— Вы плохо представляете себе положение, Семипалов. Главное горючее, сгущенная вода, давно не поступает на транспорт. Локомотивы переоборудуются на старинное топливо — уголь и нефть.
— Кто вы сейчас, Вудворт? — со сдержанным недоброжелательством поинтересовался Гамов — он не забыл их резкого спора на «четверге» у Готлиба Бара.
— Я уже объяснил Семипалову мое положение. Я референт главы правительства по международным отношениям. В данный момент — командир эшелона, везущего вас с одним батальоном ваших войск в Забон. Остальными эшелонами командуют назначенные мной люди. А пришел к вам, чтобы сделать важное заявление. Но прежде попрошу посторонних лиц удалиться из салона.
Такое распоряжение могло относиться лишь к Елене, других посторонних лиц не было. Она сказала, что отдохнет в купе, и вышла.
— Полковник Гамов, я должен перед вами извиниться, — начал Вудворт в своей церемонной манере. — На вечере у нашего друга Готлиба Бара вы очень грубо отозвались о моем нынешнем шефе, лидере максималистов Артуре Маруцзяне. Я столь же грубо возражал вам. Ныне я работаю под его непосредственным началом и убедился, что вы были правы в своих негативных оценках.
Вудворт промолчал, чтобы дать нам справиться с изумлением. Пеано, по обыкновению, улыбался — только не радостно, а насмешливо. Он один не удивился, что Вудворт, начав работать с Маруцзяном, так круто изменил свое мнение о нем. На худом лице Вудворта установилась мина решительности и твердости. Вудворт продолжал:
— Понимаю, вы поражены, многие не верят. Поверят после дальнейших объяснений. Начну с информации о некоторых фактах. Мне было приказано в ваш эшелон посадить только больных и раненых, а в остальных эшелонах перемешать солдат дивизий «Стальной таран» и «Золотые крылья». Я не сделал ни того, ни другого. Раненым выделен отдельный эшелон. В этом поезде находится тот батальон, который совершил диверсионный рейд в тыл родеров и отбил машины с деньгами. Солдаты этого батальона сейчас в вашем поезде и под вашим командованием.
— Вы узнали из наших сводок и стереопередач о том, как ведут себя отдельные наши подразделения? — осведомился Гамов.
— Не только из них. В моих руках и та информация, которую капитан Прищепа передавал своим доверенным людям.
Павел вздрогнул, приподнялся на стуле и снова сел. Его глаза, нормально серые, вдруг потемнели.
— Нас хотят арестовать? — спросил Гамов.
— Охотно бы арестовали, но при вашей нынешней популярности это опасно. План такой: повысить вас в званиях и разъединить. Генералов Гамова и Семипалова пошлют формировать новые части, полковников Пеано, Гонсалеса и Прищепу распределят по военным школам и комендатурам, генерала Прищепу удалят на лечение, а генерала Коркина разжалуют.
Называя наши будущие звания, Вудворт с некоторой вежливой издевкой кланялся каждому. Гамов спросил:
— Правительство боится нас? Почему?
— Положение сложней, полковник. И радуется, и побаивается. Радуется, ибо ваш рейд в тылу врага — единственный военный успех, которым оно может похвалиться. И хвалится во весь голос! Побаивается потому, что ваши удачи достигнуты при игнорировании приказов командования. Ваша расправа с Мордасовым ужаснула. Не говорю уже о чувствительных личных потерях для иных членов правительства.
— Если бы дурак Мордасов не повел себя так агрессивно…
— Бросьте, полковник! Неплохая разведка не только у капитана Прищепы. И мы уже на другой день знали, что Мордасов, выйдя из водолета, отправился в офицерскую столовую один, а его охрану пригласили пообедать в другое место, заперли там, поставили стражу и пригрозили, что если кто-нибудь подаст голос, его тут же проимпульсируют. Все это происходило до вашей беседы с Мордасовым, значит, вы заранее вынесли ему приговор. Я правильно говорю, капитан Прищепа?
— Абсолютно правильно! — спокойно подтвердил Павел. — При известии о прилете Мордасова мы втроем посовещались — Пеано, Гонсалес и я. Пеано сказал, что Мордасов прилетает изъять деньги и увезти его, Пеано, в тыл под предлогом, что дядя беспокоится о его здоровье. Мы и решили изолировать Мордасова от его охраны, но обоим генералам и Гамову с Семипаловым ничего не говорили, они могли не одобрить таких поступков до объяснения с эмиссаром правительства.
— Узнаю много нового о своих собственных действиях, — задумчиво проговорил Гамов. — Не расскажете ли подробней, в чем заключалась миссия Мордасова? Возможно, и о ней я не все знаю.
