Да и неправильно толковать указанное завершение попросту или вовсе отказывать ему в толковании, к чему склонны исследователи, усматривающие в чужом глубокомыслии покушение на их собственное. Вазари же извиняет то обстоятельство, что «Джоконда» покинула Италию, когда ему было неполных четыре года.
– Вот так раз! – скажет читатель. – К чему, в таком случае, знать его мнение, заведомо ошибочное?
А к тому, что это еще и заблуждение многих, поскольку общее мнение нередко является не чем другим, как широко распространившейся ложью.
Исходя, по-видимому, из общего мнения, Вазари приписывает самому завершению, то есть «Джоконде», качество незавершенности, говоря, что, протрудившись четыре года, живописец оставил работу неоконченной. Является ли такое утверждение ложным? И да и нет. Да, потому что невозможно вообразить живописца, который с большею тщательностью отделывает каждый малейший участок поверхности своего произведения. В этом смысле «Джоконда» как нельзя лучше готова к тому, чтобы вставить ее в красивую раму и передать заказчику – пусть бы он радовался, а живописец довольствовался полученной им значительной суммою денег. Но заключение о ее незаконченности также не полностью ложно, скажет человек, понимающий незаконченность как непременное качество жизни и что окончить – означает убить. Ведь когда Леонардо придумывал особенное покрытие из тончайшего стекла, чтобы предохранить картину от неосторожного прикосновения и порчи, он одновременно искал совершенной прозрачности, не желая препятствовать эманации жизни распространяться и чтобы не дать картине погибнуть как бы от удушья. Но попрекавший живописца, будто бы он заботится об окончании, не приступая к началу, папа Лев о том, надо полагать, не догадывался.
Так случилось, что аретинец Джорджо Вазари, имевший редкую память и девяти лет знавший наизусть большую часть «Энеиды» Вергилия, в этом возрасте проводил ежедневно по два часа в обществе своего ровесника Ипполито, родившегося от Джулиано Медичи и Пачифики Брандано, Играющей, а также другого малолетнего Медичи, Алессандро; и все они вместе воспитывались поблизости папы Льва, а затем папы Климента из той же фамилии. Джорджо Вазари пришлось горько оплакивать папу Льва, как и папу Климента, умерших своею смертью, а скоро затем сына Джоконды, кардинала Ипполито, отравленного племянником Алессандро, с которым он воспитывался. Можно подумать, что Пачифика Брандано, лишившаяся вначале своего испанского мужа, после возлюбленного, а затем прямого потомства в лице кардинала Ипполито, взамен многочисленных частых утрат вознаграждена была чудесной способностью плодить двойников, происходящей, как естественно предположить, из качества самостоятельной жизни, присущей произведениям Мастера. Одетые и причесанные, как эта Джоконда, одетые иначе, совершенно раздетые, какой ее представляли наиболее наглые из многочисленных упорных поклонников, они сходны со своим образцом, но скорее как сестры между собою или дети с родителями – как Мария и Анна в известном картоне для флорентийской Аннунциаты. Так же, по-видимому, соотносятся единственная и подлинная «Джоконда» с действительной внешностью синьоры Пачифики: можно сказать, что синьора есть первая попытка природы, тогда как для окончательного осуществления замысла понадобится содействие Мастера.
Вазари отождествляет модель самого знаменитого портрета в истории живописи не с Пачификой Брандано, но с моною Лизой ди Антонио Мария ди Нольдо Герардини, женой флорентийского гражданина Франческо дель Джокондо. Если это действительно так, почему синьора имеет поверх прически обычную вдовам траурную вуаль, хотя Франческо скончался еще много позднее живописца «Джоконды»? Также Вазари не объясняет причину, отчего произведение с его редкостными достоинствами не досталось заказчику, но оставалось долгое время у Мастера в величайшем секрете. Это покажется еще удивительнее, если, согласившись с Вазари, предположить, что «Джоконда» создавалась вскоре после возвращения Леонардо на родину и службы у Борджа, когда он был озабочен соперничеством с Микеланджело Буонарроти и мог воспользоваться этой изумительной вещью для доказательства своего превосходства.
С другой стороны, версия с Пачификой Брандано небезупречна. Так, многие недоумевают, возможно ли, чтобы к своему величайшему произведению Мастер подошел, когда его ожидают у порога старость, болезни, а за ними и смерть? Некоторые, хотя не согласны с Вазари, называют вместо синьоры Пачифики неаполитанку Констанцу д'Авалос, ссылаясь на известный сонет, где имена Мастера и этой Констанцы поставлены рядом. Однако при равной неопределенности версий автору, по-видимому, принадлежит право выбора, даже если он руководствуется целями, относящимися к форме его сочинения, как композиция и другие подобные вещи.
