– Как это прекрасно…
И помолчав немного, берет его за вторую руку. И так они стоят друг против друга, держась за руки и глядя друг другу в глаза: домна Лана – печально, эн Бертран – ласково.
– Ведь вы отдадите за меня жизнь, эн Бертран? – еле слышно спрашивает домна Лана.
– Смотря кому, – отвечает эн Бертран.
* * *
И вдруг страшный шум врывается в тихий сад. Впереди, завывая от ужаса и моля о пощаде, мчится жонглер. За ним – с треском ломая кусты шиповника, ругаясь, как тамплиер, – сам граф Риго с обнаженным мечом в руке. Следом за графом поспешает конюх с кнутом.
Жонглер вопит:
– Пощады!
Конюх кричит, задыхаясь:
– Вы же только выпороть его велели, мессен Риго!
Граф Риго рычит:
– Я передумал!
Услужливо посторонившись, эн Бертран успевает подхватить домну Лану за талию, чтобы ее не сбили с ног. Вся кавалькада проносится мимо.
Домна Лана широко раскрывает глаза.
– Что это было, эн Бертран?
Эн Бертран пожимает плечами.
– Понятия не имею.
Он подает руку домне Лане и ведет ее к скамье, увитой диким виноградом. Они усаживаются, чтобы было удобнее смотреть.
Вскоре из кустов выбирается граф Риго. Дышит тяжело – освирепел и от погони раззадорился. Рыжий волос дыбом встал, точно грива у льва, лицо побагровело, страшным сделалось, глаза выкатились.
На сестру свою, домну Лану, бешено глянул, рявкнул:
– Куда он побежал?!
Домна Лана холодно плечами пожала. А эн Бертран спросил:
– Чем же этот урод так досадил вам, мессен, что и рук о него марать не побрезговали?
Тут и конюх показался. Вид имел виноватый: упустил мерзавца! Граф Риго дал конюху богатырского пинка, конюх сгинул.
Плюхнулся граф на скамью по левую руку от Матильды-Ланы (а по правую эн Бертран сидел и улыбался тихонечко). Густые свои брови нахмурил.
И повисло тяжкое молчание.
Домна Матильда-Лана камешек под башмачком покатала – со скуки. А эн Бертран спросил графа Риго, за кем он гнался и кто столь яростный гнев его вызвал.
Граф Риго сказал, что гнался за наглецом жонглером, который поносную песнь про него, графа Риго, перед дамами дерзко распевал.
Эн Бертран спросил, о чем была та песня.
Тут граф Риго поднялся со скамьи и прочь зашагал. Эн Бертран ему в широкую спину глядел и любовался, ибо могуч и прекрасен был граф Риго.
Тогда эн Бертран негромко свистнул и сказал:
– Вылезай, ублюдок.
Из-под скамьи высунулась разноцветная рожа. Состроила вид умильный, губы в трубочку сложила, глазами захлопала. Домна Матильда-Лана взвизгнула, платье руками подобрала, чтобы не запачкаться (она подумала было, что черная половина лица у жонглера раскрашена для смеха углем).
Выбрался жонглер на траву, на ноги поднялся и учтивейше поклонился рыцарю Бертрану и прекрасной даме.
– Я Юк, мессен, – сказал жонглер эн Бертрану. – Я умею ходить на руках, вертеться колесом, стоять на голове, подбрасывать и ловить сразу семь яблок, ни одного не роняя, и играть на лютне. И все это принадлежит вам, если хотите.
– Гм, – вымолвил эн Бертран.
А домна Лана спросила:
– Чем ты раскрасил лицо – соком ягод или углем?
Прежде чем ответить, жонглер Юк еще раз поклонился домне Лане.
– Я не раскрашивал лица, прекрасная домна, – сказал он. – Оно у меня всегда такое.
И поведал историю о саламандре.