— Майор Пеано еще до прилета Мордасова точно описал его миссию своим товарищам. Мордасов должен был вывезти Пеано в тыл, ибо, по мнению его дяди, он оказывал скверное влияние на командиров дивизии «Стальной таран». Думаю, племянника Маруцзяна ожидала тюрьма. Что до денег, которые поручили вызволить Мордасову, то распределение их уже было расписано: на премии членам правительства за самоотверженную работу по спасению отечества. Разумеется, без опубликования… Чтобы не было кривотолков — мне тоже назначили куш… А вы не только казнили Мордасова, но и в грозной передаче по стерео обвинили правительство, что в его среде благоденствуют дураки, бездарности и предатели. Вы нагнали ужас на правительство, полковник Гамов, вот истинное отношение к вам.
— Отношение ясно… А действия?
— Я уже говорил о них. Отъединить вас всех от вашего корпуса. Публично наградить званиями, орденами, осыпать хвалебными словами — и разослать в разные места. А ваш корпус — не отбирая наградных денег, сейчас это невозможно — разоружить и раскассировать.
— И действия ясны. Кто назначен осуществить их?
— Первую фазу операций — я. В смысле отделения вас от солдат и запудривания вам мозгов восхвалениями… Разъединенные эшелоны движутся в Забон. Все оружие сохранено и имеется в каждом эшелоне. Вместо запудривания ваших мозгов, точно нарисовал, что вас ожидает.
— Вудворт, чего вы хотите?
Вудворт, конечно, ждал такого вопроса. И, конечно, десятки раз повторял в уме ответ. Но вдруг так разволновался, что не сразу смог ответить — как-то по-детски открыл рот и снова закрыл его. Но уже в следующую минуту он справился с волнением.
— Гамов, возьмите верховную власть в стране!
Все, что Вудворт говорил до последней минуты, закономерно подводило к тому, что он призовет к противодействию правительству. Но что он так открыто сформулирует программу переворота, никто ожидать не мог. Гамов хмуро глядел на Вудворта — бледные щеки аскета залил жар.
— Взять можно только то, что дают. Пока что никто не предлагает мне верховной власти, Вудворт!
— Послушайте меня, Гамов! — страстно воскликнул Вудворт — я и помыслить не мог, что этот чопорный, холодный человек способен возвысить голос до крика. — Страна катится к гибели, ее надо спасать. Страной правят дураки и циники, их надо вышвырнуть с мостика. Это сможете сделать только вы, Гамов! Ваши передачи кричали о наших безобразиях, они звали каждого мыслить, а не верить лживым словам. Таково было их действие, их спасительное действие! Маруцзян слишком поздно сообразил, что они несут не только успокоение — хоть какие-то есть успехи, но и взрывной запал — почему у других командиров нет таких успехов? С какой радостью он оборвал бы ваши дальнейшие передачи! Но народ жаждал ежедневных сводок о ваших боевых операциях, умолчание о них вызвало бы всеобщее возмущение, Гамов! Власть валится из рук Маруцзяна и маршала, они сами чувствуют, что сидят на пороховой бочке и что к бочке уже подносят огонь. Уж если я поверил в вас, Гамов!.. Вы ведь помните наши споры!.. Народ с восторгом примет известие, что именно вы правите страной, головой отвечаю!
— А если вам придется ответить головой до смены правительства? Услышь кто-нибудь ваши речи…
— Нас окружают верные люди. В частности, проводники вашего вагона… Лучших телохранителей вам не подобрать, я сам проверял их.
— Телохранители? — Гамов поднял брови. — Позовите их, хочу посмотреть, что за люди.
Вудворт нажал кнопку вызова. Но вместо проводника в дверях показался Варелла, а за ним еще два наших солдата. Вудворт окаменел. Это мелочь, конечно, — смена нескольких солдат, когда речь шла о смене правительства страны. Но ошеломление, в которое на мгновение впал Вудворт, было так забавно, что мы не удержались от смеха.
— Каждый делает свое дело, Вудворт, — сказал Павел. — И я не знал, с чем вы явитесь в салон. Новый «вариант Мордасова» заранее не исключался. Григорий, где люди командующего эшелоном?
— В его личном вагоне. Мы их вежливенько попросили туда. Оружие у них забрали, — весело сообщил Варелла.
По знаку Павла солдаты удалились. Теперь хохотал и сам Вудворт. Он впал в восторг. Он видит в предусмотрительности капитана Прищепы готовность к действиям. Он радуется, что его самого могли «разыграть по варианту Мордасова», если бы он задумал что преступное.
— А разве вы не задумали преступление? — иронически поинтересовался Пеано. — Меня учили, что свергать законное правительство преступно.
Вудворт мигом стал серьезным.
— Нет, майор. Не преступление, а благородный поступок. Спасение государства, избавление народа от жадных ртов, сосущих его. И ваше личное спасение от мести ваших высоких родственников, — он повернулся к Гамову. — Я не жду немедленного ответа, полковник. Я обрисовал вам ситуацию и торжественно заверяю, что если вы захотите спасать государство, то я с вами. Теперь я удаляюсь в свой вагон и буду ждать вашего вызова.
