Доступно сайт Водолей ру
Вообще говоря, единственным существом, которое он любил за всю свою жизнь, была Жозефина, а она никогда его не предавала. Мне не верится, чтобы он лишь немногими из своих мыслей был обязан книгам. Он редко высказывался по вопросам литературы; это, по всей вероятности, и ввело в заблуждение герцога Лодийского, человека весьма в ней сведущего и вследствие этого несколько слабовольного. "На той пуле, которая меня убьет, будет начертано мое имя", - эти слова он часто повторял. Признаюсь, я их не понимаю. Я вижу в них лишь простое выражение фатализма, столь естественного у людей, каждый день подвергающихся опасности быть сраженными пушечным ядром или погибнуть на море. Эта мужественная душа обитала в невзрачном, худом, почти тщедушном теле. Энергия этого человека, стойкость, с какою он при таком хилом сложении переносил все тяготы, казались его солдатам чем-то выходящим за пределы возможного. Здесь кроется одна из причин неописуемого воодушевления, которое он возбуждал в войсках[2].
[1] Осторожно. [2] В папке R. 292 Гренобльской библиотеки имеется следующая любопытная заметка о портретах Наполеона Бонапарта: "Почти все портреты Наполеона, которые мне довелось видеть, являются карикатурами. Многие художники придавали ему вдохновенный взор поэта. Этот взор не вяжется с той изумительной способностью сосредоточивать внимание, которая составляет отличительную черту его гениальной натуры. Мне кажется, что в этом взоре выражено состояние человека, потерявшего нить своих мыслей или же только что созерцавшего величественное зрелище. Лицо его было прекрасно; иной раз оно имело возвышенное выражение, и это происходило оттого, что оно было спокойно. Только глаза были очень подвижны и отличались большой живостью. Он часто улыбался, но никогда не смеялся. Один только раз я видел его обезумевшим от восторга: это было, когда он прослушал в исполнении Крешентини арию "Ombra aborata, aspetta". Наименее плохи изображения, выполненные Робером Лефевром и Шоде; хуже всех - работы Давида и Кановы".
ГЛАВА IX
Таков был главнокомандующий, генерал Бонапарт, когда он вернулся во Францию после завоевания Италии, - предмет восторгов Франции, удивления всей Европы и зависти правительства, которому он до того времени служил. Он был принят этим подозрительно к нему относившимся правительством со всевозможными изъявлениями доверия и почета и назначен им еще до прибытия в Париж одним из полномочных комиссаров на Конгрессе, созванном в Раштадте для всеобщего умиротворения Европы. Он вскоре отказался от этой должности, совершенно для него не подходящей. Директория, стоявшая во главе юной и сильной республики, окруженной ослабленными, но непримиримыми врагами, была слишком благоразумна, чтобы желать мира. Бонапарт отказался и от командования армией, назначенной действовать против Англии. Директория была не настолько сильна, чтобы успешно выполнить подобный замысел. Тем временем и молодому генералу и всем вообще стало ясно, что во Франции нет такого поста, который являлся бы подходящим для него. Даже жизнь частного лица, и та Для него была полна опасностей; в славе, его окружавшей, и в его манере держать себя было нечто необычайно романическое, необычайно увлекательное. Поведение членов Директории в этот исторический момент делает им честь и показывает, как далеко мы ушли вперед со времен Марии Медичи. Нередко в этот период, как и впоследствии, когда им овладевало уныние, Бонапарт страстно жаждал покоя, мирной, частной жизни. Ему казалось, что на лоне природы он обретет счастье.
