На этом участке острова не было ни одного городка, красотой ландшафта он схож был с округом Сент-Джорджес, и люди здесь жили такие же.
На небольшом полуострове Уэстерхолл-Пойнт, поросшем цветущими деревьями и кустами, Родерик Мэйгрин выстроил большой и вычурный дом; по мнению Грэйнии, дом этот, который ей вовсе не нравился, очень напоминал своего хозяина.
Ей не помнилось, чтобы она бывала в этом доме в детстве, а теперь, когда они плыли к берегу в лодке мистера Мэйгрина, заехавшего за ними, она со страхом думала, что направляется словно бы в тюрьму.
Оттуда не убежишь; она уже не сможет распоряжаться собой, ей придется во всем подчиняться этому толстому, краснолицему мужчине, встретившему их.
— Рад вашему возвращению, Килкери! — громким и чересчур сердечным голосом воскликнул Родерик Мэйгрин, хлопнув графа по спине.
Когда он протянул руку Грэйнии, и она увидела выражение его глаз, то лишь огромным усилием воли удержалась от того, чтобы не броситься назад на корабль.
Но корабль уже плыл на запад, к мысу, обогнув который он должен был направиться к северу и достичь гавани Сент-Джорджеса.
Родерик Мэйгрин ввел их в дом, где слуга уже разливал ромовый пунш в высокие стаканы.
Граф поднес стакан к губам, и глаза у него так и вспыхнули.
— Я ждал этого с той самой минуты, как покинул Англию, — сказал он.
Родерик Мэйгрин захохотал:
— Я так и знал, что вы это скажете! Пейте на здоровье! Этого напитка у нас достаточно, и я хочу выпить за здоровье прелестной девушки, которую вы привезли с собой.
Он поднял свой стакан, и Грэйнии показалось, что он мысленно раздевает ее своими налитыми кровью глазами.
Она так яростно ненавидела его, что почувствовала: еще секунда — и она выскажет свою ненависть, если не выйдет из комнаты.
Извинившись, она удалилась в отведенную ей спальню, но когда слуга сообщил ей время обеда, заставила себя умыться и переодеться; она спустилась вниз и решила держаться с достоинством: именно этого ожидала бы от нее мать.
Как она и предполагала, отец к этому времени успел крепко напиться, пьян был и хозяин дома.
Грэйния убедилась, что ромовый пунш был не только крепким, но и действующим длительное время.
К концу обеда ни тот ни другой уже ничего не ели; они только пили — друг за друга и за Грэйнию, которая, как стало ясно из их речей, должна была выйти замуж, как только они обсудят все формальные вопросы.
Грэйнию больше всего возмущало, что Родерик Мэйгрин даже не попросил ее стать его женой, но считал дело само собой решенным.
Еще в Лондоне она узнала, что дочь не должна расспрашивать родителей о том, какие они строят предположения относительно ее замужества.
Но она никак не могла понять, почему отец считает грубого, старого и сильно пьющего Родерика Мэйгрина подходящим мужем для нее.
Однако из того, что говорили собутыльники, из намеков Родерика Мэйгрина она сделала вывод, что хозяин дома платит ее отцу за право стать ее мужем, и что отец вполне доволен сделкой.
Одно блюдо следовало за другим, Грэйния молча сидела за обеденным столом, слушая и с ужасом осознавая, что мужчины относятся к ней, как к кукле, не имеющей ни чувств, ни разума, ни права на собственное мнение.
Она выйдет замуж, нравится ей это или нет, и станет собственностью человека, который ей отвратителен, такой же полной собственностью, как любой из его рабов, живущих и дышащих лишь постольку, поскольку ему это угодно.
Ей было мерзко все, что говорил этот человек, и то, как он говорил.
— Ну, что здесь происходило, пока меня не было? — спросил отец.
— Как-то ночью заявился проклятый пират Уилл Уилкен, уволок шесть моих лучших свиней и дюжину индюков, да еще перерезал глотку парню, который хотел ему воспротивиться.
— Парень поступил смело, раз не удрал, — заметил граф.
— Он поступил, как проклятый дурак, если хотите знать мое мнение. Полез на Уилкена в одиночку! — возразил Мэйгрин.
— Ну а еще что?
— Есть еще один чертов пират, француз, который крутится вокруг да около. Его имя Бофор. Как только я его встречу, всажу ему пулю между глаз.
Грэйния слушала в пол уха, но только после того, как трапеза закончилась и слуги, поставив на стол множество бутылок, наполнили стаканы в последний раз и удалились, сообразила она, что может ускользнуть из столовой.
Она была уверена, что отец вообще не замечает, здесь она или нет, а Родерику Мэйгрину, пившему с ним наравне, трудненько будет последовать за ней.
Она немного подождала, чтобы окончательно убедиться, что оба забыли о ее существовании, потом быстро и не говоря ни слова поднялась и выскользнула из комнаты, закрыв за собой дверь.