* * *
Вот как это случилось. Рожден Юк от знатных родителей. И отправился он путешествовать в поисках какого-нибудь славного рыцаря, который принял бы его в рыцарское братство. Но покуда искал он славы, настигла его любовь.
Была то дама редкой красоты, а звали ее Биатрис. Встречались они тайком, ибо муж этой дамы оказался удивительным ревнивцем, и дама не без оснований опасалась за жизнь своего возлюбленного.
Однако несмотря на все предосторожности, заподозрил что-то ревнивый старый муж прекрасной Биатрис. И, затаив коварный умысел, вручил своей супруге подарок: дивное одеяние из белоснежных перьев птицы саламандры, такое изумительное, что раз надев, не захотела больше домна Биатрис с ним расставаться. И носила, не снимая, целых три года, отчего одеяние замаралось и утратило первоначальный блеск и сияние.
Пыталась дама Биатрис стирать это платье, но оно, вместо того, чтобы очищаться, грязнело и тускнело еще больше, так что вскоре в нем было уже стыдно показаться людям.
Тогда подступилась дама Биатрис к своему супругу с расспросами. Мол, как бы ей обновить это дивное одеяние из перьев саламандры, заставить его засверкать прежним блеском?
Хитрец сперва отговаривался. Мол, зачем даме Биатрис это старье? Лучше он подарит дорогой супруге новое платье, из шелка. Но дама Биатрис и слушать не хотела.
Тогда сказал муж даме Биатрис, что одеяние из перьев саламандры можно выстирать только одним образом: в огне.
Но никто из прислуги не желал браться за такое опасное дело; сама же дама Биатрис не решалась. И подступилась она к своему возлюбленному, Юку, тому самому, который ныне рассказывает эту горестную историю прекрасной благородной домне и знатному рыцарю, ее другу.
И согласился Юк выстирать одеяние в пламени, ибо подобно огню пылала в нем страсть к домне Биатрис и готов он был выполнить любое ее желание.
Но едва только ступил он в огонь и погрузил руки с одеянием, как подлетела к нему белая птица и охватила его крылами. Это была саламандра, живущая в огне.
– Птица? – переспросила домна Матильда-Лана. – Я слышала, что саламандра – это ящерица. Она действительно живет в огне и питается чистым пламенем…
– Истинная правда, прекрасная домна и госпожа моя, – ответил жонглер Юк, низко кланяясь. – Однако у нее есть крылья и она покрыта перьями, почему кое-кто считает саламандру птицей. В то же время тело у нее, как у ящерицы, поэтому многие полагают, что саламандра все же ящерица. Ее природу можно считать двойственной, как и природу любви, которая одних возносит на крыльях, подобно птице, а других низвергает в ничтожество, к пресмыкающимся, что и произошло со мной от великой любви к даме Биатрис.
Белая птица силой забрала одеяние из белых перьев и возложила на себя. А самого несчастного Юка опалила огнем, так что он утратил всю свою первоначальную красоту, и никто с тех пор не узнавал прежнего Юка в нынешнем уроде с разноцветным лицом: ни дама Биатрис, ни знатные родители…
И потому, изучив жонглерское ремесло, стал Юк скитаться по дворам знатных сеньоров, развлекая прекрасных дам и издали любуясь их непревзойденной красотой…
Горестная эта повесть столь глубоко тронула сердце домны Матильды, что эн Бертрану пришлось отвести принцессу в комнаты и препоручить заботам любящих подруг и матери – королевы Альенор.
* * *
В этом месте нашей истории надобно отметить, что дарами своими Создатель оделил рыцаря Бертрана хоть и щедро, но неравномерно, и если одних было в избытке, то других – явно в недостатке. Доблести и остроумия было эн Бертрану не занимать, однако с искусством подбирать музыку к уже написанным строкам, да и с самим музицированием тоже дела обстояли совершенно иначе. Потому стихи свои обычно отсылал эн Бертран к одному музыканту Раймону Планелю, а тот уже превращал немые строки в звонкие песни, то воинственные, то озорные, а то полные нежной грусти – это уж как эн Бертран сочинит. Ибо слагать стихи эн Бертран был мастер.
