Во всяком случае, в течение года ни того, ни другого Фершо не беспокоили. Казалось, битва была выиграна, когда внезапно заговорили о предстоящем аресте Дьедонне.
В мае 1935 года он высадился во Франции, чтобы себя защитить. Никто не был уведомлен о его приезде. Никто не имел возможности сфотографировать его в течение недельного пребывания в Париже, где этот миллиардер жил в скромном отеле Латинского квартала.
Фотографы еще следили за особняком на авеню Юш, когда он уже оказался в Кане. Там состоялась его встреча с мэтром Франсуа Морелем, бывшим поверенным в делах, продажной и хитрой бес шей, с которым он познакомился в Габоне и чей изворотливый ум весьма ценил.
Позднее писали: «Если бы братья Фершо пошли на сделку, никто не стал бы их трогать».
Это вполне могло относиться к Аронделю. К кому еще? В материалах дела установить это не представлялось возможным.
В Париже Эмиль попытался это сделать. Но все оказалось напрасным из-за грубых нападок брата из его канского уединения.
Так началась эта странная битва, полем которой стали кабинеты судей и финансовый отдел прокуратуры. Тома дела составили тысячи страниц, чтобы разобраться в них, потребовались бы годы.
Бывший старшина адвокатского сословия мэтр Обен, нанятый Дьедонне в качестве защитника, ежедневно получал из Кана инструкции, способные восхитить самого дотошного юриста. Постепенно различные статьи обвинения, относящиеся к торговым и финансовым сделкам, стали отпадать, а одновременно, как по волшебству, исчезли из дела некоторые невыгодные ответчикам документы. Компании-конкуренты, о коих прежде и речи не было, оказались скомпрометированны, а некоторые действия колониальных властей вдруг предстали в новом, предосудительном в глазах закона свете. Одному из губернаторов пришлось подать в отставку. Не исключено, что в высших сферах уже стали задавать вопрос, не лучше ли было вовсе не трогать такого опасного зверя.
Но последний удар нанес не Париж, где до вынесения окончательного решения много лет могло уйти на изучение материалов дела.
В конце концов победа досталась инспектору второго класса Аронделю. Именно выявившаяся в ходе расследования история с тремя неграми вынудила прокурора департамента Сены г-на Дюранрюэля подписать 8 октября 1935 года постановление на арест Дьедонне Фершо.
С каждым часом «дело Фершо» стало все больше привлекать внимание общественности. Оно занимает первые полосы газет. Но если драма трех негров воздействовала на чувства, если личность Убангийского сатрапа вносила игривую ноту, оставляя крохотное местечко даже для эротики, то слухи о неминуемом крахе предприятий Фершо и приводившиеся, с каждым днем все более астрономические, цифры особенно пугали мелких вкладчиков.
Наконец, как в панамском скандале, начали искать имена, скрывавшиеся за инициалами. Публикация части доклада никому неизвестного Меркатора подтвердила, что некоторые чиновники консульства использовали свое влияние, скажем, при приобретении иностранными концессионерами части нашего колониального достояния.
Был сделан запрос в палату депутатов. В ее кулуарах состоялся обмен пощечинами. Зашел разговор о назначении следственной комиссии.
Однако все эти волнения внезапно стихли в результате драматической смерти одного брата и исчезновения другого, которое нельзя было назвать иначе как таинственным. И все это — к великому облегчению тех, кто сказывался больным или в течение известного времени находился в отлучке. Теперь они могли снова появиться с высоко поднятой головой.
Эти люди и понятия не имели о «деле Фершо»
Для них, как и для общественности, это была уже старая история, и все сошлись на том, что даже не хотят знать, чем она кончилась.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Человек из Убанги
1
После резкого толчка поезд тронулся, и Моде, вынужденный прервать свой бег, оказался па секунду прижат к перегородке в проходе возле тамбурной гармошки. Ее липкая поверхность, словно источавшая что-то жирное и холодное в эту дождливую октябрьскую ночь, проникла в его пальцы, кожу, память. Отныне она всегда будет ассоциироваться у него с понятием «ночной поезд».
Он вполне отдавал себе в этом отчет, что и делало мгновения такими волнующими. Заглядывая вперед, Мишель Моде уже видел тот день, когда он станет важной персоной и ему случится, проходя через третий класс в ресторан из своего спального вагона, украдкой дотронуться ладонями ухоженных рук до этой перегородки в надежде испытать те же чувства.
Узлы, чемоданы, обвязанные веревками, заменявшими сломанные замки, загромождали проход. Ледяной ветер врывался в оставленное открытым окно, за которым мелькали редкие огни то будки стрелочника, то ослепительной лампы, освещавшей участок ремонтируемого пути, то синего пламени паяльника. На верху впадины, по которой двигался поезд, окна домов были слабо совещены. Зеленовато-белый автобус медленно взбирался вверх по склону. Поезд вошел в туннель, и Моде с жадностью вдохнул паровозный дым и запах подземелья. Ему оставалось пройти еще один или Два вагона. Раскачиваясь, как пьяница, он шел мимо дверей куне, за которыми угадывались бледные, болезненные лица людей с мрачными, пристальными и покорными глазами, — им эта поездка в ночи напоминала бегство.
