— Да.— Это правда, что Лоэ не был на тебе женат?— Кто тебе это сказал?— Я слышала, как об этом говорили дети, и была очень удивлена. Они, вероятно, узнали это от матери.— А та узнала от нотариуса Бижуа! — закончила Жанна. — Новости распространяются быстро. Это правда.— Почему? Он не любил тебя? Я думала, вы жили вместе до самой его смерти.— Мы жили вместе. Только он был уже женат.— Он бросил свою жену? Почему?— Он утверждал, что его женитьба была ошибкой. Он не придавал особого значения супружеству. Я тоже. Я убежала отсюда не для того, чтобы выйти замуж.— Но, убегая, ты знала, что будешь жить с ним?— Я убежала бы в любом случае.— И чем ты занималась?— Не имеет значения чем. Я хотела быть свободной женщиной. Я была гордой.— Ты такая и сейчас, разве не так?— Думаешь? Возможно. Гордая или смиренная. Может быть, это сводится к одному и тому же? Я встретила Лоэ, когда он проводил отпуск у своей тетки.— Разве он не был намного старше тебя?— Не намного. На десять лет. Он писал в газетах, интересовался кучей вещей. Он действительно был очень умным и образованным.— А зачем вы уехали в Южную Америку?— Это был отчаянный поступок. Как-то вечером в баре кто-то предложил ему поехать туда и взять на себя руководство газетой, которую некая группа экспортеров собиралась основать. Он ответил «да». Мы сели на пароход через неделю, имея денег только на то, чтобы заплатить за проезд, а должны мы были добраться до Буэнос-Айреса. Это тебя забавляет?— Я представляла твою жизнь иначе.— Было и хорошее и плохое. Эта газета так никогда и не появилась на свет, и мы какое-то время жили в грязном отеле, задаваясь вопросом, не должен ли консул вернуть нас на родину, потом Лоэ все-таки основал газету, политическую газету, а потом была история с пятнадцатью тысячами винтовок. Это прекрасная история, но было бы слишком долго рассказывать ее тебе во всех подробностях. В то время страны Южной Америки, а в каждой стране — различные партии, постоянно находились в поисках оружия, чтобы развязывать войны или устраивать государственные перевороты.Это было прибыльное дело, но трудность состояла в том, чтобы выгрузить товар и доставить его покупателям. Кто-то, опять в баре, потому что большая часть нашего времени проходила в отелях и барах, рассказал Лоэ, что имеет пятнадцать тысяч винтовок на борту корабля, не знаю уж в каком порту, и обещал ему огромные комиссионные, если Лоэ удастся их продать.Проблема заключалась в том, чтобы перевезти их из одного порта в другой, несмотря на запреты.И вот мы начали продавать винтовки. Я говорю «мы», потому что мне часто приходилось играть свою роль.— Почему ты смеешься?— Все было почти как в оперетте. Если глядеть издалека, это кажется забавным. Забавным и жалким. Эти винтовки, которых я никогда не видела, которые, может быть, вообще никогда не существовали, мы продали, не знаю уж сколько раз, самым различным группировкам. Мы говорили, что живем этими винтовками, причем иногда — роскошно. Корабль, на котором они находились, или считалось, что находятся, ходил под греческим флагом и долгое время сновал вдоль всего побережья, от Панамы до Огненной Земли, никогда не освобождаясь от своего груза.Мы получали наши комиссионные, а в последний момент возникало препятствие — циклон, революция или полицейское расследование с установлением надзора.— Лоэ это делал нарочно?— Может быть. Министры и генералы принимали нас с большой помпой, а потом вдруг приходилось быстро менять климат. В конце концов пришлось покинуть и континент, где мы докатились бы до тюрьмы или же нас расстреляли бы за помощь мятежникам.Мы отплыли в Гавану, и Лоэ с его представительной внешностью сумел произвести впечатление на французского посланника, и тот на какое-то время взял его под свое покровительство. Для всех окружающих я была мадам Лоэ. На этот раз речь шла о создании уже не газеты, а журнала, который занимался бы французской пропагандой на все страны Латинской Америки.— Вы, должно быть, снова отправились в путь?— В Каир, даже не забрав свои чемоданы, потому что мы остались должны в отеле, не помню уж за сколько недель.— Ты не была несчастлива?— Я же сама этого хотела.— Ты все еще любила его?Жанна посмотрела на нее, но прямо не ответила:— Я так хорошо его знала! Я знала все его маленькие слабости, все подлости, и Бог знает, сколько у него их было!— Ты говорила ему о них?— Да.— Вы ссорились?— Почти каждую ночь. Потом он меня колотил.— И ты позволяла ему это?— Мне случалось выкладывать ему всю горькую правду, чтобы он меня поколотил.— Не могу этого понять.— Не имеет значения. Я убежала, не так ли? Не забывай — только по своей воле. И когда начинаешь кубарем катиться вниз, иногда бывает, что получаешь наслаждение, погрязнув во всем этом, и тогда нарочно идешь дальше и дальше.