— Не знаю… У меня нет в этом опыта…
Он машинально ел круассаны, а солнечный лучик играл на скатерти.
— Тут есть два пути. Первый — привезти ее сюда, и люди смогут прийти в дом отдать ей последний долг.
— Да… Я думаю, так и надо поступить.
— Кроме того, ты можешь договориться с похоронным бюро, чтобы до дня похорон гроб с телом установили в одном из их прощальных залов.
— А ты как считаешь?
— Тебе решать… Все зависит от того, когда ее привезут из Института судебной медицины и от даты похорон.
— Почему?
— Из-за детей… Если тело простоит здесь, в квартире, два-три дня, боюсь, это будет тяжелым испытанием для них.
— Да… понимаю…
— Она была католичка?
— Нет, ее даже не крестили. Ее отец был закоренелым вольнодумцем, как тогда говорили…
— А ты?
— В церковь я не хожу.
— Значит, отпевания не будет… Может, это вызовет недоумение у соседей?..
Селерен был на все согласен. Брассье мерял шагами комнату, все время что-то говоря, и от него исходила такая жизненная энергия, что Селерену стало стыдно за свое безволие.
— Хочешь, я тебе помогу? Могу переговорить со служащими похоронного бюро.
У тебя есть семейный склеп?
— Неужели ты думаешь, что у Селеренов может быть семейный склеп? Мои родители простые крестьяне, мать похоронена на деревенском погосте за церковью.
— А место на кладбище есть?
— Тоже нет.
— Аннет была застрахована?
— Нет, Застрахован я в пользу ее и детей. Застраховался, когда мы поженились… Потом увеличил сумму страховки.
— Есть еще другая страховка — у хозяина фургона…
— Шофер, как мне сказали, ни в чем не виноват. Она сама поскользнулась и попала под колеса…
— Это еще ничего не значит. Будет расследование…
В их конторе всеми практическими вопросами и перепиской занимался Брассье.
— Если они тебя спросят, говори, что ничего не знаешь.
Селерен пожал плечами и допил третью чашку кофе.
— На каком же кладбище можно будет ее хоронить?.. Парижские все переполнены, да и в окрестностях тоже…
Он снова пожал плечами. Какая разница, на каком кладбище похоронят Аннет, если ее нет больше с ним?
Зазвонил телефон… Он снял трубку.
— Да… Кто? Да… Я Жорж Селерен… Да, муж… Когда мне удобно?
Не отнимая трубку, он посмотрел на Брасеье.
— Да… Я сделаю все необходимое, но сначала мне нужно разузнать…
Сегодня после обеда будет еще не поздно?.. Благодарю вас…
Он повесил трубку. Он не любил, когда его вот так, как гром средь ясного неба… Ему показалось, что у него снова отнимают Аннет.
— Кто это?
— Из Института судебной медицины. Я уже могу забрать тело.
— И что ты решил?
— Пока не знаю.
— Хочешь еще подумать в одиночестве?
— Нет… Пусть будет похоронное бюро…
Он думал о детях, возможно, и о себе тоже. Наверное, Брассье прав. Она мертва. Что же, укладывать ее на их постель? Или сооружать траурное ложе в гостиной?
— Пойдем…
Глава 2
Возможно, он сглупил, выбрав траурный зал в бюро ритуальных услуг.
Траурный зал без распятия, без ветки букса, окропленной святой водой. Он чувствовал, что Натали недовольна этим, что даже дети в недоумении. И соседи по дому не могли взять в толк, почему не было отпевания в церкви.
В общем, это были ненастоящие похороны.
Может быть, что-то переменилось в нем самом? Трудно сказать. Жан-Жак и Марлен смотрели на него не так, как прежде, их глаза выражали любопытство.
Он как бы перестал быть мужчиной, отцом семейства, как другие. Он стал вдовцом и в этой новой роли чувствовал себя не в своей тарелке.
До самых похорон на кладбище в Иври всеми формальностями занимался Брассье. Это он, внимательно прочитав страховой полис, посоветовал Селерену отказаться от иска к владельцу фургона.
Если бы только люди, с удивлением наблюдавшие за ним, могли знать, до чего он устал! Те, кто работал с ним в мастерской, догадывались об этом по тому, как он теперь работал: без веры в себя, без вдохновения, — и они перестали непринужденно болтать, надеясь, что он отойдет.
— Сходить за бутылкой, патрон?
— Если вам хочется…
Но сам он не пил божоле, которое приносил Пьерро.
Ни они и никто, даже Натали и его собственные дети, казалось, не понимали, что он никогда уже не станет таким, как прежде. Он и сам себя спрашивал, как это его угораздило прожить столько лет в такой полной, почти детской беззаботности.
Время тянулось мучительно, все виделось в сером цвете, все было сосредоточено от рассвета до заката на одном-единственном человеке, которого больше не было на свете.
И странное дело: несмотря на все, он чувствовал большую близость со своей женой, чем при ее жизни.
