Человечеству
помогают,
лучи скрестя?
Нет –
с поднебесья
новый аркан
готовят
на шеи
рабочих и крестьян.
Десятилетие
страницы
всех газетин
смерть начиняла –
увечья,
горе…
Но вздором
покажутся
бойни эти
в ужасе
грядущих фантасмагорий.
…

2125 год.

Небо горсти сложило
(звезды клянчит).
Был вечер,
выражаясь просто.
На небе,
как всегда,
появился аэропланчик.
Обычный –
самопишущий –
«Аэророста».
Москва.
Москвичи
повылезли на крыши
сорокаэтажных
домов-коммун.
– Посмотрим, что ли…
Про что пропишет.
Кто?
Кого?
Когда?
Кому? –

Тревога.

Летчик
открыл
горящий газ,
вывел
на небе
раму.
Вывел
крупными буквами:

ПРИКАЗ.
МОБИЛИЗАЦИЯ.

А потом –
телеграмму:
Рапорт.
Наблюдатели.
Берег восточный.
Доносим:
"Точно –
без пяти восемь,
несмотря
на время раннее,
враг
маяки
потушил крайние".
Ракета.
Осветились
в темноте
приготовления –
лихорадочный темп.
Крыло к крылу,
в крылья крылья,
первая,
вторая,
сотая эскадрилья.
Еще ракету!
Вспыхнула.
Видели?
Из ангаров
выводятся истребители.
"Зашифровали.
Передали
стам
сторожевым
советским постам.
Порядок образцовый.
Летим
наперерез,
в прикрытии
газовых завес".
За рапортом –
воззвание:
"Товарищи,
ясно!
Угроза –
Европе
и Азии красной.
Америка –
разбитой буржуазии оплот –
на нас
подымает
воздушный флот.
Не врыть
в нору
рабочий класс.
Рука – на руль!
Глаз – на газ!"
Казалось,
газ,
смертоносный и душненький,
уже
обволакивает
миллионы голов.
Заторопились.
Хватали наушники.
Бросали в радио:
"Алло!
Алло!!"
Мотор умолк,
тревогу отгаркав.
Потух
вверху
фосфорический свет.
А люди
выводили
двухместки из ангариков,
летели –
с женой –
в районный совет.
Долетевшим
до половины
встречались –
побывавшие в штабе.
Туда!
Туда!!
Где бомбы
да мины
сложил
арсенальщик
в страшный штабель.

Радиомитинг.

– Товарищи!
На митинг! –
радио кликал.
Массы
морем
вздымало бурно.
А с Красной
площади
взлетала восьмикрылка –
походная
коминтерновская трибуна.
Не забудется
вовек
картина эта.
В масках,
в противогазном платье
земля
разлеглась
фантастическим макетом.
А вверху –
коминтерновский председатель:
– Товарищи!
Сегодня
Америка
Союзу
трудящихся
навязывает войны! –
От Шанхая
до ирландского берега –
фразы
сразу
по радиоволнам.

Авиамобилизация.

Сегодня
забыли
сон и дрему.
Солнце
искусственное
в миллиард свечей
включили,
и от аэродрома
к аэродрому
сновали
машины
бессонных москвичей.
Легкие разведчики,
дредноуты из алюминия…
И в газодежде,
мускулами узловат,
рабочий
крепил
подвески минные;
бомбами –
летучками
набивал кузова.
Штабные
у машин
разбились на группки.

Небо кроили;
место свое
отмечали.
Делали зарубки
на звездах –
территории грядущих боев.
Летчик.
Рядом – ребятишки
(с братом)
шлем
помогали
надеть ему.
И он
объяснял
пионерам и октябрятам,
из-за чего тревога
и что – к чему:
– Из Европы выбили…
из Азии…
Ан,
они – туда
навострили лыжи, –
в Америку, значит.
В подводках.
За океан.
А там –
свои.
Буржуи.
Кулиджи.
Мы
тут
забыли и имя их.
Заводы строим.
Возносим трубы.
А они
не дремлют.
У них –
химия.
Воняют газом.
Точат зубы.
Ну, и решили –
дошло до точки.
Бомбы взяли.
С дом – в объем.
Камня на камне,
листочка на листочке
не оставят.
Побьют…
Если мы не побьем. –

Вперед.

