Но это был сугубо сценический заговор, они играли умудренных жизнью актеров, высмеивающих всяческий интеллектуализм, пряча за этой игрой свои истинные склонности и симпатии.
И вот теперь Дэн смотрел на это живое доказательство собственного провала, на этот так и не завоеванный им приз, который к тому же был отчасти даже у него украден, поскольку он познакомился с Джейн раньше, чем Энтони, и, пока сам не представил их друг другу, держался на расстоянии просто потому, что испытывал перед нею почтительный страх. Теперь он довольствовался этим суррогатом близости, сидя рядом с Джейн в теплой тишине, нарушаемой лишь еле слышным шипением огня. Небо, казалось, еще больше потемнело, как редко бывает в середине лета. Чайник закипел, и Джейн потянулась за ним, сняла с плитки, принялась заваривать чай. Не прекращая этой процедуры, она задала Дэну свой поразительный вопрос:
– Ты спишь с Нэлл, Дэн?
Напряженное лицо, потупленный взгляд.
– Ну, дорогая… – Он даже присвистнул, сделав вид, что вопрос его удивил и позабавил; на самом деле он был просто шокирован. Не улыбнувшись, она поставила чайник на каминную плиту, поближе к огню. Дэн, мне думается, обладал одним несомненным достоинством: он необычайно быстро улавливал настроение собеседника по интонациям, по тому, как используются слова, по мельчайшим изменениям линий рта и глаз; но это касалось только настроения, намерений угадать он не мог. Он смущенно пробормотал: – Разве Нэлл не…
– Сестры не обязательно обсуждают друг с другом такие вещи. – Она положила по ложечке сухого молока в каждую чашку. – Ты хотел сказать – «да»?
– А разве не у всех так?
Надо сказать, что так было далеко не у всех, в те-то времена; а те сравнительно немногие, у кого было так, старались держать это в секрете. Но Дэн не относился к тем молодым людям, кто стал бы сейчас хранить под спудом свои обретенные тяжкими усилиями, а вовсе не данные от природы познания. Надо было сохранить хотя бы видимость откровенности.
– У нас с Энтони – не так.
Он не мог понять, зачем ей понадобилось сообщать ему об этом. Зная взгляды Энтони, он и не предполагал, что у них это могло быть так: и Нэлл, и он сам совершенно определенно решили, что этого не может быть.
– Католикам запрещается?
Джейн протянула ему чашку с чаем; хлопья нерастворившегося молочного порошка плавали поверху.
– Да.
– Для него это очень важно?
– Да.
– Хоть он сам и подсмеивается над собой… Эпиграммы сочиняет.
Она чуть заметно улыбнулась; но, кажется, уже второй раз в ее словах слышался упрек в адрес Энтони. Где-то в дальней глубине – подвижка земных слоев, первый, чуть заметный надлом в геометрических построениях. Она отпила из чашки.
– Я не девственница, Дэн. В моей жизни уже был другой… еще на первом курсе. До того, как я встретила Энтони.
Это признание сломало что-то нетронутое в их отношениях.
– А он – знает?
Она состроила гримаску:
– Может, из-за этого я тебе и говорю. Что-то вроде репетиции.
– О Боже!
– Так глупо. Если б только я решилась сказать ему в самом начале. А потом оказалось слишком поздно. Сплошной тупик. И дело не в том, что было. А в том, что раньше об этом не сказала.
Он предложил ей сигарету, зажег жгут из бумаги и протянул ей, потом закурил сам.
– А сам спросить он не догадался?
– При всем своем уме он удивительно доверчив в самых неожиданных вопросах. Он делает о людях такие заключения, каких никогда не сделал бы, если бы речь шла о теории логики или о силлогизмах. – Она затянулась сигаретой. – Во всяком случае, раньше мне всегда так казалось.
– А теперь?
– А теперь я думаю, может, он чего-то боится? И сама начинаю чего-то бояться каждый раз, как пытаюсь набраться смелости ему сказать.
– Но ведь когда-нибудь придется.
– Не могу – перед самыми выпускными экзаменами… Он это обязательно расценит как…
– Как что?
Замечательные у нее были глаза, поистине – зеркало души. Иногда она казалась совсем юной; вот и сейчас, пристально глядя в огонь, она казалась гораздо моложе Нэлл.
– Это его иезуитское воспитание. Мое сообщение будет настолько не ко времени, что он решит – я пытаюсь сообщить ему что-то совсем другое. Будет стараться понять – что именно.
– Ты уверена, что он не воспринимает союз с тобой как еще один гибельный шаг во тьму?
Она улыбнулась:
– Ну раз уж ты заговорил об этом… Думаю, я для него – воплощение этой самой тьмы.
– Он очень тебя уговаривает… ну, принять эту его веру?
