Машина остановилась где-то под самым окном, ее можно увидеть, только если высунуться наружу. Но высунуться он не может, да и окно закрыто: на улице сильно похолодало, и кажется, что вот-вот пойдет снег.
Старшая медсестра потрудилась лично привести в палату Франсуа Шнейдера чисто выбритого, одетого с иголочки. Это сухощавый, очень живой, несмотря на свои шестьдесят пять лет, человек с чуть заметной сединой.
У себя в особняке на авеню Фош он устроил личный парикмахерский салон и физкультурный зал, заполненный всяческими гимнастическими снарядами. Каждое утро приходит парикмахер, маникюрша, учитель йоги. Он обладает гибкой и ритмичной походкой гимнаста или танцовщика.
— Итак, вы решили потерять интерес к газете? Не бойтесь, я не собираюсь настаивать, чтобы вы занимались ею здесь.
Шнайдер тоже вращается в самых разных кругах, бывает на бирже, на скачках, в светских салонах, заседает в каких-то административных советах, однако по-настоящему его интересует лишь «Жокей-клуб», пролезть в который ему пока не удалось.
Жена Шнейдера, его ровесница, невероятно тучна и с вызовом носит свое огромное тело. Она нигде с ним не бывает и не обращает внимания на его любовниц, которым он дарит драгоценности, хотя большая часть состояния принадлежит ей.
Она ест. Это сделалось единственной страстью. Она обжирается, в особенности сластями, целыми днями сидит в шезлонге, играя в канасту с приятельницами, такими же любительницами поесть, и не проходит за день и сотни метров.
Но это ничего не значит. Могра не ищет больше смысла вещей. Он их просто отмечает. Или достает из глубин памяти и, немного поиграв, отбрасывает.
Зачем сюда явился Франсуа Шнейдер? Здесь ему уж никак не место. Он полная противоположность старикам во дворе, больным из общей палаты.
Однако и он когда-нибудь заболеет, будет умирать под кислородной палаткой или подсоединенный к капельнице с глюкозой.
Могра хотел бы увидеть это собственными глазами, быть может, защитить Колера, который страшится свалившейся на него ответственности.
Насколько Могра знает Шнейдера, тот уже побывал у Одуара и задал ему несколько точных вопросов.
Когда он уходит, в палате остается легкий аромат духов. М-ль Бланш он не понравился. Могра понял это без слов, и это его радует. В сущности, мужчины типа Леона не должны ей нравиться и подавно.
Его перенесли в постель, а перед самым завтраком вручили конверт без марки с шапкой отеля «Георг V». Могра узнает почерк Лины. Она послала это письмо через Виктора, который отдал внизу конверт и тут же уехал.
«Рене!»
Она не написала «Дорогой Рене», и Могра ей за это признателен. «Рене» короче, непосредственнее, интимнее. А слова «Мой дорогой» могут быть обращены к кому угодно.
«Я не знаю, что со мной. Никогда я не была так несчастна. Ты мне нужен.
Умоляю, дай как-нибудь о себе знать!
Я люблю тебя, Рене.
Лина».
Пока Могра несколько раз перечитывает записку, м-ль Бланш тактично смотрит в сторону. Почерк нетвердый — это значит, она писала, не взяв в рот ни капли. До первого стаканчика у нее всегда дрожат руки, и она ничего не может с этим поделать.
Лежит ли она все еще в постели? Но ведь это он чуть не умер. Ему было так плохо, что можно смело говорить о поворотной точке в его жизни. До выздоровления еще далеко, но на помощь зовет она.
В этом вся Лина. Кроме ее собственной персоны, она ничем не интересуется.
Ей нужно, чтобы ею занимались так же, как она с утра до вечера занимается собой, поскольку проблем, которые она придумывает себе просто так, в избытке.
Она боится жизни. Боится одиночества. Боится толпы, боится незнакомых людей и тех, кого она знает слишком хорошо. И потому, что ей страшно, даже в обществе Мари-Анн, она пьет и говорит, пытаясь убедить себя, что существует и несмотря ни на что играет свою маленькую роль.
— Принести вам завтрак?
Разумеется. Он не в состоянии лететь сейчас в отель «Георг V».
— Будьте добры, позвоните прямо сейчас моей жене и передайте, что я получил ее записку и что она может прийти когда захочет.
М-ль Бланш чувствует, что тут все не так просто, но виду не подает.
Однако чуть позже, кормя его с ложечки, она не может удержаться от расспросов.
— Вы давно женаты?
Он ей это уже вроде говорил. Она забыла или он ошибается?
— В будущем месяце исполнится восемь лет.
Решись она копнуть глубже, следующий вопрос звучал бы так:
«Она была тогда такой же, как сейчас?»
«Почти».
Разве что не пила.
— А где вы повстречались?
— В коридоре на телевидении, на улице Коньяк-Жей.
