– Леся подобрала с песка камушек и забросила далеко в океан.
Что я мог ей ответить? Что с берега океан похож на великолепного зверя, заключенного в клетку? Или рассказать, что я не могу спокойно смотреть за черту горизонта, зная, что больше не попаду за нее? Или как трудно мне без боли вспоминать о глубине, зная, что километровая толща воды никогда больше не стиснет меня? Мне казалось, что Леся этого не поймет, ведь она, в отличие от меня, почти каждый день работает в океане. К тому же океан для нас символизирует разных зверей: для нее он красивое травоядное, а для меня – хищник. Она ведь не видела его зубов, а мне приходилось.
– Тебе не понравится то, что я могу рассказать, – ответил я.
– Думаешь, я не знаю, в чем состоит служба охотников? – сощурилась Леся. – Думаешь, не знаю, за что дают награду под названием Кровавая Капля, которую ты хранишь в шкатулке? Ты – кокетка. Делаешь вид, что занимался чем-то ужасным, хотя на самом деле все, кого ты убил, заслужили этого. И ты прекрасно об этом знаешь.
– Еще бы твои коллеги были в этом так же уверены, – насупился я и отвернулся в сторону океана. Волны напирали на меня, как враги в дурном сне, когда стреляешь по ним, выпуская из карабина один гарпун за другим, но они все равно прут, как заговоренные.
– Не все ли равно, что думают о тебе на станции? – она подобрала еще один камушек, но не бросила. Ей понравился белый узор на нем, напоминающий след чайки или древнюю руну.
– Для меня не все равно. Если бы не тень моей службы, я бы устроился вместе с тобой работать хоть кем-нибудь. И не был бы вынужден целый год сидеть сложа руки. Я не могу без океана, неужели ты этого не понимаешь?
– Понимаю, – в ее голосе послышалось сочувствие.
И хотя я был зол, шторм эмоций во мне постепенно улегся. Мне показалось, что она и впрямь все поняла.
– Я не бывший охотник, – мне стоило усилия сказать это. – Я им остался, несмотря на то что меня списали. И мне нечего стыдиться. Однажды, я тогда был еще совсем салагой, мы убили очень опасную мину возле Одессы. Она была старой, из икринки вылупилась давно, успела как следует наесться планктона и накопить около двадцати тонн жира, смешанного с азотной кислотой из специальных желез. Нитрожир – это почти нитроглицерин. Одна из самых мощных взрывчаток на свете, не считая водородной бомбы, конечно. Если бы эта мина рванула в километре от берега, небоскребы Одессы сорвало бы с антигравитационных приводов, и они бы рухнули, превратив город в пыль.
– Ты зря не рассказывал мне об этом.
– Наверное, зря, – согласился я.
Она взяла меня за руку и тихонько коснулась губами моей щеки. Ее тепло влилось в меня, пронеслось сверху вниз по телу, смывая, как старую плотину, остатки обиды и раздражения. Я обернулся, обнял Леську и, закрыв глаза, прильнул губами к ее губам. Мир превратился в ее дыхание, в ее запах, смешанный с запахом океана. Неожиданный порыв ветра сорвал с гребня волны пену и донес до нас соленые брызги.
– Если бы ты рассказал об этом раньше, – Леся чуть отстранилась, и мне пришлось разомкнуть объятия, – мне было бы легче устроить тебя. А так пришлось преодолевать трудности.
– Что? – не поверил я собственным ушам. – Ты устроила меня на «Тапрабани» ?
– Да. Это мой подарок тебе на день рождения.
– Леська! – я задохнулся и ощутил, что на глаза навернулась предательская влага. – Ты лучший на спите друг!
Я ничуть не лукавил, ведь это была самая большая моя мечта – оставаться с Леськой и не расставаться с океаном.
– Сегодня твоя первая смена, – она улыбнулась и потрепала меня по волосам. Потом добавила: – Охотник.
– А кстати, кем ты меня устроила? – запоздало поинтересовался я. – Нырять?
Понятно ведь, что для работы на биологической станции нужно специальное образование. У меня же оно было чересчур специфичным.
– Сторожем. В смену старому Бену. Будешь хозяином станции, когда на ней никого нет. Еще зверей надо кормить.
Это чуть остудило мою радость – я все же рассчитывал получить работу ближе к специальности. Но расстраиваться не стал, ведь работа была в океане. Этот факт искупал все ее недостатки.
– Кажется, будет буря, – я глянул в сторону горизонта.
– Скорее всего. Тогда нам надо скорее на станцию. Ты заступишь пораньше, освоишься, а я выпущу Тошку и Лидочку из вольеры. Заодно познакомитесь. Только надолго я с тобой не смогу остаться, мне надо сгонять на материк, забрать документы по тренингу для Тошки.
– Жаль.
