Больше всего я боялся праздников — Рождества, Пасхи и других. Не было ни одного Рождества, которое бы он нам не испортил. Мама обычно готовила праздничный обед, а он сидел в пабе, только к ночи приходил домой, ругался и бил посуду.
Однажды на Рождество — это было года два назад — мы сидели за столом и ждали его к праздничному обеду. Он ввалился, еле держась на ногах, обозлился, что стол еще не накрыт, и перевернул его. Он разбросал все: тарелки, чашки, еду. Потом начал бить мать, а она, как всегда, даже не пыталась защищаться, ни разу не ударила его в ответ. Возможно, она боялась, что от этого будет еще хуже.
На полу валялся нож, и я наклонился за ним. Мне хотелось ударить его ножом. Я хотел убить подонка, но он увидел у меня этот нож. Наверное, он угадал мои намерения и накинулся на меня. Мать пыталась его остановить. Он ударил ее, она упала, и он продолжал ее бить. Я убежал, закрылся у себя в спальне, но он ворвался и жестоко меня избил. Я неделю не ходил в школу, пока не сошли синяки и не зажили раны. Но даже тогда мать ничего не предприняла. Она ко всему относилась как к должному. Я думаю, она просто привыкла к такой жизни.
Тогда я понял, что хочу его смерти и что если останусь жить с ними, то убью его. Я не мог мириться с тем, с чем мирилась моя мать. Поэтому мне пришлось уйти из дома.
Иначе я бы убил подонка.
Глава 8
Из-за жары окна в комнате открыли настежь. Сильно пахло бензином. За окном жаркий ветер, вонь от перегоревшего масла и дым смешивались с отвратительным запахом нефти и превращались в ядовитое облако. Оно висело над портом Сэнт-Пэнкрас-Гудз, как толстое одеяло, сотканное человеческими руками. Удушающая жара делала привычное зловоние все более невыносимым.
Лежа в кровати в гостинице на Оссалтон-стрит, Брайан Уэбстер видел в окно станцию Гудз-Ярд. По ржавым рельсам, извергая столбы пыли, взад и вперед катались вагоны.
Чувствуя на себе любопытные взгляды других, он наматывал свои космы на указательный палец и ни на кого не смотрел.
Эти другие были приблизительно его возраста: девятнадцатилетние, которым можно дать все сорок. Бездомная жизнь оставила на их лицах свой отпечаток. Ни единой свежей, озорной мордашки. Одинаково изможденные лица людей, которые никогда и ни о чем не мечтают, одинаковые усталые головы, где не может возникнуть ясная мысль. Словно кто-то систематически высасывал из них жизнь, вытягивал последние крупинки надежды и заменял их отчаянием.
Это были девочки и мальчики в возрасте от пятнадцати до двадцати.
Брайан Уэбстер нередко слышал выражение: «Беда приходит не спросясь» и знал, что это правда. Она, не спросясь, пришла к нему и ко всем другим в этой гостинице.
Сейчас он отрешенно наблюдал за поездом, катившимся по ржавым рельсам, как в летаргическом сне.
— Что в этом толку? — спросила Сьюзи Грей. — Каждую неделю мы сидим здесь и болтаем о том, почему мы ушли из дома и что мы должны делать. И в следующую неделю мы все опять сидим здесь и говорим все о том же. Я не понимаю, какой в этом толк.
Сьюзи была на год старше Уэбстера и, вероятно, когда-то была хорошенькой. У нее еще сохранилась прекрасная фигура, хотя из-за постоянного недоедания Сьюзи очень сильно похудела. О том, что она плохо питается, можно было судить по ее волосам и коже. Все лицо покрылось какими-то болячками, длинные волосы потускнели и повисли как-то безжизненно. Она сидела на стуле, скрестив под собой босые ноги.
— Так какой в этом толк? — повторила она.
Эмма Пауэлл тоже хотела бы получить ясный ответ. Она работала в таких гостиницах-приютах, как эта, уже восемь лет. А начала этим заниматься накануне того дня, когда ей исполнилось двадцать два года. Гостиница на Оссалтон-стрит была всего лишь одной из многих гостиниц-приютов, созданных для кратковременного пребывания бездомных молодых людей. Правительство намеревалось убрать с улиц бездомную молодежь и всех прочих, у кого нет жилья. Это было отчаянной попыткой правительства повлиять на неприятную статистику. Никто точно не знал, сколько в Лондоне бездомных, и власти были заинтересованы, чтобы никто этого и не узнал. Гостиницы-приюты могли принять бездомных месяца на три. Срок вполне достаточный, чтобы манипулировать цифрами. Министры получали возможность разглагольствовать о том, как много ими сделано для бедных.
Эмма Пауэлл понимала, что решение проблемы бездомных было скорее неудобным кое для кого, чем вообще невозможным. Лондон был как гигантский ковер, бездомных сметали под него с глаз долой в такие вот гостиницы.
Она не знала, с чего начать. Ведь все ждут честного ответа на вопрос Сьюзи.
— Если вы все спросите прежде всего у себя, — начала Эмма, — если вы поймете, почему ушли из дома, то сами увидите, в чем ваша проблема.