Он шел быстро. Протянув руку, чтобы в очередной раз ухватиться за медную ручку, он поискал глазами Лину, которая смотрела прямо вперед, но, даже еще ничего не видя, почувствовала его присутствие, вздрогнула, быстро повернула голову и улыбнулась.
— Пошли…
Ей не было нужды задавать вопросы. Она читала радость и гордость в его глазах. Видела, как вздрагивают от нетерпения его руки, схватившие с полки их фибровый чемодан.
Он смотрел на тех, кто мог бы стать их спутниками, с иронией, жалостью, легкой долей презрения. На трех измученных двухсуточными отпуском в Париж моряков из Шербура, один из которых был так бледен, что казалось, его вот-вот стошнит; на крестьянку лет за пятьдесят, в черном, которая словно застыла на всю ночь, положив руки на зажатую в ногах корзину из ивовых прутьев; наконец, на кудрявую мать-одиночку, собиравшуюся вынуть из лифчика грудь, чтобы покормить своего малыша.
В их присутствии Лина не посмела о чем-либо спрашивать. Мишель не сказал ей, куда идет. По прибытии на вокзал Сен-Лазар им пришлось бежать вдоль всего состава. Поезд был длинный, вагоны третьего класса находились в голове состава. Не замедляя шага, Мишель машинально поглядывал на стрелки повисших где-то в пространстве огромных часов.
— Лезь!
Он подсадил ее на скользкую ступеньку. Медные ручки перил были мокрые и покрыты угольной пылью.
Их попутчики уже устроились на ночь. Лина села тоже. Мишель остался стоять, рассматривая соседей расширенными зрачками, отчего лицо его стало более тонким, а черты более оживленными. Она понимала его состояние по неуловимо вздрагивавшим крыльям носа.
Куда он ходил и откуда вернулся с таким торжествующим видом?
— Пошли.
Поезд миновал пригороды. Освещенное кафе на углу улицы, ряд приземистых особняков, затем внезапно высокий дом, держащийся словно каким-то чудом, а в пустырном переулке — заблудившееся такси.
— Ты думаешь, Мишель, что…
Он потянул ее вперед. Они шли друг за другом, задевая перегородки купе, натыкаясь на бродящих в поисках туалета призраков. И наконец, миновав последний тамбур, увидели необычайно изысканный, спокойный, теплый свет, ковровую дорожку на полу прохода, перегородки из отполированного красного дерева.
Лина мельком заметила профиль Мишеля. Как похож он был в это мгновение на молодого зверя, который своими коварством и усилиями достиг цели!
— Входи…
Купе, отделанное серым полированным деревом, с подголовниками на спинках сидений и с фотографиями на стенках, было пусто.
— А если контролер…
Он лишь пожал плечами, прикрыл дверь и задвинул электрический колпак синими полотняными створками, напоминавшими веки.
— Вот так!
И, развалившись, удобно устроился на мягком сиденье. Наконец-то можно было расслабиться. Они были дома. Они нашли угол и могли теперь прижаться друг к другу. Выбившиеся из-под бархатного берета короткие волосы Лины были еще в бусинках холодного дождя.
Она не переставала думать о контролере:
— Что ты ему скажешь?
Он опять пожал плечами. К чему что-то предполагать? Им было хорошо. Они были в дороге. Разве одно это уже не прекрасно? Набравший скорость поезд, уносивший их в удобном вагоне первого класса, длинным гудком приветствовал первые поля.
— Видишь, все можно уладить!
Что уладить? Все и ничего Они не знали, не могли предвидеть, что ждет их в будущем. Но был сделан шаг вперед. Они двигались вперед, и Мишелю этого было достаточно.
— Какая первая остановка?
— Мант-Гасикур. Через полчаса.
«А если там кто-нибудь сядет?» — едва не вырвалось у нее.
Но она сдержалась и снова посмотрела на него. Привстав, он как раз снимал свой желтый плащ, придававший ему немного женственности. Мишель был худощав, а слишком тесный костюм делал его еще более тощим.
Его длинные пепельные волосы, вызывающие зависть девушек, были, как всегда, в беспорядке. Глаза горели лихорадочным блеском. Синеватые от малокровия тени подчеркивали скулы.
Он наклонился, чтобы рассмотреть фотографии: Мон-Сен-Мишель, Жюмьежское аббатство, трансатлантический корабль, выходящий из порта Гавра… Ноздри его вздрагивали, а губы хищно раздвинулись, как у молодого волка.
— Боишься? — насмешливо спросил он.