ГЛАВА Х
В 1796 году Бонапарту было поручено рассмотреть план вторжения в Египет; он изучил его и вернул Директории вместе со своим отзывом. Теперь, очутившись в крайне затруднительном положении. Директория вспомнила об этом плане и предложила Бонапарту возглавить экспедицию. Отклонить в третий раз предложение, исходившее от исполнительной власти, значило бы дать повод думать, что во Франции что-то затевается, и тем самым, по всей вероятности, погубить себя. К тому же завоевание Египта было как нельзя более способно увлечь возвышенную душу, полную романических замыслов и жаждавшую необычайных предприятий. "Помните, что тридцать веков смотрят на нас с высоты этих пирамид", - говорил он спустя несколько месяцев своим войскам. Для этого нападения, как и для всех тех войн, что велись в Европе, едва ли можно было привести законные основания. Французы находились в мире с турецким султаном, номинальным властителем Египта, а беи, подлинные хозяева страны, были варварами, которые, не имея представления о международном праве, никак не могли его нарушить. Впрочем, подобного рода соображения не могли оказать значительное воздействие на решение молодого полководца, вдобавок, быть может, считавшего, что, насаждая в Египте цивилизацию, он явится его благодетелем. Флот с войсками вышел в море и по счастливой случайности, наводящей на разные мысли, после захвата Мальты достиг Александрии, не встретив на своем пути Нельсона.
ГЛАВА XI
Не ждите от меня описания великих военных подвигов, в результате которых Египет был завоеван Наполеоном. Чтобы сделать понятными битвы под Каиром, у пирамид, при Абукире, необходимо было бы дополнить рассказ описанием Египта и дать хоть некоторое представление об изумительной храбрости мамелюков. Труднее всего было научить наши войска противостоять им[1]. В Египте Наполеон вел войну по тем же правилам, что в Италии, но в духе более восточном и более деспотическом. Здесь ему снова пришлось иметь дело с людьми необычайно гордыми и свирепыми, с народом, которому недоставало только аристократии, чтобы уподобиться римлянам. Он карал их коварство с жестокостью, у них же заимствованной. Жители Каира поднимают восстание против гарнизона; Наполеон не удовлетворяется тем, что велит казнить тех, кто был захвачен с оружием в руках. Он заподозривает их духовенство в том, что оно втайне подстрекало их к мятежу, и велит арестовать двести духовных лиц; они приговариваются к расстрелу. Добрые буржуа, которые пишут историю, пускают в ход громкие фразы, говоря о подобного рода действиях. Полуглупцы оправдывают их ссылками на свирепость и дикость турок, которые, не довольствуясь тем, что перебили больных, находившихся в госпиталях, и немногих пленных, ими захваченных (подробности этих событий слишком омерзительны, чтобы их приводить), вдобавок еще самым зверским образом изуродовали их трупы. Причину этих печальных, но необходимых действий надо искать в последовательном применении принципа salus populi suprema lex esto[2]. Деспотизм, превосходящий все, что можно вообразить, до такой степени развратил жителей Востока, что только страх способен заставить их повиноваться. Каирская резня привела их в ужас[3]. "С тех пор, - говорил Наполеон, - они стали выказывать мне преданность, так как убедились, что мягкость чужда моему управлению".
[1] Описание Египта можно найти у Вольнея; военную историю - у Мартена, весьма посредственного, у Бертье, Денона, Уильсона, в то время вполне достойного быть одним из историков власти. [2] Благо народа да будет высшим законом (лат.). [3] См. Льежский Комментарий, чтобы исправить эту фразу. 14 декабря 1817 года.