— Немного похоже на то, как меня задаром наняли служанкой, хотя в этом не было никакой необходимости!— Если тебе угодно.— Ты не любила его, но ты шла за ним, ты слушалась его, как собака.— Да. И мы пили вдвоем, особенно в последнее время нашей совместной жизни. Мы проводили большую часть ночи за выпивкой, а потом бранились.Он умер за три недели, от плеврита, в госпитале.— Ничего тебе не оставив. И тогда ты нанялась к своим бельгийцам?— Почти. Не сразу.Она покраснела, не объясняя причины. Если она тогда испробовала какой-нибудь другой способ существования, то сейчас предпочитала не говорить о нем и не думать.— Вот и все, Дезире. Иди спать. Я тебе очень обязана. Ты оказала мне услугу и достаточно покрутилась возле кастрюль. Ты можешь сейчас сказать себе, что к этому и стремилась, и это, во всяком случае, будет утешением.Уже уходя от нее, Дезире, которая несколько мгновений что-то обдумывала у порога, вздохнула:— В конце концов, ты тоже из этой семьи.— Входите, доктор. Будьте так любезны, закройте дверь, потому что я, вероятно, задам вам некоторые вопросы, которые никому нет нужды слушать.Уже давно — не правда ли? — вы не видели столько оживления в доме.— Вы уезжаете с ними? — спросил он, откидывая простыню.— Сначала я хотела бы узнать, что вы думаете о моих ногах. Опухлость немного опала со вчерашнего дня. Они начали синеть. Теперь я могу сама дотащиться до туалета.Кончиками пальцев доктор касался опухших ног в разных местах, рисовал круги и, нахмурив лоб, смотрел, как медленно исчезают белые следы.— Я хотел бы как следует прослушать ваше сердце.Он старательно занимался этим не менее десяти минут, передвигая полотенце по голой груди и спине Жанны, заставляя ее дышать сильнее, слабее, потом задержать дыхание и снова дышать.— Ну, доктор?— Вы правы. Сердце неплохое. Не думаю, что электрокардиограмма так уж нужна.— Чем же вы обеспокоены?— Я спросил, каковы ваши намерения. Как я понял из того, что мне сказали внизу, ваша невестка с детьми сейчас отбывают в Пуатье.— Точно. Но я-то еще не в состоянии путешествовать, верно?— Действительно, вам сейчас невозможно ехать в таких условиях. Поскольку вы больше не можете оставаться здесь, я позабочусь, чтобы вас сразу же перевезли в госпиталь.Он бросил на нее взгляд, ожидая, что она вздрогнет при слове «госпиталь», переменит позу, станет плакать, жаловаться или даже бунтовать. Но она продолжала улыбаться ему:— Присядьте на минутку, доктор.— У меня сегодня много визитов. Я могу уделить вам лишь несколько минут.— Тем не менее вы с самого воскресенья хотите о чем-то меня спросить.Вы не сделали этого, потому что боялись обидеть или огорчить меня. Может быть, и потому, что боялись проявить излишний интерес к частной жизни своих пациентов. Я помогу вам, задав прямой вопрос. Если предположить, что я, как только встану, снова примусь за работу, как в последние дни, то сколько, по-вашему, времени пройдет до следующего рецидива?— Не более нескольких недель.— А потом?— Вы сляжете, все начнется сначала, и вы опять будете вынуждены лежать в постели. Это будет случаться все чаще и чаще, особенно летом.— Чуть ли не половину времени быть в постели?— Не сразу.— А потом?— С годами все будет усугубляться.— И сколько лет пройдет, пока я стану полностью неподвижной?— Это зависит от того, как много у вас будет забот. Если вы поедете с ними, то не больше четырех-пяти лет. С другой стороны…— Говорите же!— Если они останутся без вас, я не знаю, что станет с парнем и его сестрой.— А что бы вы сделали на моем месте?— Позвольте не отвечать на этот вопрос.— Итак, доктор, я оказалась почти в том же положении, что и мой брат.Мне тоже, как объяснил нотариус Бижуа, говоря о Робере, приходится выбирать одно решение из двух, точнее — из трех. Приют, где я смогу безмятежно жить и где позаботятся о моих ногах. Семья, где я превращусь в служанку и буду невыносимой обузой всякий раз, когда заболею.— Да.— Я не касаюсь третьего решения.— Да.— Полагаю, что нотариус остался недоволен выбором Робера.— Он надеялся на другое.— Чтобы он уехал, я знаю. А вы?— У нас с мэтром Бижуа вовсе не обязательно одинаковая точка зрения.— Вы находите, что Робер поступил правильно?— Я католик.— Тогда для него это означает тюрьму. Для меня, стало быть, приют?— Поскольку я врач, то мой долг посоветовать вам это.— А поскольку вы мужчина и католик, то предпочли бы, чтобы я весь остаток жизни посвятила попыткам поддержания хоть какого-то порядка в семье.— Вы смогли бы это.— Я могу с помощью хитростей и хлопот помешать им терзать друг друга и терзаться самим. Я могу на какое-то время помешать Луизе пить, и особенно не дать ее кризисам превращаться в столь ужасающую мелодраму, от которой всем делается дурно.