– Ты же знаешь, какой он. – Она пожала плечами. – Он не устанавливает никаких правил. Не ставит условий. У него все разговоры – сплошь Габриель Марсель и личный выбор. Просто из кожи лезет вон, чтобы ничего не решать за меня. – Она плотнее оперлась на локоть, отодвинув ноги подальше от жаркого камина, но продолжала пристально глядеть в огонь. – На этой неделе до меня вдруг дошло, о чем на самом деле толкует Рабле. Насколько он и вправду современнее, чем вся эта шушера из Сен-Жермен-де-Пре. Насколько больше он экзистенциалист, чем все они, вместе взятые. Вот о чем я пыталась сказать там, на реке. Подумать только, ведь вся Англия охвачена стремлением к самоотречению! Прямо наваждение какое-то. А мы тут отгородились от всего в собственном крохотном мирке. Я чувствую, что примерно то же можно сказать и об Энтони с его верой. Он вечно занят мыслями о прошлом и заботами о будущем. Где уж тут наслаждаться настоящим. А Рабле – он словно потрясающе сладкая, нескончаемая ягода – вроде малины – на фоне всего этого. У него есть такие места… начинаешь думать, что он – единственное нормальное существо из всех людей, когда-либо живших на свете. – Она разглядывала кончик своей сигареты. – Попробовала объяснить все это Энтони. Пару вечеров назад.
– И он не все понял?
– Наоборот. Все до точки. Единственное, чего он не понял, – это что я только что изменила ему с другим. Мысленно.
Дэн усмехнулся, не поднимая глаз:
– Но ты ведь так это не сформулировала.
Но это подразумевалось. Раз способна на ересь, то и на адюльтер. Особенно в тот момент, когда за этическую необузданность он вынес приговор моему жалкому женскому умишку.
– Брось. Энтони вовсе не такой.
– Разумеется. Он был такой забавный. Никак не мог поверить, что я это всерьез. – Она принялась водить пальцем по узору потертого турецкого ковра рядом с ковриком, на котором сидела. – Его беда в том, что он может быть только тем, что он есть, только самим собой. А ты и я – мы можем быть другими.
– Ну вот, теперь ты отказываешь ему в воображении. Это несправедливо.
– В воображении я ему не отказываю. А вот в способности действовать соответственно… Он никогда не сумел бы написать пьесу. Или роман. Ничего, что потребовало бы от него стать другим. Никогда в жизни, проживи он хоть тыщу лет. – Она замолчала. Потом заговорила снова, сменив тему: – Никак не пойму, нравится он Нэлл или нет.
И снова он почувствовал, что шокирован.
– Конечно, нравится. Ты и сама это знаешь.
– Она что, не понимает, что он неодобрительно к ней относится?
Тут Дэн бросил на нее быстрый взгляд: она по-прежнему разглядывала узор на ковре.
– Это и для меня новость, Джейни.
Ложь: это неодобрение не только давно ощущалось, оно пугало. Сегодняшний день вдруг въяве обнаружил неожиданные грани, тайные трещины, время, обращенное вспять: воистину странные геометрические построения. Казалось, в Джейн говорит чуть ли не озлобленность, стремление снять шоры с его глаз и в то же время – душевная обнаженность, позволившая ему увидеть все эти глубоко запрятанные чувства.
– Он очень старается скрыть свое неодобрение. Даже от меня.
– Да что он может против нее иметь, Бог ты мой?!
– Думаю, он догадывается, что вы спите вместе. Опасается, что и во мне есть то же, что так пугает его в Нэлл. Он, видимо, принимает за чистую монету ее стремление казаться этакой пустенькой сексапилочкой.
– Но это же маска. По крайней мере наполовину.
– Я знаю.
– И я тоже заслуживаю осуждения?
– Да нет. Тебя он принимает таким, как есть. Ты – дитя природы. Так он сам себе доказывает, что он не ханжа. – Она искоса взглянула на Дэна: – Тебя все это шокирует?
– Мне кажется, во всем этом он какой-то ненастоящий.
– Но он по-настоящему любит вас обоих.
– Благодарю покорно.
– И он старается понять.
– Но он же не может искренне испытывать и то и другое чувство. Как это возможно: при нас делать вид, что ему нравится Нэлл, а за спиной жалеть, что я очутился в когтях Вавилонской блудницы?
– Просто он боится за тебя.
Он пристально смотрел на Джейн, но ее глаза были устремлены в огонь. Он почувствовал, что опять не успевает за ходом ее мысли.
– Ты об этом хотела мне сказать там, на реке? Когда спросила, собираемся ли мы с Нэлл пожениться?
– Это ты о чем?
– Вы с Энтони оба пришли к четкому выводу, что нам не следует этого делать?
– По этому поводу я ни к какому четкому выводу не пришла.
Он помолчал, потом чуть слышно сердито хмыкнул:
– А я-то думал, что мы во всяком случае заслужили вполне квалифицированное одобрение – с твоей стороны. – Он опять помолчал. Потом спросил: – Почему же тогда ты сказала, что Нэлл повезло?
– Потому что я так считаю. – И добавила очень медленно: – И я не могла прийти ни к какому четкому выводу, потому что не могу судить об этом объективно.
Он снова постарался заставить ее поднять на него взгляд.
– Почему не можешь?
– Потому.
– Это не ответ.
Она очень тихо ответила:
– Потому что я ревную.