ГЛАВА XII
Смесь католицизма и аристократии, в течение двух столетий расслабляющая наши души, делает нас неспособными оценить результаты применения того принципа, о котором я только что упомянул. Не считая мелких упреков, делаемых Наполеону по поводу его поведения в Египте, ему обычно вменяют в вину как тягчайшие преступления: 1) избиение пленных в Яффе; 2) отравление, по его приказу, больных солдат его войск под Сен-Жан-д'Акр; 3) его мнимое обращение в мусульманство; 4) его отъезд из армии. О событиях в Яффе Наполеон рассказал лорду Эбрингтону, одному из наиболее просвещенных и заслуживающих доверия путешественников, посетивших его на острове Эльба, следующие: "В Яффе я действительно приказал расстрелять около двух тысяч турок[1]. Вы находите, что это чересчур крутая мера? Но в Эль-Арише я согласился на их капитуляцию под условием, что они возвратятся в Багдад. Они нарушили это условие и заперлись в Яффе; я штурмом взял этот город. Я не мог увести их с собой в качестве пленных, потому что у меня было очень мало хлеба, а эти молодцы были слишком опасны, чтобы можно было вторично выпустить их на свободу, в пустыню. Мне ничего другого не оставалось, как перебить их". Безусловно, по военным законам, пленный, не сдержавший данного им слова, уже не может рассчитывать на пощаду[2], но это жестокое право победителя редко осуществлялось, а в наше время, думается мне, никогда не применялось к такому множеству людей одновременно. Если бы французы, разгорячившись, не дали пощады врагам во время штурма - никто не вздумал бы их осуждать за это: ведь убитые совершили вероломство; если бы полководец, одержавший победу, знал, что гарнизон в значительной своей части состоит из пленных, отпущенных в Эль-Арише на честное слово, он, по всей вероятности, отдал бы приказ перебить их. Мне кажется, история не знает случая, чтобы гарнизон пощадили во время штурма, а потом обрекли его на смерть. К тому же надо полагать, что пленные, взятые при Эль-Арише, составляли не более одной трети яффского гарнизона. Имеет ли полководец право для спасения своего войска умертвить пленных, или поставить их в условия, в которых они неизбежно должны погибнуть, или же предать их в руки кочевников, которые не дадут им пощады? Римляне не стали бы даже задавать себе такой вопрос[3]; заметьте, однако, что от того ответа, который будет на него дан, зависит не только оправдание поведения Наполеона в Яффе, но и поведения Генриха V при Азинкуре, лорда Энсона на островах Океании, Сюффрена - на Коромандельском берегу. Одно не подлежит сомнению: необходимость подобных действий должна быть очевидна и настоятельна, а в данном случае эту необходимость нельзя отрицать. Было бы неблагоразумно отпустить пленных на честное слово. Опыт уже показал, что эти варвары без зазрения совести захватили бы первую же крепость, которая им встретилась бы на пути, или же, неотступно следуя за армией, продвигающейся в глубь Палестины, беспрерывно тревожили бы ее фланги и арьергард. Ответственность за этот ужасный поступок нельзя целиком возлагать на одного главнокомандующего. Решение было принято на военном совете, в котором участвовали Бертье, Клебер, Ланн, Бон, Каффарелли и еще несколько генералов.
[1] См. Ласказа. [2] Мартенс. Международное право, стр. 291. [3] Тит Ливии, справедливо порицающий самнитов за то, что они не уничтожили римлян в Кавдинских ущельях. Книга IX, т. IV. стр. 221, перевод де ла Малля.
ГЛАВА XIII
Наполеон сам рассказывал ряду лиц, что хотел приказать врачам отравить опиумом некоторое число больных в своей армии. Для тех, кто лично его знал, вполне ясно, что это намерение было следствием заблуждения, а вовсе не жестокосердия или равнодушия к судьбе своих солдат. Все те, кто описывает эти события[1], единогласно признают, что во время сирийского похода Наполеон проявлял заботу о больных и раненых солдатах. Он сделал то, чего ни один полководец до него не делал: посетил лазареты, где лежали чумные больные, беседовал с ними, выслушивал их жалобы, лично проверял, в какой мере врачи исполняют свой долг[2]. При каждом передвижении своей армии, особенно при отступлении от Сен-Жан-д'Акр, он величайшее внимание уделял лазаретам. Разумными мерами, принятыми им для того, чтобы вывезти больных и раненых, а также хорошим уходом, которым они пользовались, он снискал похвалу англичан. Деженет, бывший главным врачом Сирийской армии, теперь стал завзятым роялистом; однако даже после возвращения Бурбонов он никогда не говорил об отношении Наполеона к больным солдатам иначе, как с величайшей похвалой. Знаменитый Ассалини - мюнхенский врач, тоже побывавший в Сирии, хоть и недолюбливает Наполеона, однако отзывается о нем так же, как Деженет. Во время отступления от Сен-Жан-д'Акр Ассалини, подавший главнокомандующему рапорт, из которого явствовало, что перевозочных средств для больных не хватает, получил приказ выехать на дорогу, захватить там всех обозных лошадей и даже отобрать лошадей у офицеров. Эта суровая мера была