— Чего?
Разве она не знает, что он должен всегда видеть ее спокойной, доверчивой и безмятежной, с легкой улыбкой, которая так естественно делает еще более пухлыми ее губы?
Разве он сам не объят смутным страхом, напоминающим недомогание, толкающим его из чувства противоречия вперед и заставляющим совершать безрассудства?
— Ты подождешь меня в гостинице около вокзала.
Едва они отъехали, как ему уже не терпелось приехать.
Накануне в полночь они еще и понятия не имели об этом путешествии. Сидели, прижавшись друг к другу, в уголке мастерской их друга Лурти на вершине Монмартра, у подножия церкви Сакре-Кер, служившей им убежищем в те вечера, когда у них не было денег. Мастерская располагалась в глубине двора, над сараем. Здесь всегда можно было найти трех-четырех приятелей, с которыми вскладчину они покупали колбасу и вино.
Электричества в доме не было, так что время от времени приходилось подвертывать фитиль керосиновой лампы. Лина дремала на «диване», сооруженном из старых ящиков и матраса. Мужчины спорили, пили, а когда вино кончалось, отыскивали в карманах несколько монет и отправлялись купить еще.
Было два часа ночи, когда они спустились в город.
Лина устало опиралась на руку мужа. О чем он говорил?
Она слышала его голос, восклицания, но была слишком усталой, чтобы уловить их суть.
Ему не нравились люди, с которыми они только что расстались. Он их презирал.
— Неудачники! Сама увидишь. Они не понимают, что…
Что — что? Ноги у Лины подкашивались. У Мишеля была мания ложиться спать как можно позднее, так что в конце концов она следовала за ним как сомнамбула.
Огни площади Бланш. Она чувствовала, как он вздрагивает. Он вздрагивал от всего, что ему казалось неуловимым в жизни, внося в нее какое-то почти болезненное нетерпение, — при виде портье под красно-синей вывеской кабаре, ресторана с холлом и вращающейся дверью, бесшумного лимузина с запахнувшейся в меха женской фигурой внутри.
— Вот увидишь, придет день!..
— Конечно.
Сейчас она мечтала только о постели. Не имело значения, что это всего лишь тесный номер в меблирашках на улице Дам. Лина пошла быстрее. Ей не терпелось поскорее выйти из опасной зоны: она видела, что Мишеля со всех сторон удерживают здесь невидимые нити.
— Смотри-ка, да это Бюше!
Они были почти спасены, достигнув наименее освещенной части бульвара Клиши. Так надо же, Мишель заметил скользившую вдоль деревьев рыжебородую фигуру в широкополой шляпе художника.
— Привет, старина… Идешь домой?
— А ты?
Бюше, сочиняющий сонеты, которому едва не досталась Римская премия, вынужден был каждый вечер барабанить на рояле в одном из заведений на бульваре Рошешуар под вывеской, имитирующей название знаменитого кабаре начала века, теперь привлекающей лишь редких буржуа из провинции.
Бюше шел домой неизвестно куда. Никто не знал, чем он занимается дома. В иные вечера он появлялся в мастерской на улице Мон-Сени, тщательно причесанный, умытый, со свернутыми нотами в кармане. В другой раз его можно было встретить изможденного, в грязной одежде, похожего на клошара, и он старался проскользнуть незамеченным.
— Хочешь выпить?
— Пожалуй.
Лина пыталась робким пожатием руки высказать Мишелю свою просьбу. Но она знала, что уже ничто не может удержать его. Пока вокруг еще кипела жизнь и можно было что-то увидеть, услышать, унюхать, он не мог запереться в четырех стенах и погрузиться в опустошающий сон.
Они вошли в маленькое бистро на площади Клиши, в котором находились лишь торговка цветами и шофер такси, и устроились за оцинкованной стойкой возле вареных яиц и засохших сандвичей.
— Хозяин, два кальвадоса! Ты что-нибудь выпьешь, Лина?
— Не хочется, спасибо.
Бюше нравился Мишелю не больше остальных. Разве что подсознательно он сильнее уважал его, видя как тот опускается все ниже и ниже. Ведь рассказывали же некоторые, что видели Бюше роющимся в помойках.
Им нечего было сказать друг другу. Но это не имело значения. Вокруг был свет, отражавший в бутылках вымытые дождем щеки цветочницы и землистого цвета лицо шофера, евшего яйцо.
Но именно тут по чистой случайности и началось их приключение. Открылась дверь. Моде увидел в зеркале молодого человека в бекеше, мягкой шляпе и белых перчатках, направляющегося к стойке с самоуверенностью лунатика.
— Дайте мне кофе. — Но тотчас, оборвав себя, воскликнул:
— Ты, Бюше?.. И Моде… Что вы тут делаете?
Несмотря на свои шубу и шляпу, он тоже был из компании с улицы Мон-Сени. Мишель не мог припомнить его имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33