– Из-за того, что для нее постель не проблема?
– Это была бы просто зависть. А я ревную.
Потребовалось время – минута или даже две, чтобы до него дошло. Но то, как упорно она разглядывала ковер… Он опустил глаза и принялся разглядывать собственные, вытянутые прочь от огня ноги: он сидел опершись о стену рядом с камином и теперь чувствовал себя как человек, которого с завязанными глазами подвели к краю пропасти. В наступившей тишине Джейн пробормотала:
– «Fais ce que voudras».
– Все как-то очень сильно усложняется.
– Может быть, наоборот, упрощается? Давно пора.
– Но я думал, вы с Энтони…
Она отвернулась и теперь опиралась на другой локоть. Он смотрел ей в спину.
– Все это лето, когда мы собирались вчетвером, ты на меня не смотрел. Если это не было абсолютно необходимо. И я… Мне приходилось заставлять себя смотреть на тебя нормально.
Она низко наклонила голову, пряча лицо; ждала.
– А я и не замечал.
– Что избегаешь моего взгляда?
– Что с тобой то же самое.
– Даже не догадывался?
– Ну… может, раз или два подумал… В тот вечер в «Форели».
– А что ты подумал, когда я взяла тебя за руку?
Когда паб закрылся, они пошли в парк к Беседке Розамунды Нэлл с Энтони шли впереди. В темноте Дэн с острым волнением ощутил, как в его руку легла легкая ладонь Джейн… но тогда ничего подобного ему и в голову не пришло.
– Я подумал, ты по-сестрински…
– Весь вечер Нэлл просто выводила меня из себя. Никаких теплых сестринских чувств я не испытывала.
И снова – тишина. Он глядел на ее затылок, на очертания ее тела. Дождь почти перестал, но небо по-прежнему было затянуто тяжелыми тучами. Он выдавил из себя признание – будто бы неохотно. Но на самом деле он был восхищен и взволнован.
– Это безумие. Но мне кажется, я люблю вас обеих.
– И я чувствую точно то же самое.
– Господи, что за напасть!
– Это я виновата. Я не собиралась поднимать этот разговор.
– Это все из-за той… в камышах.
– Да, наверное.
– Со мной это началось очень давно. Но ты пользовалась таким успехом… я не знал, как к тебе и подступиться.
И снова – тишина.
– Это как грипп подхватить, – сказала она. – Не заметишь, как заболел, а потом уже поздно и с этим ничего не поделаешь.
– Только против гриппа существуют довольно простые средства.
Она ответила не сразу.
– В таких случаях ложатся в постель, верно?
Теперь оба долго молчат. Потом Дэн окликает ее шепотом:
– Джейн? – Она лежит к нему спиной, опершись на локоть и поджав ноги. – Ты это всерьез?
Она мотает головой:
– Это так трудно объяснить. У меня такое чувство, что Энтони вроде бы лишает меня чего-то. Того, что есть у вас с Нэлл. Того, чего жаждет мое тело.
– Рабле?
– Быть сумасбродной и распутной, так, кажется?
«Сумасбродная и распутная» было ходячей фразой среди тогдашних студентов и всегда употреблялось иронически.
– Но ты только что сказала…
– Я люблю его, Дэн. Как ни странно, все это потому, что я его люблю. – Она помолчала. – Хочу его любить.
Он чувствовал, как почва уходит у него из-под ног, но уже не мог остановиться.
– Ты хочешь убедиться, что сможешь его любить?
Когда она нарушила наступившее молчание, ее голос звучал так тихо, что он едва расслышал ее слова:
– Только один раз. Acte gratuit?
Он не мог отвести глаз от собственных ботинок.
– А завтра?
– Ну, если бы мы точно знали, что делаем. Если бы смогли вынести это… за рамки времени. Как изгнание бесов. Освобождение.
Он постарался неслышно проглотить ставший в горле ком.
– Освобождение… от чего?
– От того, что должно случиться. От того, что случится.
– Даже зная, что мы любим друг друга?
– Зная, что когда-то мы желали друг друга. И что хоть раз нам хватило смелости признаться в этом.
Он чувствовал, как его захлестывает физическое возбуждение, и вовсе не испытывал желания бороться с ним, но все же сказал:
– Не представляю, как мы сможем смотреть им в глаза.
– Нам, кажется, до сих пор удавалось вполне успешно скрывать очень многое. Даже друг от друга.
– Дело не в том, что я… – Но незаконченная фраза повисла в воздухе. Он был словно парализован, потрясен огромностью происходящего, восхищен его необычностью. Молчание заполняло всю комнату, Джейн словно застыла на месте. Откуда-то издали, из-за ограды сада, сквозь шорох дождя донеслись звуки гобоя – быстрые умелые пальцы сыграли несколько восходящих и нисходящих гамм. И снова – тишина.
Джейн села и повернулась к нему. Она словно впервые смотрела на него – нежно и испытующе. Ее карие глаза встретили его взгляд; в тот момент в ней было что-то девственно-чистое, она, словно школьница лет семнадцати, была напугана тем, что затеяла ее более взрослая ипостась;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19