проведена полностью, и ни один из больных, на исцеление которых, по мнению врачей, оставалась хоть какая-нибудь надежда, не был брошен. На острове Эльба император, сознававший, что английская нация насчитывает среди своих граждан самых здравомыслящих людей Европы, неоднократно предлагал лорду Эбрингтону задавать ему, не стесняясь, вопросы о событиях его жизни. Когда Эбрингтон, воспользовавшись этим разрешением, дошел до слухов об отравлении, Наполеон, нимало не смутившись, сразу ответил ему: "В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболело чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженета, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело - лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что, в сущности, все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: "Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца". Что касается вероотступничества Наполеона в Египте, то все свои воззвания он начинал словами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
[1] Осторожно. [2] В папке R. 292 Гренобльской библиотеки имеется следующая любопытная заметка о портретах Наполеона Бонапарта: "Почти все портреты Наполеона, которые мне довелось видеть, являются карикатурами. Многие художники придавали ему вдохновенный взор поэта. Этот взор не вяжется с той изумительной способностью сосредоточивать внимание, которая составляет отличительную черту его гениальной натуры. Мне кажется, что в этом взоре выражено состояние человека, потерявшего нить своих мыслей или же только что созерцавшего величественное зрелище. Лицо его было прекрасно; иной раз оно имело возвышенное выражение, и это происходило оттого, что оно было спокойно. Только глаза были очень подвижны и отличались большой живостью. Он часто улыбался, но никогда не смеялся. Один только раз я видел его обезумевшим от восторга: это было, когда он прослушал в исполнении Крешентини арию "Ombra aborata, aspetta". Наименее плохи изображения, выполненные Робером Лефевром и Шоде; хуже всех - работы Давида и Кановы".
ГЛАВА IX
Таков был главнокомандующий, генерал Бонапарт, когда он вернулся во Францию после завоевания Италии, - предмет восторгов Франции, удивления всей Европы и зависти правительства, которому он до того времени служил. Он был принят этим подозрительно к нему относившимся правительством со всевозможными изъявлениями доверия и почета и назначен им еще до прибытия в Париж одним из полномочных комиссаров на Конгрессе, созванном в Раштадте для всеобщего умиротворения Европы. Он вскоре отказался от этой должности, совершенно для него не подходящей. Директория, стоявшая во главе юной и сильной республики, окруженной ослабленными, но непримиримыми врагами, была слишком благоразумна, чтобы желать мира. Бонапарт отказался и от командования армией, назначенной действовать против Англии. Директория была не настолько сильна, чтобы успешно выполнить подобный замысел. Тем временем и молодому генералу и всем вообще стало ясно, что во Франции нет такого поста, который являлся бы подходящим для него. Даже жизнь частного лица, и та Для него была полна опасностей; в славе, его окружавшей, и в его манере держать себя было нечто необычайно романическое, необычайно увлекательное. Поведение членов Директории в этот исторический момент делает им честь и показывает, как далеко мы ушли вперед со времен Марии Медичи. Нередко в этот период, как и впоследствии, когда им овладевало уныние, Бонапарт страстно жаждал покоя, мирной, частной жизни. Ему казалось, что на лоне природы он обретет счастье.
ГЛАВА Х
В 1796 году Бонапарту было поручено рассмотреть план вторжения в Египет; он изучил его и вернул Директории вместе со своим отзывом. Теперь, очутившись в крайне затруднительном положении. Директория вспомнила об этом плане и предложила Бонапарту возглавить экспедицию. Отклонить в третий раз предложение, исходившее от исполнительной власти, значило бы дать повод думать, что во Франции что-то затевается, и тем самым, по всей вероятности, погубить себя. К тому же завоевание Египта было как нельзя более способно увлечь возвышенную душу, полную романических замыслов и жаждавшую необычайных предприятий. "Помните, что тридцать веков смотрят на нас с высоты этих пирамид", - говорил он спустя несколько месяцев своим войскам. Для этого нападения, как и для всех тех войн, что велись в Европе, едва ли можно было привести законные основания. Французы находились в мире с турецким султаном, номинальным властителем Египта, а беи, подлинные хозяева страны, были варварами, которые, не имея представления о международном праве, никак не могли его нарушить. Впрочем, подобного рода соображения не могли оказать значительное воздействие на решение молодого полководца, вдобавок, быть может, считавшего, что, насаждая в Египте цивилизацию, он явится его благодетелем. Флот с войсками вышел в море и по счастливой случайности, наводящей на разные мысли, после захвата Мальты достиг Александрии, не встретив на своем пути Нельсона.