Он был хорошим мужем, спору нет, по крайней мере сам он был в этом убежден. У него никогда не было любовных похождений, связей с другими женщинами. Он всем сердцем любил свою Аннет.
Он никогда не противоречил ей, напротив, всегда уступал, когда между ними возникал какой-нибудь спор. Теперь они словно слились в единое целое навсегда, и каждая прожитая вместе минута была значимой.
Прошлое внезапно накатывало на него волнами, и товарищи по работе поглядывали на него украдкой, словно на пробудившегося лунатика.
Вот, например, их первое путешествие, ставшее в то же время свадебным. Ни он, ни она никогда не ездили дальше Ньевра и Кана, где жили их родители.
И тогда они решили провести три дня в Ницце. Хотя это и не было так уж оригинально, но им хотелось увидеть Средиземное море.
В поезде он проснулся чуть свет, взбудораженный сказочным пейзажем, в котором особенно завораживал цветущий миндаль.
Раньше он видел миндаль только на календарях, поэтому тут же разбудил Аннет, которая не выразила такого восторга, как он, но тоже приникла лицом к оконному стеклу.
Показались первые кактусы, потом — первые пальмы. Он брал ее руку, а она рассеянно опускала ее, и только теперь он начинал кое-что понимать. Ибо помимо его воли эти подробности сохранились у него в памяти.
Они отправились позавтракать в вагон-ресторан, и оба сидели в вагоне-ресторане впервые в жизни.
— Ты счастлива?
— Да.
И вдруг — синее море, такое же синее, как на открытках, а в море — белые лодки рыбаков.
Теперь, когда она умерла, он открыл для себя, что прожил с нею двадцать лет и толком так и не узнал ее. И теперь он пытался задним числом понять ее.
Окна гостиницы в Ницце выходили на море. Он, не отрываясь, смотрел на него, а жена в это время раскладывала по местам их вещи.
— Иди сюда, посмотри…
— Сейчас…
— Вон большой пассажирский корабль на горизонте…
Она из вежливости подошла к нему.
Вечером его постигло небольшое разочарование. А если по правде, то большое, так как оно должно было подспудно сопутствовать ему на протяжении всей их супружеской жизни.
Когда он стал нежно ласкать ее, то не смог вызвать в ней ни малейшего отклика, ее тело даже не вздрогнуло. Он видел ее лицо очень близко, словно на экране крупным планом, и это лицо ровным счетом ничего не выражало.
Ему стало даже как-то совестно оттого, что удовольствие получает он один.
Но разве такое не случается довольно часто? И кое у кого из его приятелей бывало такое, но со временем все как-то налаживалось.
— Может, пойдем прогуляемся по Английскому бульвару?
Она соглашалась без особого восторга и даже не брала его под руку, просто шла рядом.
— Как красиво!..
Он боялся наступления новой ночи. Что было тому виной — неловкость, эмоциональность?
Она по-прежнему не реагировала на ласки, но улыбалась ему как ребенку.
— Ты во мне разочарован?
— Нет.
— Я не виновата, Жорж. Наверное, я не так устроена, как другие женщины.
Надеюсь, со временем это пройдет…
— Конечно. Главное, не бери это в голову…
Он всячески старался угодить ей, и на каждое проявление нежности она отвечала благодарной улыбкой.
Можно было сказать, что их любовь была целомудренной. За пределами спальни она становилась самой собой и лишь много месяцев спустя начала чувствовать хоть какое-то удовольствие.
И все же она по-прежнему запиралась в ванной комнате. Он ни разу не видел ее в ванне или под душем. Лишь изредка ему удавалось какое-то мгновение видеть ее обнаженной.
Она снова занялась своей работой и, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, развила бурную деятельность.
— Тебе незачем работать. Я зарабатываю достаточно для нас двоих.
Тогда он работал еще на улице Сент-Оноре, и там ему очень хорошо платили.
Они подыскали себе квартиру на бульваре Бомарше, которую вскоре расширили за счет соседней. Детей у них еще не было.
А будут ли они? Жорж начинал в этом сомневаться, и от этой мысли у него становилось тяжело на сердце.
— Ты любишь детей, Аннет?
— А как же! Разве не все любят детей?
— Я не о том. Я хочу сказать: ты любила бы наших детей, нашу плоть и кровь?..
— Почему же нет?
Он не был несчастным. Он никогда не чувствовал себя несчастным вплоть до того момента, когда увидел форменное кепи полицейского в дверном проеме.
У него была она. Разве это не самое главное? К тому же на четвертом году их супружества она объявила ему, что забеременела. На этот раз она была радостно возбуждена.
— Хоть бы был мальчик…
— Девочка или мальчик-это будет наш ребенок. К тому же у нас могут быть еще дети…
— Мне хотелось бы, чтобы первым был мальчик. Я не хочу много детей: может быть, двоих — мальчика и девочку…
Все время, пока она вынашивала, он не трогал ее из какого-то особого уважения и из боязни нарушить происходивший в ней процесс.