Петь эн Бертран хоть и любил, но, щадя окружающих, нечасто дерзал, поскольку ни хорошего голоса, ни соразмерного слуха не было отпущено ему в надлежащей мере. И это весьма печально, что великолепные сирвенты распевались жонглерами, из коих наихудшим был Мальолин; сам же трубадур отчасти был как бы нем. Орать на прислугу – это пожалуйста. В бою до кого хочешь докричаться – ради Бога. А вот чтобы песенку спеть…
Потому, отведя домну Матильду к ее матери, королеве Альенор, возвратился эн Бертран в сад, к той самой скамье, где с жонглером Юком расстался.
Жонглер еще оставался там. Завидел Бертрана издали. Вскочил. Эн Бертран на скамью уселся, в жонглера взор вперил.
Жонглер Юк казался одних лет с самим Бертраном. Был темноволос, с обильной ранней проседью в растрепанных, торчащих во все стороны волосах. Лицо и левая рука в ожогах.
– Ну так что же, – вымолвил наконец эн Бертран. – За что тебя граф Риго зарубить хотел?
– За песню, – уныло сказал Юк.
– Спой, – велел эн Бертран.
Юк огляделся по сторонам – не слышит ли кто. Так сильно напугал его граф Риго. Эн Бертран сердито засопел своим сломанным носом, и жонглер удивительно быстро понял, что медлить не следует.
Лев – благороднейшая тварь (так незатейливо начиналась песенка), но так уж повелося встарь: хоть зверь и благороден, но ни на что не годен.
Дальше в песенке повествовалось (довольно корявыми простонародными стишками) о любовных похождениях льва, который оказался настолько глуп, что в поисках пары набрасывался с известными притязаниями на всех встреченных им животных. Обрюхатил он волчицу, осчастливил лисицу, едва не разорвал куницу, покрыл двух старых коров, не пропустил ни козлов, ни ослов – хоть те и отбивались, а тоже льву достались.
Увлекся Юк, глаза прикрыл от удовольствия. Сам свой голос слушает – и тает, тает… А голос и вправду чудный, богатый, с медью да с переливами.
Похождения льва завершались встречей с одним мудрым человеком, который и растолковал отважному, но невежественному зверю смысл его необузданных порывов.
«Признанье мне твое не внове, – сказал тот мудрый человек, – ты одержим любовью, а это страсть такого рода, что служит к продолженью рода».
И объяснил мудрец неразумной твари, что надлежит искать тому подходящую для себя пару, одной с ним породы. Не следует дарить любовью, не разбираясь, всякую скотину и любую животину.
Лев же, разумеется, спросил, как среди множества животных распознать львицу. Мудрый человек с охотой пояснил: мол, узнать ее вам будет просто: она такого же сложения и роста, как золото, у ней играет мех, она сильней и краше всех и от хвоста до зева львица – королева. И лишь одним от вас она разнится: без гривы львица.
И что же сделал тот глупый лев после того, как ему все растолковали, будто ребенку?
Пропев последний куплет, жонглер выразительно замолчал.
Эн Бертран хмыкнул.
– Принял за львицу львенка, – завершил он песню. – Теперь я понимаю, почему граф Риго не побрезговал гнаться за тобой с мечом в руке.
Жонглер встретился с Бертраном глазами.
– Неужто все, что говорят о графе Риго, – правда? – спросил он дерзко.
– Почти все, – сказал эн Бертран. – Песню поносную кто сложил?
– Я, – отвечал жонглер Юк.
– Оно и видно, – заметил эн Бертран. – Слова корявые, да и музыка сущая дрянь. А голос у тебя и впрямь красивый… К такому голосу еще бы и песни хорошие.