Так оно и было. В то утро телевидение устраивало круглый стол, в котором принимал участие и он как представитель крупных газет. Выйдя из студии, Могра задержался в коридоре с Боденом — одним из своих бывших сотрудников. У двери в соседнюю студию стояла очередь из молоденьких девушек примерно одного возраста.
— Чего они ждут?
— Для какой-то постановки им нужны, кажется, две статистки — вот девицы и хотят предложить свои услуги.
Стоя все там же, они продолжили разговор, и в конце концов Могра поймал себя на мысли, что не сводит глаз с одной из девушек, предпоследней в очереди.
Чем она так привлекла его внимание? Своим не то жалобным, не то трагическим видом? Длинным белым лицом, казавшимся еще длиннее из-за плохо расчесанных волос, частично закрывавших щеки и падавших на плечи?
На ней было помятое пальтишко, туфли со стоптанными каблуками, один чулок поехал.
Она выглядела несчастной и трогательной. Глаза девушки были так пристально устремлены на дверь, за которой решалась ее судьба, что Могра захотелось сказать ей несколько слов ободрения.
— Ты их знаешь?
— Некоторых, которые часто здесь бывают. Они прибегают, как только становится известно, что готовится новая телевизионная пьеса.
— А ту, то стоит предпоследней?
— Это с немытыми-то волосами? В первый раз вижу. Она, похоже, раньше здесь не бывала.
Почувствовала ли девушка, что разговор идет о ней? Поняла ли, что задела какую-то струнку одного из этих мужчин, ведущих здесь себя как дома? Как бы там ни было, но ее взгляд, покорный и вместе с тем умоляющий, задержался на Могра.
Он несколько раз отворачивался, но потом снова принимался буравить ее взглядом.
— Похоже, она дошла до ручки…
— Некоторые даже падают в обморок из-за того, что последние сутки ничего не ели.
— Думаешь, у нее есть шансы?
— Маловероятно. Постановка костюмная, а я что-то плохо ее себе представляю при дворе Людовика Шестнадцатого.
Бодена удивил интерес, который проявил к девушке его бывший шеф, а тот так чуть было и не ушел, не познакомившись с нею. Помог случай. Бодена позвали в студию, откуда он недавно вышел, и приятели пожали друг другу руки.
— До встречи…
Оставшись один, Могра заколебался. Теперь уже несколько девушек смотрели на него с надеждой, догадываясь, что этот человек пользуется здесь влиянием.
Почему одна из них прыснула со смеху? Этот смешок тоже чуть было не решил судьбу Лины.
Оправившись от смущения, Могра взял себя в руки и несмело проговорил:
— Будьте добры пойти со мною, мадемуазель.
— Я?
Они дошли до конца коридора, свернули налево, потом еще раз налево. Он не знал, куда ее повести. Ему казалось, что она пошла с ним из любопытства или из жалости. В поисках свободного кабинета он приоткрыл несколько дверей, но все оказалось напрасно.
— Пойдемте отсюда…
Она следовала за ним, как сомнамбула. На улице Леонар поспешно вышел из машины и открыл перед ним дверцу.
— Я еще не еду. Подождите меня.
Он отвел девушку в ближайшее кафе.
— Что вам взять?
— Кофе со сливками.
Пока он делал заказ, она все так же пристально смотрела на него.
— Вы ведь не с телевидения, верно?
— Верно.
— Вы главный редактор газеты. Я видела вашу фотографию. Зачем вы меня сюда привели?
— Мне сказали, что там, наверху, у вас нет никаких шансов…
— Что вы от меня хотите?
Она держалась недоверчиво, чуть ли не агрессивно.
— Поговорить…
— И все?
— Я мог бы подыскать вам работу в других массовках, быть может, даже маленькую роль.
— Да вы сами в это не верите.
— Не исключено, что я нашел бы вам дело в газете.
— Но я ж ничего не умею. Не знаю стенографии, не умею печатать на машинке, с орфографией у меня плохо, я несобранна…
Она не сводила глаз с хлебницы с рогаликами, стоявшей на столе.
— Можно?
— Пожалуйста.
— Заметно, что я голодна? Потому-то вы меня сюда и привели? Я знаю, это звучит, как фраза из слезливого романа, но я действительно ничего не ела со вчерашнего утра.
— Где вы живете?
— Начиная с сегодняшнего дня, нигде.
— А родители?
— Нет у меня родителей. Меня воспитала тетка.
— Она живет в Париже?
— В Лионе.
— И больше вами не занимается?
— Я от нее сбежала.
— Когда?
— В прошлом месяце.
— А в Лион вы вернуться не хотите?
— Прежде всего, она не возьмет меня назад, потому что я забрала с собой все деньги, какие только смогла найти. Сумма, впрочем, небольшая, у меня от нее уже ничего не осталось. А потом, я хочу жить в Париже.
— Почему?
Она пожала плечами и потянулась за вторым рогаликом.
— А почему вы живете здесь? Вы тут родились?
Она съела восемь рогаликов и под конец уже с трудом проглотила заказанные пирожки. Когда он вытащил бумажник и начал отсчитывать банкноты, она уставилась ему на руки.