Одна
машина
выскользнула плавно.
Снизилась,
смотрит…
Чего бы надо еще?
Потом рванулась –
обрадовалась словно –
сигнализировала:
"Главнокомандующий.
Приказываю:
Пора!
Вперед!!
И до Марса
винт отмашет!"
Отземлились,
подняли рупора.
И воздух
гремит
в давнишнем марше.

Марш.

Буржуи
лезут в яри
на самый
небий свод.
Товарищ
пролетарий,
садись на самолет!
Катись
назад,
заводчики,
по облакам свистя.
Мы – летчики
республики
рабочих и крестьян.
Где не проехать
коннице,
где не пройти
ногам –
там
только
летчик гонится
за птицами врага.
Вперед!
Сквозь тучи-кочки!
Летим,
крылом блестя.
Мы – летчики
республики
рабочих и крестьян!
Себя
с врагом померьте,
дорогу
кровью рдя;
до самой
небьей тверди
коммуну
утвердя.
Наш флаг
меж звезд
полощется,
рабочью
власть
растя.
Мы – летчики,
мы – летчицы
рабочих и крестьян!

* * *
Начало.

Сначала
разведчики
размахнулись полукругом.
За разведчиками –
истребителей дуга,
А за ними
газоносцы
выстроились в угол.
Тучи
от винтов
размахиваются наугад.
А за ними,
почти
закрывая многоокий,
помноженный
фонарями
небесный свод,
летели
огромней,
чем корабельные доки,
ангары –
сразу
на аэропланов пятьсот.
Когда
повороты
были резки, –
на тысячи
ладов и ладков
ревели
сонмы
окружающих мастерских
свистоголосием
сирен и гудков.
За ними
вслед
пошли обозы,
маскированные
каким-то
цветом седым.
Тихо…
Тебе – не телегой об земь!..
Арсеналы,
склады
медикаментов,
еды…
Под ними
земля
выгибалась миской.
Ждали
на каждой
бетонной поляне.
Ленинская
эскадрилья
взлетела из-под Минска…
Присоединились
крылатые смоляне…
Выше,
выше
ввинчивались летчики.
Совсем высоко…
И – еще выше.
Марш отшумел.
Машины –
точки.
Внизу – пощурились
и бросили крыши.
Проверили.
Есть –
кислород и вода.
Еду
машина
в минуту подавала.
И влезли,
осмотрев
провода и привода,
в броню
газонепроницаемых подвалов.
На оборону!
Заводы гудят.
А краны
мины таскают.
Под землю
от вражьего газа уйдя,
бежала
жизнь заводская.

Поход.

Летели.
Птицы
в изумленьи глядели.
Летели…
Винт,
звезда блестит в темноте ли?
Летели…
Ввысь
до того,
что – иней на теле.
Летели…
Сами
себя ж
догоняя еле,
летели.
С часами
скорость
творит чудеса:
шло
в сутки
двое сполна;
два солнца –
в 24 часа;
и дважды
всходила луна.
Когда ж
догоняли
вращенье земли –
сто мест
перемахивал
глаз.
А циферблат
показывал
им
один
неподвижный час.
Взвивались,
прорезавши
воздух весь.
В удушьи
разинув рот,
с трудом
рукой,
потерявшей вес,
выструивали
кислород.
Врезались
разведчики
в бурю
и в гром
и, бросив
громовую одурь,
на гладь
океана
кидались ядром
и плыли,
распенивши воду.
Плавучей
миной
взорван один.
И тотчас
все остальные
заторопились
в воду уйти,
сомкнувши
брони стальные.
Всплывали,
опасное место пройдя,
стряхнувши
с пропеллеров
капли;
и вновь
в небосвод,
пылающ и рдян,
машин
многоточие
вкрапили.
Летели…
Минуты…
сутки…
недели…
Летели.
Сквозь россыпи солнца,
сквозь луновы мели
летели.

Нападение.