ГЛАВА XI
Не ждите от меня описания великих военных подвигов, в результате которых Египет был завоеван Наполеоном. Чтобы сделать понятными битвы под Каиром, у пирамид, при Абукире, необходимо было бы дополнить рассказ описанием Египта и дать хоть некоторое представление об изумительной храбрости мамелюков. Труднее всего было научить наши войска противостоять им[1]. В Египте Наполеон вел войну по тем же правилам, что в Италии, но в духе более восточном и более деспотическом. Здесь ему снова пришлось иметь дело с людьми необычайно гордыми и свирепыми, с народом, которому недоставало только аристократии, чтобы уподобиться римлянам. Он карал их коварство с жестокостью, у них же заимствованной. Жители Каира поднимают восстание против гарнизона; Наполеон не удовлетворяется тем, что велит казнить тех, кто был захвачен с оружием в руках. Он заподозривает их духовенство в том, что оно втайне подстрекало их к мятежу, и велит арестовать двести духовных лиц; они приговариваются к расстрелу. Добрые буржуа, которые пишут историю, пускают в ход громкие фразы, говоря о подобного рода действиях. Полуглупцы оправдывают их ссылками на свирепость и дикость турок, которые, не довольствуясь тем, что перебили больных, находившихся в госпиталях, и немногих пленных, ими захваченных (подробности этих событий слишком омерзительны, чтобы их приводить), вдобавок еще самым зверским образом изуродовали их трупы. Причину этих печальных, но необходимых действий надо искать в последовательном применении принципа salus populi suprema lex esto[2]. Деспотизм, превосходящий все, что можно вообразить, до такой степени развратил жителей Востока, что только страх способен заставить их повиноваться. Каирская резня привела их в ужас[3]. "С тех пор, - говорил Наполеон, - они стали выказывать мне преданность, так как убедились, что мягкость чужда моему управлению".
[1] Описание Египта можно найти у Вольнея; военную историю - у Мартена, весьма посредственного, у Бертье, Денона, Уильсона, в то время вполне достойного быть одним из историков власти. [2] Благо народа да будет высшим законом (лат.). [3] См. Льежский Комментарий, чтобы исправить эту фразу. 14 декабря 1817 года.
ГЛАВА XII
Смесь католицизма и аристократии, в течение двух столетий расслабляющая наши души, делает нас неспособными оценить результаты применения того принципа, о котором я только что упомянул. Не считая мелких упреков, делаемых Наполеону по поводу его поведения в Египте, ему обычно вменяют в вину как тягчайшие преступления: 1) избиение пленных в Яффе; 2) отравление, по его приказу, больных солдат его войск под Сен-Жан-д'Акр; 3) его мнимое обращение в мусульманство; 4) его отъезд из армии. О событиях в Яффе Наполеон рассказал лорду Эбрингтону, одному из наиболее просвещенных и заслуживающих доверия путешественников, посетивших его на острове Эльба, следующие: "В Яффе я действительно приказал расстрелять около двух тысяч турок[1]. Вы находите, что это чересчур крутая мера? Но в Эль-Арише я согласился на их капитуляцию под условием, что они возвратятся в Багдад. Они нарушили это условие и заперлись в Яффе; я штурмом взял этот город. Я не мог увести их с собой в качестве пленных, потому что у меня было очень мало хлеба, а эти молодцы были слишком опасны, чтобы можно было вторично выпустить их на свободу, в пустыню. Мне ничего другого не оставалось, как перебить их". Безусловно, по военным законам, пленный, не сдержавший данного им слова, уже не может рассчитывать на пощаду[2], но это жестокое право победителя редко осуществлялось, а в наше время, думается мне, никогда не применялось к такому множеству людей одновременно. Если бы французы, разгорячившись, не дали пощады врагам во время штурма - никто не вздумал бы их осуждать за это: ведь убитые совершили вероломство; если бы полководец, одержавший победу, знал, что гарнизон в значительной своей части состоит из пленных, отпущенных в Эль-Арише на честное слово, он, по всей вероятности, отдал бы приказ перебить их. Мне кажется, история не знает случая, чтобы гарнизон пощадили во время штурма, а потом обрекли его на