Взбежав по лестнице, она добралась до того единственного места, где пока еще могла укрыться, и принялась размышлять, что ей делать.
Дрожа от волнения, Грэйния лихорадочно перебирала в уме имена людей, искала хоть кого-то, к кому могла бы обратиться за помощью.
И поняла, что, даже если такие люди найдутся, отец вправе забрать ее, и они не смогут воспротивиться или даже просто выразить протест.
Стоя на лестничной площадке, она вдруг услыхала смех Родерика Мэйгрина, и смех этот диким ужасом вторгся в ее сознание, напомнив о том, насколько она беспомощна.
Она почувствовала, что это не просто смех сильно пьяного человека; так смеется тот, кто вполне доволен своей судьбой и тем, что добился желаемого.
И тут Грэйния поняла еще одно, поняла так, словно кто-то объяснил это ей на словах.
Родерик Мэйгрин хотел ее не только из-за ее внешности — об этом легко было догадаться по выражению его глаз, — но и потому, что она дочь своего отца, что она имеет, таким образом, определенный вес в обществе, даже столь небольшом, как на Гренаде.
Он привязался к ее отцу не просто потому, что они были соседями, а потому, что отец был принят у губернатора, с ним советовались, к нему относились с уважением и сам губернатор и все мало-мальски значительные люди.
Перед отъездом с острова Грэйния начала понимать общественный снобизм, развитый везде, где правила Британия,
Но мать Грэйнии совершенно открыто говорила, что не переносит Родерика Мэйгрина не из-за его происхождения, а из-за его поведения.
Грэйния слышала ее слова, обращенные к отцу: «Этот человек груб и вульгарен, и я не желаю видеть его в своем доме». «Он наш сосед, — беззаботно отвечал граф, — а у нас не так уж много соседей, чтобы проявлять излишнюю разборчивость».
«Я предпочитаю проявлять то, что ты называешь разборчивостью, если речь идет о дружбе, — возражала графиня. — У нас множество других друзей, было бы только время видеться с ними, и ни один из них не желает знаться с Родериком Мэйгрином».
Отец пытался спорить, но мать оставалась тверда.
«Мне он не нравится, и я ему не доверяю, — заявляла она. — Мало того, я верю рассказам о его жестоком обращении с рабами. Я не стану принимать его у себя».
Мать настояла на своем, и Родерик Мэйгрин не появлялся в «Тайной гавани», но Грэйния знала, что отец встречается с ним в других местах на острове, и они пьют вместе.
Теперь мать умерла, а отец дал согласие на брак дочери с человеком, которого она ненавидела и презирала и которого со страхом сторонилась.
— Что же мне делать?
Она снова и снова задавала себе этот вопрос; и когда вошла к себе в спальню и заперла дверь, казалось, самый воздух, вливавшийся в отворенное окно, твердил те же слова.
Она не стала зажигать свечи, стоявшие на туалетном столике, но подошла вместо этого к окну взглянуть на небо, усыпанное тысячами звезд.
Лунный свет сиял на листьях пальм, слегка покачивающихся от слабого ветра с моря.
Пусть и несильный, но все-таки свежий бриз, пролетая над островом, смягчал тяжелую и влажную духоту, которая с восходом солнца делалась почти нестерпимой.
Стоя у окна, Грэйния ощущала резкий запах мускатного дерева, пряный аромат коричных и гвоздичных деревьев.
Может, она всего лишь вообразила их, однако запахи пряностей занимали такое значительное место в ее воспоминаниях о Гренаде, что ей казалось, они взывают к ней и приветствуют ее возвращение домой.
Но домой к чему? К кому?
К Родерику Мэйгрину и ужасному браку? Она скорее умрет, чем покорится!
Она не имела представления, сколько времени простояла у окна.
Годы, проведенные в Англии, исчезли, словно их и не было никогда; Грэйния оставалась частицей острова, на котором прошло так много лет ее жизни.
Это было не только очарование тропических джунглей — гигантских древовидных папоротников, вьющихся лиан, плантаций деревьев какао… Все это именно история ее собственной жизни.
Мир Карибских островов, мир пиратов-браконьеров, ураганов и вулканических извержений, сражений на суше и на море между французами и англичанами.
Мир такой знакомый, неотделимая часть ее существа, а образование, полученное в Лондоне, как будто улетучилось, унеслось вместе с волнами теплого воздуха.
Она больше не была леди Грэйнией О'Керри, она одно целое с духом Гренады, с ее цветами, пряностями, пальмами и мягко плещущими волнами, шелест которых доносился до нее издалека.
— Помоги мне! Помоги! — громко крикнула Грэйния.
Она взывала к острову, словно он мог понять ее тревоги и прийти на помощь.
Долгое время спустя Грэйния разделась и легла в постель. Пока она любовалась ночью, в доме не раздалось ни звука; если бы отец стал подниматься неуверенной походкой по лестнице в свою спальню, она услыхала бы его шаги.