Как знать! Я могу, в крайнем случае, за несколько лет добиться того, чтобы Анри смирился со своим положением мелкого служащего, приучился к среднему достатку, гордился своей работой.Вы меня видите в неплохой роли, верно? Я даже могу — как знать! убедить Мад выйти замуж за какого-нибудь славного типа, да еще при этом не вопить ему сразу же в лицо о своей собственной гнусности.Луиза мало-помалу начнет меня ненавидеть, но будет беречь меня, чтобы самой не мыть посуду, и чтобы не слышать крика вокруг себя и чтобы однажды не остаться в одиночестве.Дети не замедлят почувствовать ко мне неприязнь за те доверительные разговоры, которые они со мной вели и еще будут вести, когда дойдут до крупности или когда им просто захочется показаться значительными.Я стану тетей Жанной, которая встает первом и ложится последней, которой можно все что угодно сказать и у которой можно все что угодно потребовав, а она всегда останется невозмутимой; позднее, если Анри или Мад обзаведутся детьми…— Боюсь, что вынужден покинуть вас, — произнес доктор, вставая.— Держу пари, что в субботу нотариус Бижуа тоже в конце концов прервал моего брата. Не бойтесь. Это не угроза.— Моя профессия заключается в уходе за больными.— Я знаю. Но поверх очков вы бросаете любопытный, хотя и стыдливый взгляд на мужчин и женщин — они ведь мужчины и женщины вопреки всему.— Я пришлю за вами санитарную машину к середине дня. Мы вернемся к этому разговору в госпитале.— Вы забываете, что я как неимущая окажусь в общей палате. Он взялся за дверную ручку, собираясь выйти.— Во всяком случае… — начал было он, но прервал себя. — Нет! Я не хочу давить на вас. Увидимся там.— Я была бы не прочь остаться, чтобы заботиться о тебе, Жанна. Но ты ведь понимаешь ситуацию так же хорошо, как и я? Обещай мне только, что ты присоединишься к нам. Я положила адрес в твою сумку. Там нет телефона. Тебе придется послать телеграмму, и Анри приедет встретить тебя на вокзал, он в двух шагах. Мад прижалась к тетке щекой и прошептала ей на ухо:— Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы приехали.— До скорого, тетя, — сказал Анри, глядя из окошка отъезжающего с сундуками грузовика. Ворота едва успели закрыться, как появившаяся Дезире бросила с облегчением:— Ну вот, дом опустел! И все, что в нем сейчас есть, вся эта мебель, безделушки, все эти приспособления, стоившие безумных денег и ради которых человек создает себе столько хлопот, — все это, так сказать, не принадлежит больше никому. Завтра начнут приходить, открывать шкафы, ящики.Я повидала такое у нас, потому что оставалась до конца и присутствовала на распродаже. Есть и такие люди, которые приходят, зная, что ничего не купят, просто из удовольствия.— Что сказал месье Сальнав?— У него вид собаки, потерявшей хозяина. Он продолжает — Бог знает зачем — корпеть над своими записями и беспокоиться по поводу их, словно он очень хочет опять выполнить задание чисто, без помарок. Ну а ты? Решилась?— Еще не совсем.— Какое-нибудь заведение, послушай меня! Самое плохое из них все же лучше, чем все остальное. Не слушай доктора.— Откуда ты знаешь, что думает доктор Бернар?— Да оттуда, что это видно по его лицу, мне знакомы такие люди. Я уверена, что у него дома нет ни пылинки, а у служанки нет даже одного свободного вечера в неделю.— Дезире!— Что ты хочешь?— Ты помнишь тот шкаф?— Шкаф с бутылками?— Да.— Ну и что?— Не возражай. Не требуй объяснений. Луиза, должно быть, не подумала о нем. Ты мне говорила, что там оставались три полные бутылки.— И ты хочешь…— Чтобы ты принесла мне одну, да. За стаканом на кухню идти не надо.У меня есть стаканчик для чистки зубов.— Ты действительно считаешь, что я должна это сделать?— Да.— А что скажут в госпитале, когда ты туда приедешь и они почувствуют запах?— Они к этому привычны, иди!— Ты требуешь?— Требую. Не бойся. Она странно улыбалась, слушая шаги Дезире по лестнице.— Дай! Я открою сама. У меня здесь больше опыта, чем у тебя. Принеси мне стакан, он в уборной. Ее давняя соученица по монастырской школе разочарованно и оскорбленно смотрела, как она все это проделывает, и все-таки удивление Дезире было не так уж велико после того, что Жанна рассказала ей о себе. Жанна произвела на Дезире впечатление, но только в начале, а теперь это прошло.— Ты не добавляешь воды?Это было весьма безобразное зрелище — лежащая в постели толстая женщина, которая крупными, обжигающими горло глотками пьет из стаканчика для чистки зубов и, поперхнувшись, вдруг начинает кашлять. Жанна знаками попросила подругу постучать по спине, минута страданий и сиплого дыхания сменилась наконец нормальным вздохом, и Жанна моментально обрела вновь свою непонятную улыбку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18