И пропел две строфы из своей старой сирвенты.
Едва лишь эн Бертран запел, Юк, не страшась смерти, откровенно поморщился. Эн Бертран пение оборвал, снова хмыкнул – беззлобно (что для эн Бертрана большая редкость) и так обратился к жонглеру Юку:
– А ну-ка расскажи мне правду, откуда у тебя эти ожоги…
Юк и рассказал.
Родился этот Юк на проезжей дороге. Мать, говорят, была паломница. На поклонение святым местам шла, к Иакову Компостельскому. А другие поправляют: нет, она бродяжка была. Только разница невелика.
Донесла молодая мать новорожденное дитя до первого постоялого двора да там и оставила на милость недобрых людей. А другие поправляют: не своей волей дитя оставила – умерла она.
Как бы то ни было, а ни матери, ни отца Юк отродясь не знал. Зато уж что ему с самого детства хорошо запомнилось, так это колотушки, попреки и тяжкая нудная работа с утра до вечера.
– А потом Господь Бог, должно быть, увидел, наконец, как я страдаю, и сжалился надо мной. Напустил на наш постоялый двор грабителей, – так продолжал Юк. – Загнали нас всех в малую камору, что за кладовкой. Все, что было съестного, из кладовки вынесли, одежду из сундука забрали. После дверь бревном подперли и запалили дом с четырех углов. Я один выбрался. Как жив остался – до сих пор в толк не возьму. Потом уж фиглярствовать выучился…
– Ладно, – так сказал эн Бертран. – Врешь ты складно, а правда, как я и думал, скучна и пресна, хуже вялой репы. Есть ли у тебя господин или же ты на свой страх по дворам знатных сеньоров таскаешься?
На этот вопрос Юк Пятнистая Рожа отвечать не стал. Лишь просиял, как ясное солнышко, рот до ушей раздвинул и на Бертрана с обожанием уставился.
Глава четвертая
«Я жажду сразу всех дорог!..»

1156 год, Далон
Бертрану – 11 лет
Как уже говорилось, между эн Бертраном и графом Риго никогда не существовало приязни. Да и откуда бы ей взяться, когда эн Бертран, скорый на язык, прозывал графа Риго «Oc-e-No», то есть – «Да-и-Нет», а уж какой гнусный намек скрывается под этим прозванием, – гадайте сами. Поначалу граф Риго дулся, после же решил всерьез обидеться.
В ту пору оба куртуазно ухаживали за одной и той же дамой по имени Маэнц де Монтаньяк. За ней еще младший брат графа, Готфрид, ухаживал, но с Готфридом эн Бертран водил задушевную дружбу и звал того «мессен Рыжик». Богатым опытом куртуазного вежества эн Бертран делился с Готфридом охотно. И из-за дамы Маэнц с ним не ссорился.
Да и мессен Рыжик, по правде сказать, Бертрану в рот смотрел.
А вот граф Риго от злости чуть не лопался.
* * *
И вот случилось так, что собрались под вечер в саду у Марии де Вентадорн, дамы весьма куртуазной и опытной, множество прекрасных дам, среди которых выделялись красотой домна Маэнц де Монтаньяк и домна Гвискарда де Бельджок. Эта домна Гвискарда прозывалась еще «Мьель-де-Бе», то есть – «Лучше-чем-Благо». Ничего удивительного, что она вызывала ревность у других дам.
Это-то прекрасное общество и взялись развлекать сразу три знатных сеньора, из которых двое, а именно, королевские сыновья граф Риго и эн Готфрид, отличались знатностью происхождения, третий же – непревзойденным остроумием (это был как раз эн Бертран).
Поскольку дело клонилось к ночи и беседку постепенно заволакивала тьма, то и разговор пошел о предметах подобающих, то есть – о разных явлениях дьявола роду человеческому.
Поначалу принялся пугать дам граф Риго.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5