смерть. К тому же надо полагать, что пленные, взятые при Эль-Арише, составляли не более одной трети яффского гарнизона. Имеет ли полководец право для спасения своего войска умертвить пленных, или поставить их в условия, в которых они неизбежно должны погибнуть, или же предать их в руки кочевников, которые не дадут им пощады? Римляне не стали бы даже задавать себе такой вопрос[3]; заметьте, однако, что от того ответа, который будет на него дан, зависит не только оправдание поведения Наполеона в Яффе, но и поведения Генриха V при Азинкуре, лорда Энсона на островах Океании, Сюффрена - на Коромандельском берегу. Одно не подлежит сомнению: необходимость подобных действий должна быть очевидна и настоятельна, а в данном случае эту необходимость нельзя отрицать. Было бы неблагоразумно отпустить пленных на честное слово. Опыт уже показал, что эти варвары без зазрения совести захватили бы первую же крепость, которая им встретилась бы на пути, или же, неотступно следуя за армией, продвигающейся в глубь Палестины, беспрерывно тревожили бы ее фланги и арьергард. Ответственность за этот ужасный поступок нельзя целиком возлагать на одного главнокомандующего. Решение было принято на военном совете, в котором участвовали Бертье, Клебер, Ланн, Бон, Каффарелли и еще несколько генералов.
[1] См. Ласказа. [2] Мартенс. Международное право, стр. 291. [3] Тит Ливии, справедливо порицающий самнитов за то, что они не уничтожили римлян в Кавдинских ущельях. Книга IX, т. IV. стр. 221, перевод де ла Малля.
ГЛАВА XIII
Наполеон сам рассказывал ряду лиц, что хотел приказать врачам отравить опиумом некоторое число больных в своей армии. Для тех, кто лично его знал, вполне ясно, что это намерение было следствием заблуждения, а вовсе не жестокосердия или равнодушия к судьбе своих солдат. Все те, кто описывает эти события[1], единогласно признают, что во время сирийского похода Наполеон проявлял заботу о больных и раненых солдатах. Он сделал то, чего ни один полководец до него не делал: посетил лазареты, где лежали чумные больные, беседовал с ними, выслушивал их жалобы, лично проверял, в какой мере врачи исполняют свой долг[2]. При каждом передвижении своей армии, особенно при отступлении от Сен-Жан-д'Акр, он величайшее внимание уделял лазаретам. Разумными мерами, принятыми им для того, чтобы вывезти больных и раненых, а также хорошим уходом, которым они пользовались, он снискал похвалу англичан. Деженет, бывший главным врачом Сирийской армии, теперь стал завзятым роялистом; однако даже после возвращения Бурбонов он никогда не говорил об отношении Наполеона к больным солдатам иначе, как с величайшей похвалой. Знаменитый Ассалини - мюнхенский врач, тоже побывавший в Сирии, хоть и недолюбливает Наполеона, однако отзывается о нем так же, как Деженет. Во время отступления от Сен-Жан-д'Акр Ассалини, подавший главнокомандующему рапорт, из которого явствовало, что перевозочных средств для больных не хватает, получил приказ выехать на дорогу, захватить там всех обозных лошадей и даже отобрать лошадей у офицеров. Эта суровая мера была проведена полностью, и ни один из больных, на исцеление которых, по мнению врачей, оставалась хоть какая-нибудь надежда, не был брошен. На острове Эльба император, сознававший, что английская нация насчитывает среди своих граждан самых здравомыслящих людей Европы, неоднократно предлагал лорду Эбрингтону задавать ему, не стесняясь, вопросы о событиях его жизни. Когда Эбрингтон, воспользовавшись этим разрешением, дошел до слухов об отравлении, Наполеон, нимало не смутившись, сразу ответил ему: "В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболело чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженета, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело - лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что, в сущности, все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: "Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца". Что касается вероотступничества Наполеона в Египте, то все свои воззвания он начинал словами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26