— Ваши вещи остались в гостинице?
— Они отдадут их мне только после того, как я с ними расплачусь.
— Этого вам хватит?
— Даже больше, чем нужно. Вы хотите дать мне эти деньги?
— Да.
— Почему?
Он не знал, как ответить на этот прямой вопрос, и почувствовал себя неловко.
— Просто так… Чтобы вы почувствовали себя увереннее. Приходите ко мне завтра в редакцию.
— А меня пропустят?
Было видно, что она привыкла к приемным и чванливым секретарям. Он достал визитную карточку и написал на ней несколько слов.
— Желательно после четырех.
— Благодарю.
Стоя на тротуаре, она смотрела, как он садится в машину, и пока та не завернула за угол, не тронулась с места.
Так все и началось.
М-ль Бланш снует, как челнок, между палатой и телефоном в коридоре.
— Ваша супруга спрашивает, в котором часу ей лучше прийти?
Ему хочется, чтобы она застала его сидящим в кресле. В прошлый ее приход он лежал головой вниз.
— Между тремя и четырьмя.
Не считает ли его м-ль Бланш эгоистичным и смешным из-за того, что он отказался от аппарата рядом с постелью? Ничего, дойдет дело и до этого. В конце концов Могра им уступит. Он чувствует, что скоро будет делать все, что они потребуют, и сопротивляется только из принципа.
И еще для того, чтобы выиграть несколько дней. Растерзанный прошлым, он не готов к настоящему и будущему. У него нет даже сил, чтобы задремать. Во время тихого часа сна у него ни в одном глазу, он просто лежит и таращится в потолок, слыша, как медсестра время от времени перелистывает страницу.
К нему придет Лина, а Могра не знает, как будет себя с ней вести, что ей скажет. Он любит ее, сомнений в этом нет. Сам того не желая, полюбил ее с первой их встречи.
Ведь на следующий день после того, как увидел ее на телевидении, он сидел у себя в кабинете, размышляя, придет она или нет, и чувствовал растерянность, нервничал так, как никогда прежде.
Сердился на себя за то, что не взял у девушки адрес, воображал, что она затерялась в огромном Париже, и так явно выражал свое нетерпение, что в конце концов его подчиненные столпились у дверей кабинета, по которому он расхаживал взад и вперед, куря сигарету за сигаретой.
— Когда же она пришла и села напротив, он опять не знал, что сказать.
Стал неуклюже задавать ей какие-то вопросы и среди прочего спросил о родителях. Она ответила, что оба они погибли в железнодорожной катастрофе близ Авиньона, когда она была совсем маленькой.
Успокоился ли Могра после этого хоть немного? Он повел ее в застекленный кабинет, где сортировались ответы на мелкие объявления. Это было единственное место, где можно было дать ей работу.
Девушки разбирали мешки с почтой, доставлявшейся несколько раз в день, и раскладывали конверты в соответствии с написанными на них номерами. За работницами в сереньких халатах наблюдала матрона, похожая на старшую медсестру.
— Когда я могу приступить?
— Если хотите, с завтрашнего утра.
Был он разочарован или нет? На следующий день Могра ограничился телефонным звонком матроне, дабы убедиться, что Лина вышла на работу. Он сказал себе, что больше не будет о ней думать. Но потом, после трехдневной борьбы с самим собой, спустился вниз к часу, когда она заканчивала работу.
— Я вас провожу, — проговорил он, видя, что она собирается уходить.
Он прекрасно видел, что все вокруг многозначительно переглядываются. Но Могра мало заботило, что о нем будут думать. Он повел Лину в ресторан в Латинском квартале, где его никто не знал, и снова стал задавать девушке вопросы, словно хотел узнать о ней решительно все.
Чем же она так его привлекла? Даже сейчас, по прошествии восьми лет, он не может найти удовлетворительного объяснения. Вернее, находит их слишком много, и все они противоречат одно другому.
Она тоже задавала ему вопросы — точные, порой бестактные.
— У вас, должно быть, хорошая квартира?
— Пока что нет. Я живу еще в старой, на бульваре Бон-Нувель, а новая, в старинном особняке на улице Фезандери, только ремонтируется.
— Это ведь шикарный квартал?
— Да, считается, что так.
— Вы женаты? Разведены?
— Разведен.
— Живете с любовницей?
— Нет.
— Значит, спите со своими секретаршами?
Он ответил отрицательно. На самом же деле это было и так и не так. С некоторыми из них у него были мимолетные связи. И из своей старой квартиры у заставы Сен-Дени, где он никого не принимал, не выезжал так долго только потому, что боялся порвать последние связи с прошлым.
Не из сентиментальности. И тем более не из-за каких-то предрассудков.
Просто из окон квартиры открывался вид на жизнь простонародья, на шумную и вульгарную толпу.
Но его положение обязывало к приему гостей, и через два месяца, когда работы были закончены, он переехал.
— Вы сами из бедной семьи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27