Я встал и прочел:

Песнь во славу Верховной бабушки
Кто вечно ворчит и брюзжит беспрестанно?
Кто рано встаёт, а ложится не рано?
Хромые поэты на чьем попеченье?
Кто топит им печь и печёт им печенье?
Чье мужество будет достойно воспето?
Верховная бабушка! Многая лета!
Кто сам той же выпечки, что и герои?
Кто в бурю стоять остаётся горою?
Кто, право же, право, не робкого нрава?
Верховная бабушка! Бабушке — слава!
Кому в этом доме поэты подвластны?
Чей гнет потерпеть они всё же согласны?
Кто их опекает от света до света?
Верховная бабушка! Многая лета!
Кто вечно ворчит и бранит их так грубо?
Кого прославляют литавры и трубы?
Кто здесь верховодит и правит по праву?
Верховная бабушка! Бабушке — слава!
Раздались дружные аплодисменты. А Верховная бабушка, приложив платок к глазам, пробормотала:
— Сперва эти негодяи вообще забывают про день рождения, а потом приводят человека в такое смущение. За что только господь бог наказал меня двумя поэтами?
— За острый язык! — рассмеялся прадедушка и тем самым дал Верховной бабушке повод спрятать платок и опять перейти на бодрый язвительный тон.
Когда я, перед тем как отправиться спать, пожелал Верховной бабушке спокойной ночи и даже, в виде исключения, поцеловал ее при этом, она сказала:
— Спокойной ночи, маленький поэт! Только смотри никогда больше не смущай меня такими стихами.
— Честное слово, не буду! — ответил я. — К следующему дню рождения подарю тебе букет чертополоха!
Пятница ,
в которую моему прадедушке нездоровится, а мы с Джонни Флотером отправляемся в гости к тете Юлии. Речь здесь пойдет о памятниках всяких видов; кроме того, здесь восхваляется некий герцог Оскар, который не нуждался в героях. Здесь заговорит даже камень. Итак,

ПЯТНИЦА
Пятница началась грустно, потому что врач остался недоволен здоровьем прадедушки. Он прописал ему сердечные капли и посоветовал полежать денёк в постели или хотя бы не вставать до обеда.
Старый выбрал второе и стал, лежа в постели, листать альбом памятников. Меня он послал погулять, заметив, что и поэтам не мешает иной раз размять ноги.
И вот я заковылял рядом с моим другом Джонни Флотером под ледяным ветром по возвышенной части острова. Мы рассматривали разукрашенные витрины магазинов. Уже начались рождественские каникулы, и теперь я мог спокойно выходить на улицу, не рискуя прослыть прогульщиком.
Когда лица наши раскраснелись от мороза и мы, несмотря на теплые свитеры, продрогли на ветру, мы завернули в гости к тете Юлии, у которой всегда было тепло. Эту жизнерадостную пожилую даму все на острове называли тетей, хотя она, собственно говоря, никому тетей не приходилась.
Возле двери ее дома висел звонок с гипсовой рукой, за которую надо было потянуть, а под ним была прибита картонка с надписью:

Зандман Овербек — звонить 1 раз.
Юлиана Овербек — звонить 17 раз.
Шарик Овербек — лаять 1 раз.
Зандман был мальчик нашего возраста, которого тетя Юлия взяла себе вместо сына. Он был найденыш. Его нашли грудным ребенком на берегу, на песке, завернутого в рыбачью робу.
А Шариком звали собачку тети Юлии, маленький длинношерстый комочек с завитушками, свисающими на глаза, — не поймешь, где зад, где перед.
Зандман, отлично справлявшийся с хозяйством в доме тети Юлии, открыл нам дверь, потому что мы позвонили только один раз. Проводив нас к тете Юлии в так называемую Голубую комнату, он тут же снова скрылся на кухне вместе с Шариком, а мы сняли свитеры и, как всегда, получили подогретого красного вина с пряниками.
— До меня дошли слухи, — сказала мне тетя Юлия, — что вы, Старый и Малый, опять сочиняете. Верно это?
Я ответил, что да, верно, но очень удивился, откуда про это знает весь остров.
— Не весь остров, — возразила тетя Юлия, — а только те, кто интересуется такими вещами. Могу поспорить, что Джонни не имеет об этом ни малейшего представления. Правда ведь, Джонни?
Джонни Флотер кивнул, но тут же добавил:
— Малый сегодня опять рассеян, словно профессор. Я сразу догадался, что они опять там чего-то сочиняют.
— А разве, когда сочиняешь, становишься рассеянным? — удивлённо спросила тетя Юлия.
— Еще как! — присвистнул Джонни. — Один раз я хотел устроить с Малым бег наперегонки задом наперед, а он вдруг увидел каштан. Ну и все! Стал ни на что не годен. Только и твердит про каштан, а когда ему что-нибудь говорят, вообще ничего не слышит.
— Ага! — воскликнула тетя Юлия. — Теперь я понимаю, как это получается. Когда поэты что-нибудь выдумывают или обдумывают, они не видят и не слышат, что происходит вокруг. В сущности, это не рассеянность, Джонни, а как раз наоборот — пристальное внимание, сосредоточенность на одном деле.
— Возможно, — пробормотал Джонни Флотер. Сложные процессы, происходящие в головах поэтов, как видно, не слишком его интересовали. Он был земным человеком, а потому и внес предложение сыграть в лото «Братец, не сердись».
Тетя Юлия охотно согласилась поиграть с нами, но то и дело вновь принималась меня расспрашивать, про что же мы с прадедушкой сочиняем. А узнав, что мы собираемся писать баллады и рассказы про памятники, почему-то пришла в полный восторг.
— Не забудьте, — сказала она, — что памятники — это не только то, что стоит на постаменте, Малый! На свете есть много всяких памятников. Например, монета или надгробие. Или дом, или герб, или просто камень, напоминающий о каком-нибудь событии. Даже созвездие может быть памятником. Не упустите это из виду, когда будете сочинять!
Это замечание тети Юлии дало толчок моим мыслям. Я играл все рассеянней и делал глупейшие ошибки. Джонни Флотер так разозлился, что под конец швырнул игральную кость на стол и крикнул:
— Я больше не играю! Малый вообще отсутствует!
Я не успел еще оправдаться, как тетя Юлия сказала:
— Малый, если я не ошибаюсь, думает о памятниках. Верно?
Я кивнул и объяснил, что виной всему замечание тети Юлии про разные памятники.
— Мне это очень лестно, — улыбнулась старая дама. — Знаешь ли, Малый, каждой женщине хочется хоть раз в жизни стать Музой — вдохновить поэта на какое-нибудь стихотворение.
— Только не моей Верховной бабушке, — уточнил я. И вдруг вспомнил, что обещал не опаздывать к обеду.
Я взглянул на часы, тикавшие в углу, и увидел, что могу еще успеть в последнюю минуту. Поэтому я извинился, поспешно натянул свитер и захромал в направлении Трафальгарштрассе. Голова моя была переполнена идеями про всякого рода памятники.
Я поспел как раз вовремя, чтобы пообедать с Верховной бабушкой. Сегодня, как и каждую пятницу, она варила на обед сушеную рыбу. Прадедушка ел в постели. Но после обеда встал и начал медленно взбираться по лестнице на чердак, чтобы вместе со мной подумать насчёт памятников.
Как только мы устроились в южной комнате — Старый в каталке, я на оттоманке, — я тут же принялся объяснять прадедушке, что памятники бывают всякие. Но он, оказывается, и сам уже это сообразил, перелистывая альбом.
— Даже прядь волос может оказаться памятником, — сказал он, — и иной раз более значительным, чем бронзовая конная статуя огромной величины. Я нашёл в альбоме две любопытные надгробные надписи и списал их.
Он вытащил из кармана газету, на полях которой было что-то записано.
— Одна из этих эпитафий — из Берлина. Там в Тиргартене бесчисленное множество памятников разным знатным лицам — из камня и бронзы. И на одном из них, изображающем какое-то высокопоставленное ничтожество, берлинцы нацарапали вот этот стишок…
Старый заглянул в свою газету и прочел:

Эпитафия знатному вельможе
Сей памятник нам всем сегодня
Того вельможу заменит,
Что взят был в рай иль в преисподню,
Ничем таким не знаменит.
Да! Выпить он любил, по слухам.
Земля ему да будет пухом!
— Видно, этот вельможа не тянул на памятник, — рассмеялся я.
— А вот один каменщик, наоборот, очень даже тянул, только никто ему памятника не поставил. Послушай, какая надпись вырезана на его деревянном могильном кресте!
Он снова заглянул в газету и прочел:

Эпитафия каменщику
Под этой плитою могильной
Покоится каменщик Тик.
Любил запивать он обильно
Пивом сосиски и шпик.
Он спас благородного Фоха,
Когда тот с моста сиганул.
Тот Фох всё живет, и неплохо,
А Тик-то в реке утонул.
Тут разговор у нас перешел на то, кто заслуживает памятника, а кто нет, и говорили мы очень долго.
— Одно, во всяком случае, ясно, — сказал в заключение прадедушка, — ещё не всякий, кому воздвигают памятник, герой. И не всякому герою ставят памятник. Сегодня утром в постели я написал две баллады, они тебя в этом убедят. Но сперва мне хотелось бы послушать ту балладу, которую ты сочинил вчера. Я знаю, она записана в альбоме, но я не стал ее читать. Хочу услышать от тебя самого. Ну-ка прочти!
Я положил тяжелый альбом на колени, раскрыл нужную страницу, заложенную спичкой, и прочел:

Баллада о короле и девочке
Жил-был король на свете,
Угрюм и нелюдим,
И знали даже дети,
Что шутки плохи с ним.
Раз дал он повеленье
На рынке городка
Повесить объявленье:
«Два красных узелка!»
Ищите, мол, подарки:
Завязаныв платок
Часы отличной марки —
Вот первый узелок.
Другой — того же цвета,
В нем слиток золотой.
На вид находку эту
Не отличишь от той
И что в ней — не узнаешь.
А замысел жесток:
Часы ты поднимаешь —
Взорвется городок.
Но кто поднимет слиток
В платочке красном, тот
Получит графский титул
И городок спасет.
А горожане что же?
Пустились наутек —
Им золота дороже
И жизнь, и городок!
Вот из дворцовых окон
На город Хартестольт
Король глядит в бинокль…
А город-то пустой!
И вдруг бежит вприпрыжку —
Он очень удивлен! —
По улице малышка —
Волосики, как лен.
Встревоженный немножко,
Король глядит ей вслед
(А звали эту крошку
Мари-Элизабет)
И видит: вот нагнулась
И красный узелок
Взяла, и улыбнулась,
И дергает платок…
Король сидит не дышит,
Бинокль упал из рук…
Но взрыва он не слышит,
А слышит сердца стук.
Бинокль он поднимает,
Навел на городок:
Нет, слиток вынимает
Завязанный в платок,
И катит по дорожке,
Бежит вприпрыжку вслед
И хлопает в ладошки
Мари-Элизабет.
И ножкою толкает
В ручей его — плих-плюх!
Король коня седлает
И скачет во весь дух
По склону, по долине…
С коня слезает он:
«Привет тебе, графиня!» —
Отвесил ей поклон.
Та, носик задирая,
Мгновенно входит в роль
И говорит, играя:
«Привет тебе, король!»
И на коня девчушку
Сажает он: «Оп-ля!
Гляди-ка, вся в веснушках,
А учит короля!»
И вот уж в замок скачут
Они из городка.
Что эта сказка значит —
Задумайся пока!
— Очень мило, Малый! — сказал прадедушка, когда я кончил читать. — Король развлекается, ставит жестокий опыт над своими подданными. Но когда в ловушку попадает эта малышка, его самого страх берет от своей же затеи. Девочка спасает город — это тоже хорошо. Она заслуживает памятника. И все-таки она не героиня. Ведь она действовала просто по незнанию. А герои знают, что делают и на что идут.
— А у тебя в балладе герой…
— Ну уж он-то знает, что делает, Малый. Хоть он и не герой!
— Как так не герой?
— А вот послушай!
И, развернув бумажную салфетку, исписанную с обеих сторон, он прочёл:

Баллада про герцога Оскара Доброе Сердце
Стоит в Гумберштадте памятник тот —
Герцог Оскар Великий.
Его из-за мельницы помнит народ
Для тмина, перца, гвоздики.
Но в хрониках мы ничего не найдем,
Чем мог бы он похвалиться, —
Поставил лишь мельницу в крае родном
Для перца, тмина, корицы.
Какой весельчак за бутылкой он был,
Свой парень и доброе сердце!
Какую он мельницу соорудил
Для тмина, гвоздики и перца!
Без шума сражений, без долгой войны
Сумел процветанья добиться
Родной стороны, потому что нужны
Всем перец, тмин и корица.
Всеобщий любимец — хоть и не герой…
Но вот о чем эта баллада:
Народу полезней правитель порой,
С которым героев не надо.
Я захлопал, потому что мне очень понравился и сам этот герцог Оскар, и стихи прадедушки.
— Чудно только! — сказал я. — Мы с тобой целые дни говорим про героев, а теперь вот радуемся: наконец-то хоть кто-то повернул дело так, что герои оказались совсем не нужны!
— Это, Малый, легко объяснить. Героизм рождается там, где есть опасность. Если бы на свете не было опасностей, героизм был бы ни к чему. Но их, увы, великое множество, а потому герои будут всегда. Обойтись без героизма можно, только всякий раз обходя опасность. Есть, конечно, люди, которые всегда умеют ловко ускользнуть от неё, увернуться, да вот хорошо ли это? И, главное, надолго ли это помогает?
Взгляд прадедушки случайно упал на тетрадку в клеёнчатой обложке, и он продолжал:
— Иногда в жизни надо уметь решиться, даже если это нелегко. Почти каждый герой, прежде чем совершить подвиг, волен был решать, пойдёт он на него или нет. Вот и Гераклу пришлось однажды выбрать себе судьбу. И он, поразмыслив, выбрал судьбу героя.
— Да разве это только Геракл, прадедушка? Ведь, наверно, каждый человек должен в один прекрасный день решить, что он выбирает.
— Конечно, Малый, — ответил прадедушка. — Тем-то и хорош Геракл, что похож на каждого человека, только как бы возвеличенного до полубога. Вот почему множество сказаний о героях повторяют, больше или меньше видоизменяя, его многочисленные подвиги. Не зря я так часто его вспоминаю. Уж кто-кто, а он заслужил свой памятник.
— Какой такой памятник, прадедушка?
— Созвездие, Малый! Прекраснее памятника и не придумаешь. Созвездие Геркулеса. Так называли Геракла римляне.
Но тут на лестнице раздались шаги, и мы насторожились.
Впрочем, сегодня нам нечего было прятать — ни исписанных обоев, ни «Морского календаря» у нас не было. Дверь раскрылась, и на пороге, к нашему удивлению, появилась тетя Юлия с пухлой красной записной книжечкой в руках.
— Простите, я и сама знаю, что помешала, — сказала она. — Но я тоже написала рассказ про памятник, и мне так хотелось бы услышать мнение знатоков!
— Что ж, мы вас терпеливо выслушаем, тетя Юлия, — ответил Старый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20