— Подождите. Ответьте еще на один вопрос. Вы не разоружили и не разъединили корпус. Скрыть, что вооруженный корпус в полном составе движется в Забон, невозможно. Вы продумали заранее оправдания?
— Конечно. Я скажу, что попытка разъединить и разоружить корпус привела к волнению. Меня предупредили, что могу применять любые меры, лишь бы они не вызвали бунта. Вот и укажу, что нарастал мятеж. Похвалы не жду, но и кары не опасаюсь.
— Идите пока к себе, — сказал Гамов.
Вудворт опять был тем, каким его знали раньше — церемонным, даже чопорным. Он поклонился сухо и вежливо, словно была пристойная и приятная беседа, а вовсе он и не уговаривал нас поднять восстание в государстве. Гамов задумчиво смотрел ему вслед.
— Вот уж от кого не ожидал такого преображения! Что ответим на его рискованное предложение?
— Отвечать будете вы, — возразил я. — А мы займемся своими неотложными делами. У меня появились кое-какие мысли, я бы хотел обсудить их с операторами и Павлом Прищепой.
— Мы готовы, — быстро ответил Пеано.
Гамов помолчал, раздумывая.
— Мне кажется, вы уже решили за меня. Не рано ли? Я ведь еще не сообщил ответа Вудворту.
— Вы уже продумали свое решение, Гамов. С нас достаточно ваших мыслей. Будем переводить их в практические дела.
Гамов встал.
— Тогда не буду вам мешать. У Семипалова, уверен, уже разработана диспозиция и динамика не хуже тех, при помощи которых он так блестяще вел наши полки на прорыв из окружения.
— Постараюсь, чтобы были не хуже, а лучше тех.
— И я займусь неотложным делом — посплю. — Гамов пошел к двери и остановился. Он что-то хотел сказать и не решался — редкий случай у этого человека. — Семипалов, скажите… нет, лучше потом!
— Лучше сейчас. Нас ждут трудные расчеты. Не хочу забивать голову мыслью, что у вас какие-то нерешенные вопросы ко мне.
— Тогда скажите — вы ревнивы? — Он поспешно добавил: — Не поймите меня превратно. У вас такая красивая жена… Хочется чисто академически узнать, как держатся мужья, имеющие таких жен?
— Да, ревнив! — отрезал я. — И даже очень. И скор на драку за Елену! Надеюсь, вы не собираетесь отбирать у меня жену?
— Можете быть спокойны! Женщины не моя стихия. Красивые — тем более! — Гамов засмеялся. И вышел из салона.
Никто из нас четверых, оставшихся в салоне, не понял странного вопроса Гамова. Я уже говорил, что Гамов видел в своей сложной игре с судьбой на много ходов дальше любого своего противника. Скоро все в этом убедились — и друзья, и враги. Но что он заранее рассчитывает победные ходы в ситуации, которой еще нет, которая почти неосуществима, о которой и помыслить почти невозможно — нет, о такой его способности даже самые верные его поклонники не догадывались.
А был именно такой случай! Он мысленно видел несуществующую, мало вероятную ситуацию — ее надо было еще сотворить в нескором будущем — и рассчитывал для той далекой ситуации точные ходы, наповал сражающие противника.

10
Когда мы подъезжали к вокзалу, Гамов вдруг разнервничался.
— Семипалов, вы все предусмотрели?
— Абсолютно все и даже немного сверх того.
В отличие от него я был спокоен. Он видел грядущее много лучше меня. Но в том, что меня окружало, я разбирался точно.
Мы ехали из Забона в Адан захватывать власть.
Конечно, причины поездки на официальном языке звучали по-иному. Командование корпуса, объединившего добровольные дивизии «Стальной таран» и «Золотые крылья», вызывали в правительство для отчета о боевых действиях в тылу врага.
Гамов уединился в купе — еще раз поправлять доклад. Я со штабными работниками и Прищепой в последний раз прикидывал, где у нас позиции послабее и где прочней. Если изъяны в наших расчетах и имелись, то не такие, чтобы существенно повредить плану.
И еще до полуночи мы разошлись по своим местам. Я спал эту ночь спокойно. Думаю, что и Пеано и Гонсалес не терзались сомнениями, прогоняющими сон. О Павле Прищепе этого не скажу. У него ночь — лучшее время для связи со своими людьми в столице, и он в Забоне с утра разговаривал с ними по своему загадочному аппарату.
Утро в Адане было нерадостное. Гамов, выйдя из вагона, хотел пойти пешком — посмотреть на людей, послушать их голоса. Но Павел с Пеано запротестовали. В решающий час нельзя пренебрегать осторожностью. Мы хорошо подготовились, но как подготовились противники? Людей мы увидим из машин и голоса услышим, не выходя на тротуары.
Я хорошо помнил довоенный Адан — прекрасный город, населенный веселыми и добрыми жителями. По его широким проспектам густо двигались оживленные мужчины и женщины, в скверах бегали радостные детишки, в роскошно убранных магазинах было полно товаров и покупателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16