92
О геометрической игре. Здесь описаны приемы, позволяющие производить бесконечное разнообразие квадратур в случае поверхностей, ограниченных кривыми линиями. Квадрат есть конец преобразования геометрических поверхностей. Кончено июля 7 дня в 23 часа, в Бельведере, в комнате для занятий, устроенной для меня Джулиано Медичи Великолепным, 1514.
– Высшим счастьем человека на земле, – говорил Никколо Макьявелли, – является возможность участия в управлении государством; а когда тирания не дает нам этого, не остается ничего другого, как искать его в ученых занятиях, ожидая лучших времен и собирая уроки опыта для потомства.
После того как Медичи возвратились в Тоскану, секретаря совета Десяти обвинили в заговоре, били плетьми и сослали в его имение в Сан-Кашьяно. Там он, по его словам, проводил часть дневного времени на постоялом дворе в разговорах с проезжающими, тогда как вечером и ночью беседовал с людьми древности, расспрашивая о смысле их деяний. При этом он забывал все тревоги и отчасти глушил жажду деятельности, подтачивавшую его существование. Но все же многого ему недоставало для исцеления; так что, прослышав о намерении папы сделать Джулиано Великолепного князем Эмилии, Модены и Реджо, чтобы, объединив названные области Италии, прибавить их к владениям церкви, Макьявелли стал хлопотать, желая поступить на службу и помочь тем самым Медичи, которые его опозорили и изгнали. Когда его упрекали за это, он с необычайной горячностью возражал, не задумываясь, поставить свое достоинство после государственной выгоды, а не наоборот, как это свойственно итальянцам.
Знаменитое впоследствии сочинение «Государь», герой которого, образцовый в делах управления и всевозможных злодействах, списан с Цезаря Борджа, Макьявелли тогда снабдил посвящением Джулиано Медичи, гонфалоньеру св. церкви и капитану папской гвардии: как ни изображай инженеров, художников и разных советчиков подлинными владельцами и устроителями, все вертится вокруг этих князей. С другой стороны, история прямо свидетельствует, что относительно таких, как Джулиано, судьба бывает слепа, бестолкова и непоследовательна, в то время как для художника, инженера или писателя вместо судьбы – его намерения и упорство, остающиеся в его распоряжении, кто бы им ни командовал. 24 сентября 1514 года Леонардо в сопровождении Франческо Мельци и одного слуги достиг города Пармы и приступил к составлению географических карт, необходимых на случай военных действий. Находясь на вершинах холмов, на высоких башнях и в других местах, откуда хорошо видна окрестность, Мастер проворно орудовал угломерным инструментом и одновременно наблюдал и обдумывал вещи, которые, может быть, не относятся к географии.
В книге, выкупленной у торговца бумагой годом раньше в Милане, первая запись имеет непосредственным поводом молнию, ударившую в миланскую Кредитную башню, где он вполне в духе Аристотеля рассуждает о силе пустоты, пожирающей окружающий ее воздух. По совпадению, спустя ровно год, минуя некоторые остававшиеся покуда незаполненными листы, на последнем, восьмидесятом, Леонардо вновь записал о пустоте, на этот раз образуемой, если воздух частично обращается в дождь, о чем он размышлял, находясь наверху одной Пармской башни. Таким образом, при начале и конце так называемого «Кодекса Е» одна напротив другой, как бы для надзора и охранения, возвышаются башни. И тут начинает действовать воображение, которому остается их соединить натянутым прочным канатом, по возможности чтобы не касался земли, хотя это трудно ввиду ее выпуклости, и посредине подвесить Коня вместе с проблемами, зачатыми в глиняном чреве ввиду императорской свадьбы, когда Моро велел его перетаскивать из Корте Веккио на пустырь перед замком Сфорца. Как и должно быть для вещи, которая в действительности не существует и питается чистой возможностью, Конь сильно исхудал и насквозь просвечивает, так что растягивающие его шкуру подобно тончайшим прутьям чертежные линии даже больше заметны сравнительно с его внешними очертаниями. Хотя если воображаемый конь, воспринимаемый на высоте, надо полагать, внутренним зрением, как бледная дневная луна, удачно повертывается под лучами солнца, его бок вспыхивает внезапно и слепит наблюдателя. Так прозрачное стекло, вдруг сдвинувшись, когда окно растворяют, отражает слепящий солнечный свет.