— Надеюсь, когда он у нас появится, ты не будешь больше работать…
— Возможно, первые несколько недель, а потом я не смогу сидеть сложа руки.
Она не советовалась с ним. Она решала сама.
Как раз в это время они и наняли Натали, и та сразу заняла важное место в их доме. Теперь Аннет не занималась ни уборкой, ни кухней. Она ходила на работу вплоть до последнего месяца, и это можно было расценить как вызов с ее стороны.
И тем не менее он был счастлив. В то время это казалось ему естественным.
И только теперь, думая об этом и задаваясь вопросами, он пытался представить себе истинную Аннет.
У них родился мальчик. Он надеялся, что его назовут Жоржем в честь него самого или Патриком — это имя ему очень нравилось.
— Нет, мы назовем его Жан-Жак…
Он не возражал. Теперь он работал самостоятельно на улице Севинье, а его компаньоном был Жан-Поль Брассье. В молодости Жорж мечтал стать скульптором.
Приехал в Париж в надежде поступить в Школу изящных искусств, зарабатывал на жизнь чем придется, даже разгружал по ночам ящики с фруктами на Центральном рынке.
Все переменилось, когда он прочитал одно объявление. Требовался ученик ювелира на улице Сент-Оноре, и он отправился туда, опасаясь, как бы ему не отказали из-за юного возраста.
Уже через несколько недель ему стали доверять довольно тонкую работу, а спустя три года он занял место главного мастера, ушедшего на пенсию.
С Аннет он познакомился на вечеринке, которую устроил у себя на квартире на Орлеанской улице один его женатый приятель. На такой вечеринке он был впервые. Он пил как все, но ему казалось, что вино в стакане не убывает.
Он танцевал под фонограф. В какой-то момент он подошел к девушке, которая сидела в одиночестве и смотрела, как другие танцуют.
— Вы танцуете?
— Нет.
Она не выглядела очень привлекательной, и все же он подсел к ней.
— Вы давно знакомы с моими товарищами?
— Я здесь впервые. И знаю только Липского, вон того рыжего коротышку, он привел меня, потому что мы живем в одной гостинице.
— Вы парижанка?
— Нет, я родилась в Ньевре.
— И давно в Париже?
— Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?
Вино сделало свое дело, и потому он непринужденно ответил:
— Надо же о чем-то говорить, верно?
— По крайней мере вы откровенны. Ведь вам все равно, где я родилась — в Ньевре или в Стране басков…
— Вы брюнетка с карими глазами, так что вполне могли бы быть басконкой…
А почему вы не танцуете?
— Не люблю… Мне кажутся смешными все эти пары, которые дергаются друг перед другом кто во что горазд.
— Вы работаете?
— Да.
— В какой-нибудь конторе?
— Нет.
— В магазине?
— Нет. Не пытайтесь угадать, ничего не выйдет. Я работаю в социальной защите.
— Ив чем же состоит ваша работа?
— Мы посещаем стариков, больных, людей обездоленных… Выбираем тех, кто предоставлен самому себе… Мы их моем… Готовим им еду… Немного прибираем в доме…
— Это не слишком тяжело?
— Нет. Все дело в привычке.
— И это не вызывает у вас разочарования в жизни?
— Все они живут надеждой. Большинство из них здраво смотрят на вещи, я не слышала ни об одном случае самоубийства… Кончают с собой самые молодые, потому что они не знают жизни…
Он мог бы сейчас повторить слово в слово их беседу. В заключение он спросил:
— Могу я надеяться снова увидеться с вами?
— Зачем?
— Я тоже здесь совсем один…
Она не спросила, чем он занимается.
— Я живу в гостинице «Большой медведь» на улице Сен-Жак…
Все это промелькнуло как в тумане от винных паров. Он был уверен, что больше никогда ее не увидит, и не слишком переживал по этому поводу.
Она была не такая, как другие девушки. Выбрала себе неблагодарную профессию, возможно, самую неблагодарную, да еще говорила о ней с таким воодушевлением.
Прошло недели три-четыре. Он забыл спросить, как ее зовут, но приятель, который устраивал вечеринку, пришел ему на помощь.
— Ее зовут Аннет Делен… Но если ты собираешься за ней приударить, то знай, что ничего у тебя не выйдет… До тебя уже пытались…
— Ты ее хорошо знаешь?
— Мы с ней из одной деревни. Ее отец-учитель… Мы учились вместе. Она младше меня, и я тогда обращался с ней как с малышкой… Теперь не посмел бы.
И вот он купил билеты в театр и вечером постучал в ее комнату на улице Сен-Жак…
— Кто там?
— Жорж Селерен.
— Я такого не знаю…
— Мы с вами довольно долго разговаривали у моего друга Рауля…
— Почему вы не позвонили? Вы же знаете, что в гостинице есть телефон…
Что вам от меня нужно?
— У меня есть два билета в «Комеди Франсэз»…
Он нарочно выбрал серьезный театр.
Она посмотрела на него с любопытством.
— Вы купили билеты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15