
— Я собиралась заехать сегодня, мама.
— Ну если тебе некогда, то я не настаиваю, — обиженно протянула мать. — Но могла бы поддержать меня, потому что именно сегодня такой день.
1 2 3 4 5