Но на самом деле Лесин подарок так меня взбодрил, что некоторое время я мог бы пожить без нее. В общем, я не очень расстроился. Я представил, каких трудов ей стоило уговорить начальство принять меня в штат, ведь ее коллеги относились ко мне с настороженностью. Они считали меня убийцей и были правы. В какой-то мере, конечно, поскольку никому из них не приходилось видеть живых пиратов и скорострельный пулемет, направленный прямо в лицо. В этом я им завидовал.
Леся чмокнула меня в щеку и потянула за руку к дому, где в эллинге стоял катер.
– Заскочи на кухню, – попросила она, – прихвати что-нибудь съестного. А то два дня на станции никого не будет, и камбуз не работает. А я катер пока заведу.
Я обогнал ее и вскоре взбежал по ступеням в наше жилище. За два прошедших года оно перестало вызывать у меня бурный восторг, как поначалу, хотя домик на острове в Индийском океане я бы ни за что не применял на жизнь в северном городке вблизи Светлогорска, где прошло наше с Леськой детство.
Иногда, правда, меня охватывала ностальгия по тем временам. Я вспоминал, как мы с Вовкой, Лесей и занудой Вадиком играли в охотников, прыгая по лесу с самодельными ружьями и гарпунными карабинами. Все мечтали попасть в охотники, в том числе и Леся, конечно, но получилось у меня одного. Теперь же от года в учебке и неполных двух лет службы остались только щемящие воспоминания, бусинка Кровавой Капли, полученная после боя в Северной Африке, десяток фотографий, сделанных Долговязым, и косые взгляды Лесиных коллег. Еще остался служебный адрес Чистюли, с которым мы прошли огонь и воду как в прямом, так и в переносном смысле слова. Однако с тогo дня, как мне пришлось навсегда снять темно-синюю форму, мы с ним не встречались ни разу. Ни мне, ни ему не хотелось вспоминать, как у Пушкина, «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».
До чего же меня угнетало мое списание! Другие бы радовались, что остались живы, поднимаясь в дохлом гибридном аппарате с трехкилометровой глубины. А я считал это нелепой случайностью. Случайностью, которая привела к тяжелейшей баротравме, несмотря на усилия Молчуньи, тащившей меня на движках своего скафандра. Хотя с Молчуньей все было сложно. Если бы мне не пришлось ее успокаивать после гибели Жаба, мы бы не подрались, я бы не наткнулся спиной на острый край перекрытия станции и не нанес бы своему скафандру смертельные раны. Когда аппарат с порванными жабрами задергался в конвульсиях и испустил дух, мне ничего не оставалось, как продуваться из баллона смесью водорода и кислорода. А на такой глубине это верный способ схлопотать кессонку, даже учитывая оставшуюся после командира декомпрессионную таблицу для гремучего газа. Леся говорила: «Выжил, и то хорошо». Но без океана разве жизнь?
Поначалу домик на острове казался мне неплохой альтернативой – я мог видеть океан и Лесю одновременно. Но все получилось не совсем так. Леся продолжала работать на биологической станции, надолго оставляя меня наедине с призраками воспоминаний, а океан… С берега он действительно похож на великолепного зверя в клетке. Хемингуэй застрелился, когда понял, что не может больше поехать в Африку – он не хотел смотреть на жирафов в зверинце. Так что без Леси я попросту ненавидел наш дом вместе с островом. И вот сегодня она подарила мне работу на станции «Тапрабани». Несмотря на недостаток образования, которым время от времени попрекала меня Леся, у меня был внушительный опыт работы на сверхбольших глубинах, так что втайне я надеялся на подобный исход. Начальство «Тапрабани» прекрасно знало о моем прошлом, но остерегалось принять в коллектив человека, убивавшего за деньги других людей. Это они думали, что за деньги. На самом деле все было намного сложнее, но мне не хотелось никому ничего объяснять. Даже Леське, если честно.
Пройдя на кухню, я собрал несколько пакетов с едой и четыре банки мангового сока. Сердце в груди колотилось от предчувствия больших перемен, и у меня не получалось его успокоить. Я понял, что за грусть одолевала меня с утра. Получалось, что сегодняшний день рождения был в то же время и днем расставания с прошлым. Сегодня я должен буду окончательно от него отказаться, сам списать себя из охотников и начать новую жизнь. Жизнь без карабинов, амфибий, батипланов и аппаратов для жидкостного дыхания. Гражданскую, в общем, жизнь. Зато в новой жизни будет работа в океане, да еще и с Лесей. Следовало это принять, раз уж так все получилось.
«За четыре месяца это ведь первый мой выход в океан, барракуда меня дери!» – с волнением подумал я, подыскивая, во что уложить еду.