Начальник
спокойно
передвигает кожаный
на два
валика
намотанный план.
Все спокойно.
И вдруг –
как подкошенный,
камнем –
аэроплан.
Ничего.
И только
лучище
вытягивается
разящей
ручищей.
Вставали,
как в пустыне миражи,
сто тысяч
машин
эскадрильи вражьей.
Нацелив
луч,
истребленье готовящий,
сторон с десяти
– никак не менее –
свистели,
летели,
мчались чудовища –
из света,
из стали,
из алюминия.
Качнула
машины
ветра река.
Налево
кренятся
по склону.
На правом
крыле
встает три "К",
три
черных
"К" –
Ку-клукс-клана.
А ветер
с другого бока налез,
направо
качнул огульно –
и чернью
взметнулась
на левом крыле
фашистская
загогулина.
Секунда.
Рассмерчились бешено.
И нет.
Исчезли,
в газ занавешены.
На каждом аэро,
с каждого бока,
как будто
искра –
в газовый бак,
два слова
взрывало сердца:
"Тревога!
Враг!"

Аэробитва.

Не различить
горизонта слитого.
Небо,
воздух,
вода –
воедино!
И в этой
синеве –
последняя битва.
Красных,
белых
– последний поединок.
Невероятная битва!
Ни одного громыханийка!!
Ни ядер,
ни пуль не вижу мимо я –
только
винтов
взбешенная механика,
только
одни
лучи да химия.
Гнались,
увлекались ловом,
и вдруг –
поворачивали
назад.
Свисали руки,
а на лице
лиловом –
вылезшие
остекленелые глаза.
Эскадрильи,
атакующие,
тучи рыли.
Прожектор
глаз
открывает круглый –
и нету
никаких эскадрилий.
Лишь падают
вниз
обломки и угли.
Иногда,
невидимые,
башня с башнею
сходились,
и тогда
громыхало одно это.
По старинке
дрались
врукопашную
два
в абордаже
воздушные дредноута.
Один разбит,
и сразу –
идиллия:
беззащитных,
как щенят,
в ангары
поломанные
дредноуты вводили,
здесь же
в воздухе
клепая и чиня.
Четырежды
ночью,
от звезд рябой,
сменились
дней глади,
но все
растет,
расширяется бой,
звереет
со дня на день.
В бою
умирали
пятые сутки.
Враг
отошел на миг.
А после
тысяча
ясно видимых и жутких
машин
пошла напрямик.
В атаку!
В лучи!! –
Не свернули лета.
В газ!!! –
И газ не мутит.
Неуязвимые,
прут без пилотов.
Все
метут
на пути.

* * *
Гнут.

Командав нахмурился.
Кажется – крышка!
Бросится наш,
винтами взмашет –
и падает
мухой,
сложивши крылышки.
Нашим – плохо.
Отходят наши.
Работа –
чистая.
Сброшена тонна.
Ни увечий,
ни боли,
ни раны…
И город
сметен
без всякого стона
тонной
удушливой
газовой дряни.
Десятки
столиц
невидимый выел
никого,
ничего не щадящий газ.
К самой
к Москве
машины передовые
прут,
как на парад,
как на показ…
Уже
надеющихся
звали вралями.
Но летчики,
долг выполняя свой,
аэропланными
кольцами-
спиралями
сгрудились
по-над самой Москвой.
Расплывшись
во все
небесное лоно,
во весь
непреклонный
машинный дух,
враг летел,
наступал неуклонно.
Уже –
в четырех километрах,
в двух…
Вспыхивали
в черных рамках
известия
неизбежной ясности.
Радио
громко
трубило:
– Революция в опасности! –
Скрежещущие звуки
корежили
и спокойное лицо, –
это
завинчивала люки
Москва
подвальных жильцов.
Сверху
видно:
мура –
так толпятся;
а те –
в дирижаблях
да – на Урал.
Прихватывают
жен и детей.
Растут,
размножаются
в небесном ситце
надвигающиеся
машины-горошины.
Сейчас закидают!
Сейчас разразится!
Сейчас
газобомбы
обрушатся брошенные.
Ну что ж,
приготовимся
к смерти душной.
Нам ли
клониться,
пощаду моля?
Напрягшись
всей
силищей воздушной,
примолкла
Советская Земля.