В числе параграфов знаменитого «Кодекса Е» нашли место несколько важных, которые касаются груза, подвешенного к растянутой между опорами нити: есть мнение, будто одних только этих параграфов хватит, чтобы считать Леонардо величайшим механиком. Но хотя мало кто полностью отрицает его заслуги в этой области, находятся люди, упорно и злостно пытающиеся их преуменьшить. Эти показывают, что Галилей первым применил выражение момент силы к понятию, принятому в механике в настоящее время, и что-де если кто придумывает название какой-нибудь вещи, тот ее и открывает. Однако, догадываясь, что их аргументация шаткая, эти хулители еще и чернят все целиком научные занятия Мастера: не ставя ни в грош исключительную кропотливость в исследованиях, они не видят огней истины, зажигаемых его интуицией то там, то здесь. Если же такие огни иной раз бывают и слабы, они нуждаются скорее в бережном укрытии, но не в кричащей надменности тех, кто, не гнушаясь пошлыми обвинениями, посмеивается, что Леонардо, дескать, за многое брался, но мало доводил до конца и вместо правильного научного рассуждения злоупотреблял метафорами и аналогиями.
Не существует великого человека, которого не осуждали бы другие авторитетные и умные люди. Не Декарт ли распространялся о Галилее, что тому недостает важного качества, так как он постоянно делает отступления и не останавливается, чтобы до конца выяснить какой-нибудь научный вопрос. «Это показывает, – утверждает Картезий, – что он не исследовал систематически, но, не отыскивая первопричину природы, изучал только основания некоторых отдельных явлений, и следовательно, строил без фундамента». В то же время, оправдывая и защищая аналогии, уместно сослаться на Кеплера, называющего их самыми преданными своими наставницами, воочию являющими сущность какого-нибудь предмета, тогда как Фрэнсис Бэкон, величайший агитатор экспериментального метода, по праву считается непревзойденным и изумительным мастером искусства аналогии. Кто другой догадается сравнивать волосы, целиком покрывающие древнего Пана, с лучами света и всевозможными другими истечениями из тела природы? Если же аналогии оправдываются признанными авторитетами, почему не сравнить момент силы с трехголовой Химерою, поскольку в чертеже его представляют три ветви, или три направления действия, а Леонардо не уподобить греческому Беллерофону, настигшему эту Химеру, воспользовавшись быстротою крылатого коня Пегаса? Что до названия, послужившего по крайней мере изобретателю – а именно потенциальный рычаг, – может, оно в самом деле не слишком удачно, но хорошо послужило своему изобретателю.
Чем более ширится угол веревки, которая на середине своей длины поддерживает груз п, тем более уменьшается потенциальный рычаг af и растет потенциальный противорычаг ad, поддерживающий груз; abc – актуальная поддержка груза; af и ad – рычаг и противорычаг, они потенциальные.
Также:
Если бы рычаг af был вдвое больше соответствующего ему противорычага ad, то веревка fc ощущала бы половину веса п; и это может произойти только в случае, если рычаг af займет горизонтальное положение, что невозможно, если подвесы ab и cb, совместно поддерживающие груз п, не станут параллельными друг другу.
Говоря иными словами, – нить, проволока или канат для Коня в том случае вытянутся в прямую линию, если подвешенный посредине груз равен нулю, а канат или проволока также не имеют тяжести; но это противоречит как идеальным условиям, так и действительности, а потому невозможно. Тот же, кто бросит взгляд в прошлое и посмотрит, как расставлены по течению времени отдельные вехи исследования и окончательное достижение, что этому было началом и куда Мастер пришел, тому человеку представлявшееся прежде случайным и беспорядочным кружение болотных огней покажется путешествием к заранее намеченной цели и станет видна его планомерность.
Но как нету малейшего груза, тяжесть которого сколько-нибудь не оттягивала бы книзу укрепленный на опорах канат, так каждая жизнь в своей изумительной совершенной законченности непременно меняет положение метафорического каната, протянутого из прошлого в будущее. Если же при повороте внезапно вспыхивает сильнейшим блеском поверхность Коня, отлитого из металла воображения, так же другой раз возможно увидеть как бы множество водяных пузырьков наподобие августовской росы, оседающей рано утром на паутине, но осевших на пеньковом плетении воображаемого каната, – драгоценную испарину мироздания, иначе говоря, деятельность многих людей, совокупно направляющих историю к ее цели.
93
Смотри же, надежда и желание водвориться на свою родину и вернуться в первое свое состояние уподобляются бабочке в отношении света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63