Но она теперь не тревожилась о нем, как тревожилась много раз с тех пор, как он снова вошел в ее жизнь.
Она могла думать только о себе и, даже засыпая, продолжала жарко молить небо о помощи, отдавшись молитве всем существом.
Грэйния проснулась внезапно от шума, который она скорее почувствовала, чем услышала.
Окончательно придя в себя, она прислушалась. Снова какой-то звук… Кажется, кто-то подошел к двери ее спальни. Грэйнии стало страшно при мысли, кто это может быть.
Потом она осознала, что звук доносится снаружи. Негромкий глухой свист, а после него кто-то произносит ее имя.
Грэйния встала с кровати и подошла к окну, которое оставила перед сном открытым и незанавешенным.
Выглянула и увидела внизу под окном Эйба.
Это был слуга ее отца. Ездил вместе с ним в Англию. Грэйния знала Эйба всю свою жизнь.
Это он вел все хозяйство у них в доме, помогая матери Грэйнии. Находил слуг, обучал их, следил, чтобы они работали, как следует. Это он взял ее с собой в лодку, когда она только еще приехала на остров. Грэйния помогала ему нести домой омаров, которых они вместе ловили в бухте, помогала собирать устриц — отец любил этот деликатес больше всех других даров моря.
Это Эйб научил ее ездить на маленьком пони, пока она была еще слишком мала, чтобы долго идти по плантации и смотреть, как рабы собирают бананы, мускатные орехи или плоды какао.
Это Эйб ездил с ней в Сент-Джорджес, когда ей нужно было что-нибудь в магазинах или просто хотелось поглазеть на большие корабли — как они разгружаются или принимают на борт пассажиров, отплывающих на другие острова.
«Просто не знаю, что бы мы делали без Эйба», — слышала Грэйния от матери чуть ли не каждый день.
Когда они уехали в Лондон, Грэйния видела, что матери недостает Эйба так же, как и ей самой.
— Нам надо было взять его с собой, — сказала однажды Грэйния, но мать покачала головой:
— Эйб принадлежит Гренаде, он часть острова, — возразила она. — А самое главное, твоему отцу без него не обойтись.
Когда мать послала за отцом, а он приехал слишком поздно, чтобы попрощаться с ней перед смертью, с ним вместе был Эйб. Грэйния так обрадовалась, увидев его, что едва не бросилась ему на шею и не расцеловала.
В последнюю секунду ее удержала от этого порыва мысль, что она сильно смутит Эйба своим поступком. Но вид его улыбающегося коричневого, словно кофе, лица вызвал в Грэйнии такую тоску по Гренаде, какой она еще не испытывала в Лондоне…
Грэйния выглянула из окна и спросила:
— Что тебе, Эйб?
— Должен потолковать с вами, леди. Теперь он называл ее «леди», а когда она была ребенком — «маленькой леди». Судя по голосу, потолковать он хотел о чем-то важном.
— Я спущусь… — начала было Грэйния, но запнулась.
Эйб сразу понял, о чем она подумала.
— Совсем безопасно, леди, — сказал он. — Хозяин не услышит.
Грэйния поняла без дальнейших объяснений, почему граф не услышит, и, не говоря больше ни слова надела халат, который лежал на чемодане, и пару домашних туфель.
Очень осторожно, стараясь не шуметь, она отперла дверь спальни.
Что бы там ни говорил Эйб, она боялась столкнуться не с отцом, а с хозяином дома.
Свечи на лестнице все еще горели, но оплыли почти до конца. Спустившись в холл, Грэйния вошла в комнату, которая, как она знала, находилась прямо под ее спальней и выходила в сад.
Она подошла к окну, выходящему на веранду, и пока отпирала задвижку, Эйб успел подняться на ступеньки и подойти к Грэйнии.
— Мы уходим быстро, леди.
— Уходим? Что ты имеешь в виду?
— Опасность! Большая опасность!
— Да что случилось? О чем ты хочешь сказать? Прежде чем ответить, Эйб оглянулся через плечо, словно боялся, что кто-то услышит.
— Восстание началось в Гренвилле среди французских рабов.
— Восстание?! — воскликнула Грэйния.
— Очень плохо. Убили много англичан.
— Откуда ты узнал?
— Прибежал один парень. Когда уже стемнело. — Эйб снова оглянулся через плечо. — Здешние рабы хотят присоединиться к восстанию.
Грэйния без расспросов поверила, что Эйб говорит правду. Слухи об опасности быстро распространялись по островам, которые то и дело переходили из рук в руки; чаще всего это были слухи о восстаниях то в общинах, поддерживающих французов, то в общинах, поддерживающих англичан.
Единственное, что удивляло, — восстание произошло на Гренаде, которая вот уже двенадцать лет находилась под властью англичан после того, как сравнительно короткое время побывала в руках у французов.
Но когда Грэйния плыла на корабле из Англии, она слышала, как офицеры говорили о французской революции и о том, что король Людовик Шестнадцатый два года назад был казнен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16