Первой мыслью по этому поводу было взять Леськину сумку в гостиной, но, подумав, я решил сначала сделать несколько, как мне показалось, важных приготовлений. Собравшись с духом, я взбежал по лестнице на второй этаж, где располагалась наша с Леськой библиотека. Толкнув дверь, я шагнул к своему столу, на котором сиротливо пылилась прощальная фотография со службы. Вся наша команда – я, Молчунья, Рипли, Чистюля, Викинг и на песке тень Долговязого с камерой. У меня вновь защемило сердце, и я перевернул снимок изображением вниз.
Выдвинув ящик стола, я порылся в нем и достал Крохотную шкатулку из красного дерева. У меня были сомнения в необходимости этого поступка, в особенности я не представлял, что скажет Леська поэтому поводу. Но мне стыдно было выйти в океан, как салаге, – в затрапезных закатанных брюках, в легкомысленной пестрой гавайке и без значка, заработанного в бою. У меня с океаном были особые отношения, и в конце концов я посчитал себя вправе сделать по-своему.
Открыв шкатулку и достав оттуда булавку Кровавой Капли, я хотел было приколоть ее к воротнику гавайки, но почувствовал, что совершаю кощунство.
– Барракуда! – ругнулся я вслух, звучно захлопнув коробочку.
С Кровавой Каплей, зажатой в пальцах, я чуть ли не кубарем скатился по лестнице и метнулся в кладовку. Открыв раздвижную дверь, я зажал наградную булавку в зубах и принялся рыться в вещах – сначала достал и надел форменные темно-синие брюки взамен повседневных, затем опоясался кожаным ремнем, на котором в дни службы носил глубинный кинжал, а поверх натянул форменную же рубашку. К ее воротнику я с удовольствием приколол алую бусинку Кровавой Капли и улыбнулся. Со стороны мои действия могли показаться наивными и бессмысленными, но для меня они имели значение. Выход в океан был для меня событием, и я хотел показать это. Кому? Океану, наверное. Так самураи надевают чистые одежды, готовясь к смертельной встрече с врагом. Чтобы враг имел возможность убедиться в готовности самурая к смерти.
Подумав, я отцепил погоны, затем глянул на босые ноги и вынул тяжелые форменные ботинки. Вообще-то эту обувь нельзя назвать самой удобной, но было в штурмовых говнодавах некое настроение – как раз то, которое овладело мной. Я намеревался войти в клетку к своему зверю и должен был как следует экипироваться. Хотя бы символически, так как сделать это реально у меня не было возможности – ни к какой глубинной технике у меня не было доступа, да и допуска к ней теперь тоже не было. Год назад врачи размагнитили мой подкожный чип, после чего ни один сверхглубинный жидкостный скафандр не впустит меня в себя. Теперь я могу нырять только с экипировкой клубных дайверов, но уходить в глубину с аппаратом воздушного типа для меня было так же зазорно, как космонавту былых времен управлять монгольфьером. В общем, штурмовые ботинки были единственной реальной экипировкой, которой я мог воспользоваться. Вот и все.
Зашнуровавшись, я несколько раз подпрыгнул на месте, присаживая обувь по ноге, затем вынул из-под картонных коробок штатный походный рюкзак охотников.
«Вот сюда и положу пакеты с едой», – подумал я, направляясь на кухню.
Чувствовал я себя замечательно, давно мне уже не было так хорошо. Даже реальная перспектива получить от Леськи взбучку за дурацкое переодевание не расстраивала меня. Негромко напевая марш охотников «В далях морских нам не будет преград», я сгреб съестные припасы в рюкзак и бодро вышел из дома. Крепчающий ветер встретил меня упругим напором, но форма охотников была специально скроена, чтобы противостоять всем океанским штормам – ее тёмно-синий цвет как раз и символизировал океан перед бурей. По небу тонкой пеленой неслись быстрые облака, отбрасывая под ноги трепещущие муаровые тени. Свет солнца был желтым, отчего окружающий мир напоминал изображение на древней пересвеченной кинопленке.
Леська уже вывела катер из эллинга и теперь на турбинной тяге выравнивала его по ветру, пробуя подойти к пирсу. Катер был новым – его выдали Леське на станции всего три дня назад. Неплохая машина, со всеми новомодными приблудами вроде экранно-полевой системы глиссирования, четырехизлучательным сонаром высокого разрешения и прямоточным форсажем. Вспомнив Молчунью, я подумал было, что она от такого комплекта была бы в восторге, но потом усомнился в этом. Чересчур уж гражданским был этот катер – слишком много хрома, слишком много облегченных деталей, слишком изящные формы. По натуре такая машина была похожа скорее на грациозную быстроногую лань, чем на грозного хищника, и могла не произвести на Молчунью никакого впечатления. Хотя в своей маниакальной страсти к моторам она могла восхититься любым куском металла или керамики, только бы в нем имелись цилиндры, поршни, валы, клапаны или турбины. Как-то, еще когда мы парились на базе в Атлантике, она от скуки взялась перебирать старый асфальтоукладчик, чтобы приделать к мотору какой-то лепестковый клапан.
1 2 3 4 5 6 7 8