— Жилье, — сказал Алан Кейси с сильным акцентом уроженца Глазго.
— Наша проблема в том, что нам негде жить, — подхватила Сьюзи.
— Да все это ерунда, — продолжал Кейси. — Мы сидим здесь, болтаем, а что дальше? Единственное, что мы знаем наверняка, — через три месяца нас вышвырнут отсюда, и мы снова окажемся на улице.
— Или в другой такой же гостинице, — добавил Уэбстер, все еще накручивая свои космы на палец.
— Ты не прав, Алан, когда говоришь, что выбросят тебя, — возразила Эмма Пауэлл. — Таковы правила для всех. Мне очень жаль, что это так, но я только выполняю свою работу.
— Вот-вот. И все так, — засмеялся Кейси. — Только подчиняются правилам. Правилам свыше. Правилам, придуманным какой-нибудь сволочью, которой никогда не приходилось обходиться без жратвы и без койки. Эти чертовы правила устанавливаются теми, кто не живет в мире реальных вещей. Вы видели когда-нибудь голодающего политика? А их детей? Кто-нибудь видел, чтобы их дети заканчивали свою жизнь в грязи, изнасилованные или, еще похуже, распятые, потому что им негде жить кроме как в коробке из-под шкафа или в приюте вроде этого? Нет таких. Сволочи. — Он поднялся и подошел к окну.
Кейси был высоким, хорошо сложенным парнем. Высокий рост и густые бакенбарды придавали ему взрослый вид. А на самом деле Кейси было всего восемнадцать.
— Эмма не виновата, — послышался тонкий голос с ливерпульским акцентом. — Она ничего не может для нас сделать. И не надо винить других в своих бедах.
Жанет Фергюсон беспокойно ерзала на стуле.
— Она же не виновата, что ты здесь.
— Я и без тебя знаю, что Эмма не виновата, — сердито повернулся к ней Кейси. — Я просто говорю о том, что есть.
— Если тебе не нравится такая жизнь, можешь возвращаться домой, — не унималась Жанет.
— Ради Бога, смотри на вещи реально, — огрызнулся Кейси. — Если бы я мог вернуться домой, неужели ты думаешь, я торчал бы здесь? А ты-то почему домой не торопишься?
Жанет опустила глаза, ее щеки запылали под дешевой белой пудрой. Эта пудра резко контрастировала с высокой копной ярко-оранжевых волос, густо покрытых лаком.
— По-моему, пора кончать разговор, — устало пробормотал Уэбстер. — Он нас все равно ни к чему не приведет.
Эмма Пауэлл вынуждена была согласиться. Она поднялась и обвела взглядом окружавшие ее лица. В них она увидела только усталую отрешенность.
— А я хочу еще кое-что сказать, — вдруг выкрикнула Мария Дженкинс.
Это была хорошенькая девушка лет шестнадцати, со светлыми волосами, собранными на затылке в хвост.
Несколько человек оглянулись на нее. Кейси уже направлялся к двери.
— Я хочу пойти на похороны Джона. Эмма, ты знаешь, где и когда это будет? — спросила Мария. Эмма Пауэлл пришла в замешательство.
— Я постараюсь узнать, — пообещала она.
— С чего это ты собралась идти? — удивился Уэбстер. — Моллой прожил здесь всего недели две.
— Он был хорошим парнем. И он мне нравился. — Мария как бы оправдывалась. — Я думаю, будет правильно, если кто-то из нас придет и выразит сочувствие.
— Я с ним даже ни разу не разговаривал, — пробурчал Уэбстер.
— Ты вообще мало с кем разговариваешь, — усмехнулась Сьюзи.
— Есть еще причина, чтобы хоть один из нас пошел на похороны, — сказала Мария. — Джон, пока его не убили, жил в этой гостинице. На его месте мог оказаться любой из нас.
Глава 9
Папка была нетолстой. Жизненный путь в шестнадцать лет умещается на половине листа.
Эмма Пауэлл открыла пластиковую папку и увидела карточку с надписью: «Джон Моллой». Там были указаны дата его рождения, домашний адрес, рост, вес и другие учетные данные, которые только и остались теперь от Моллоя. Она подумала, что в полиции изучали точно такой же лист, когда нашли его изуродованный труп на Клэпхем-Коммон.
На столе перед ней лежала газета со статьей о том, как обнаружили в кустах разлагающийся труп, но Эмма лишь мельком взглянула на крупный заголовок. Моллой был мертв. Что еще нужно знать? Ей было известно, что труп изуродован, и ей не нужны подробности. Эмма поставила папку на место в шкафчик, втиснутый в угол ее маленького кабинета. В маленькой комнате не было кондиционера, единственное окно было открыто, но это нисколько не ослабляло жару. По мере приближения к полудню температура поднималась до 85°. И ни дуновения ветерка.