Победа.

И вдруг… –
не верится! –
будто
кто-то
машины
вражьи
дернул разом.
На удивленье
полувылезшим
нашим пилотам,
те скривились
и грохнулись
наземь.
Не смея радоваться –
не подвох ли?
снизились, может,
землею шествуют? –
моторы
затараторили,
заохали,
ринулись
к месту происшествия.
Снизились,
к земле приникли…
В яме,
упавшими развороченной, –
обломки
алюминия,
никеля…
Без подвохов.
Так. Точно.
Летчики вылезли.
Лбы-складки.
Тысяча вопросов.
Ответ –
нем.
И лишь
под утро
радио-разгадка:
– Нью-Йорк.
Всем!
Всем!
Всем!

Радио.

Рабочих,
крестьян
и летные кадры
приветствуют
летчики
первой эскадры.
Пусть
разиллюминуют
Москву
в миллион свечей.
С этой минуты
навек минуют
войны.
Мы –
эскадра москвичей –
прорвались.
Нас
не видели.
Под водой –
до Америки рейс.
Взлетели.
Ночью
громкоговорители
поставили.
И забасили
на Нью-Йорк, на весь.
"Рабочие!
Товарищи и братья!
Скоро ль
наций
дурман развеется?!
За какие серебреники,
по какой плате
вы
предаете
нас, европейцев?
Сегодня
натравливают:
– Идите!
Европу
окутайте
в газовый мор! –
А завтра
возвратится победитель,
чтоб здесь
на вас
навьючить ярмо.
Что вам
жизнь
буржуями дарена?
Жмут
из вас
то кровь,
то пот.
Спаяйтесь
с нами
в одну солидарность.
В одну коммуну –
без рабов,
без господ!"
Полицейские –
за лисой лиса –
на аэросипедах…
Прожектора полоса…
Напрасно! –
Качаясь мерно,
громкоговорители
раздували голоса
лучших
ораторов Коминтерна.
Ничего!
Ни связать,
ни забрать его –
радио.
Видим,
у них –
сумятица.
Вышли рабочие,
полиция пятится.
А город
будто
огни зажег –
разгорается
за флагом флажок.
Для нас
приготовленные мины
миллиардерам
кладут под домины.
Знаменами
себя
осеня,
атаковывают
арсенал.
Совсем как в Москве
столетья назад
Октябрьская
разрасталась гроза.
Берут,
на версты
гром разбасив,
ломают
замков
хитроумный массив.
Радиофорт…
Охраняющий –
скинут.
Атаковали.
Взят вполовину.
В другую!
Схватка,
с час горяча.
Ухватывают
какой-то рычаг.
Рванули…
еще крутнули…
Мгновение, –
и то чересчур –
мгновения менее, –
как с тыщи
струнищ
оборванный вой!
И тыща
чудовищ
легла под Москвой.

Радость.

В «ура» содрогающимся
ртам еще
хотелось орать
и орать досыта, –
а уже
во все небеса
телеграммищу
вычерчивала
радиороста:
"Мир!
Народы
кончили драться.
Да здравствует
минута эта!
Великая
Американская федерация
присоединяется
к Союзу советов!"
Сомнений –
ни в ком.
Подпись:
«Американский ревком».

Возвращение.

Утром
с запада
появились точки.
Неслись,
себя
и марш растя:
"Мы – летчики
республики
рабочих и крестьян.
Недаром
пролетали –
очищен
небий свод.
Крестьянин!
Пролетарий!
Снижайте самолет!
Скатились
вниз
заводчики,
по облакам свистя.
Мы летчики –
республики
рабочих и крестьян!
Не вступит
вражья
конница,
ни птица,
ни нога.
Наш летчик
всюду гонится
за силами врага.
Наш флаг
меж звезд полощется,
рабочью власть растя.
Мы – летчицы,
мы – летчики
рабочих и крестьян".


II
БУДУЩИЙ БЫТ

Сегодня.

Комната –
это,
конечно,
не роща.
В ней
ни пикников не устраивать,
ни сражений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64