Она просматривала другие папки. Их было около двухсот, в алфавитном порядке. Они содержали сведения о тех, кто находился сейчас в гостинице, и о тех, кто когда-то пробил здесь положенные три месяца. В каждой папке указывались не только возраст и физические особенности, но и социальное положение, домашний адрес (если таковой имелся), сведения о семье и друзьях. Эмма знала, что те, кому пришлось побывать здесь, в гостинице, уже не смогут прийти сюда во второй раз, но ей казалось, что она работает не в приюте, а где-то еще, на какой-то другой службе. Все, что полагалось знать о прошлом и настоящем постояльцев, было аккуратно отпечатано, их жизни умещались в нескольких строчках.
Эмма закрыла шкаф и села за стол. Она провела рукой по волосам и почувствовала, до чего же они мокрые. Взяла чистую тряпку и вытерла пот.
Дверь офиса была открыта, поэтому стук заставил Эмму вздрогнуть. На пороге стояла Мария Дженкинс.
— Входи, Мария, — пригласила Эмма и указала на стул. Но девушка не захотела сесть. Она смотрела в окно на Гудз-Ярд.
— Ты узнала насчет похорон Джона? — спросила Мария.
— Я звонила ему домой, но никто не ответил.
— А в полиции? Они-то должны знать.
— Они дают информацию только родственникам.
Мария вздохнула и наконец села.
— В газете написано, что он был изуродован, — сказала она, заметив газету на столе. — Как и те, другие.
Эмма кивнула.
— Все это очень грустно. — Она не знала, что еще можно и нужно сказать Марии.
— Тебя никогда не тошнит от всего этого? — спросила Мария, обводя взглядом маленький кабинет. — Ты же понимаешь, что в конечном счете ничем не можешь нам помочь. Ты спасаешь людей от улицы на три месяца, а потом они опять беззащитны. Тебе не хочется все это бросить?
— Я не думала об этом. Маленькая помощь лучше, чем вообще никакой, правда?
Мария задумчиво покачала головой.
— Интересно, родители Джона хоть теперь горюют о нем? — спросила она. — Я имею в виду, если они виноваты в том, что он ушел из дома. Они раскаиваются теперь? Винят себя в его смерти?
— Трудно сказать. Это все-таки был его выбор. Он приехал в Лондон, потому что сам так захотел. И все другие тоже — здесь или в другой гостинице для бездомных.
— И никому ни до кого нет дела, да? — сказала Мария, вставая. — Люди притворяются, будто они переживают за бездомных. Но всем все равно, если это происходит не с ними.
Она направилась к двери.
— Никому нет дела до того, что Джон мертв, потому что это не так уж важно. Он жил незаметно. Никто его толком не знал. Никто не любил. Никто не любит никого из нас.
Эмма открыла было рот, чтобы возразить, но только провела языком по пересохшим губам. Что тут скажешь?
— Никого бы не взволновало, если бы мы все умерли. По крайней мере, мы бы уже никому не мешали.
Эмма подумала, что обязательно надо возразить, но не нашла нужных слов.
Глава 10
— И куда ты пойдешь?
Сьюзи Грей сидела на краешке кровати, наблюдая за тем, как Мария Дженкинс вытаскивает из шкафа свои вещи и запихивает в нейлоновую сумку: две пары носков, пара леггинсов, несколько бриджей. Она случайно уронила на пол майку. Жанет Фергюсон быстро подскочила, подняла ее и подала Марии. Та улыбнулась и затолкала майку в сумку.
— Есть и другие такие гостиницы, — сказала Мария. — Попробую попасть в какую-нибудь из них.
— На твоем месте я не стала бы этого делать, — заметила Сьюзи. — В большинстве из них невозможно жить. Особенно в смешанных. — Сьюзи опустила голову. Есть вещи, о которых не хочется вспоминать.
Это случилось два года назад, но Сьюзи помнила все с такой жуткой ясностью, как будто это произошло вчера.
Их было трое. Все моложе двадцати. Двое совершенно пьяные или одурманенные наркотиками — она точно не знала. Да и какое это имело значение. Они напали на нее, сорвали с нее одеяло, когда она спала в своей комнате. Она еще не успела проснуться и прийти в себя, а двое уже крепко держали ее и третий насиловал. Они проделали это по очереди, заткнув ей рот простыней, чтобы не кричала. Они закончили свое грязное дело и удрали из гостиницы.
Она дотащилась до ванны и принялась смывать с себя всю грязь. Но сколько бы она ни мылась, ей казалось, что их отметины будут на ней всегда. Подлая татуировка, которая видна только ей. В ту же ночь она покинула гостиницу и бродила по улицам до утра. Злоба ее росла вместе с отвращением.
Две недели спустя, поздно вечером, на нее набросились два парня в дверях магазина на Оксфорд-стрит. Одному она вцепилась в глаза и чуть не выдавила их. Другому пришлось еще хуже. Сьюзи раскроила ему щеку почти до кости осколком стекла, который успела подобрать.
Она с восторгом смотрела, как они удирали.
Сьюзи поджала под себя ноги и взяла у Жанет сигарету. Жанет была девушкой крупной и деловитой.
— А как насчет денег? — спросила она Марию.
Та пожала плечами и горько улыбнулась:
— Буду просить милостыню.
— А знаешь, чем можно неплохо заработать? — хихикнула Жанет. — Есть прибыльное дело. — Она затянулась сигаретой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31