Комиссар Мегрэ –

Оригинал: Georges Simenon, “Jeumont, 51 minutes d'arret”, 1944
Перевод: А. Ю. Миролюбова
Жорж Сименон
«Жомон, остановка 51 минуту»
Сквозь крепкий сон Мегрэ смутно расслышал звонок, но не понял, что это телефон, и не почувствовал, как жена перегнулась через него, чтобы взять трубку.
— Это Пополь! — сказала она, хорошенько пнув мужа. — Он хочет поговорить с тобой…
— Это ты, Пополь? — буркнул полусонный Мегрэ.
— Это ты, дядюшка? — отозвался тот на другом конце провода.
Было три часа ночи. Постель была теплая, а окна покрылись цветами инея, потому что на улице стоял мороз, а в Жемоне, откуда звонил Пополь, всегда еще холоднее.
— Что ты такое говоришь?.. Подожди!.. Я запишу имена… Отто… Да, скажи по буквам: так будет вернее…
Мадам Мегрэ наблюдала за мужем. Ее интересовало одно: придется ему вставать или нет. И он, понятное дело, встал, объясняя брюзгливым тоном:
— В Жемоне случилась малоприглядная история, и Пополь под свою ответственность задержал вагон…
Под Пополем подразумевался Поль Виншон, племянник Мегрэ, инспектор полиции, работавший на бельгийской границе.
— И куда ты теперь?
— Сначала на набережную Орфевр, раздобыть кое-какие сведения. А потом, наверное, выеду первым же поездом…

Неприятности вечно случаются со сто шестым скорым, который отправляется из Берлина в одиннадцать утра, с одним-двумя вагонами из Варшавы, проходит Льеж в двадцать три сорок четыре, когда вокзал практически пуст (стоит поезду отойти от перрона, как вокзал закрывают совсем), и, наконец, прибывает в Эркелен в один час пятьдесят семь минут.
Этой ночью ступеньки вагонов обледенели. В Эркелене бельгийские таможенники, которые не слишком утруждают себя досмотром при выезде из страны, прошлись по коридорам, открыли наугад несколько купе и поспешили сгрудиться вокруг теплой печки.
В два часа четырнадцать минут поезд тронулся, пересек границу и прибыл в Жемон в два часа семнадцать минут.
— Жемон! Поезд стоит пятьдесят одну минуту!.. — выкрикнул стрелочник, бегущий с фонарем по перрону.
В большинстве купе пассажиры еще спали, лампы были притушены, шторы на окнах спущены.
— Пассажиров второго и третьего классов просят выйти для таможенного досмотра! — раздалось в коридоре Инспектор Поль Виншон, подсчитав занавешенные окошки и окошки, в которых зажегся свет, нахмурил брови и подошел к начальнику поезда.
— Почему сегодня так много пассажиров первого класса?
— Из-за международного конгресса дантистов, который открывается завтра в Париже. Таких пассажиров у нас по меньшей мере двадцать пять, а кроме того, обычное среднее число…
Виншон поднялся в головной вагон и принялся одну за другой открывать двери, повторяя заученным тоном:
— Приготовьте, пожалуйста, паспорта!
Если пассажиры спали, он зажигал свет и видел, как из полумглы выступают лица, опухшие после тяжелого сна.
— Приготовьте, пожалуйста, паспорта…
Через пять минут он проходил снова, сталкиваясь с таможенниками, которые досматривали купе первого класса, заставлял всех выйти в коридор, проверял полки, шарил во всех углах.
— Паспорта, удостоверения личности…
Он добрался до немецкого вагона, где полки были обиты красным бархатом. Обычно в таких купе ехало четыре пассажира, но из-за дантистов, заполонивших сто шестой поезд, туда набилось шестеро.
Пополь бросил восхищенный взгляд на красивую женщину, сидевшую в левом углу, у самой двери: у нее был австрийский паспорт. На остальных он едва посмотрел — но вот, забравшись в глубину купе, обнаружил мужчину, который лежал под толстым одеялом и не шевелился.
Паспорт! — повторил Пополь, трогая его за плечо.
Прочие пассажиры уже начали открывать свои чемоданы: подходили таможенники. Виншон снова тряхнул спящего — тот завалился на бок, и через секунду инспектор убедился, что этот человек мертв.
Все пришли в смятение. В слишком узком купе было не развернуться, и, когда принесли носилки, стоило немалого труда уложить на них необычайно тяжелое тело.
— Отнесите его в медпункт! — приказал Виншон, а чуть позже обнаружил, что в поезде едет немецкий врач.
На всякий случай он поставил таможенника охранять купе. Молодая австрийка была единственной, кто выражал желание выйти и подышать свежим воздухом, — ей не разрешили, и она с презрительным видом пожала плечами.
— Вы можете сказать, отчего он умер?
Врач недоумевал. С помощью Виншона он раздел мертвеца и даже тогда не сразу обнаружил рану, лишь через некоторое время немец показал на жирной груди умершего едва заметный след.
— Ему воткнули булавку в сердце, — заявил он.
Поезду оставалось стоять еще двенадцать или тринадцать минут. Взволнованный Виншон вынужден был на месте принять решение: он побежал к начальнику поезда и потребовал, чтобы вагон отцепили.
Пассажиры не понимали, что происходит. Ехавшие в соседних купе начали возмущаться, когда им объявили, что вагон остается в Жемоне, а им придется искать себе другие места. Те же, кто ехал в одном купе с мертвецом, возмущались еще больше, когда Виншон заявил, что вынужден задержать их до утра.
Но ничего другого не оставалось, если иметь в виду, что среди них находится убийца! Когда поезд уехал без одного вагона и шести пассажиров, Виншон почувствовал, как у него подгибаются ноги, и позвонил дяде.

Без четверти четыре утра Мегрэ явился на набережную Орфевр, где светилось лишь несколько окон, и попросил дежурного инспектора приготовить кофе. К четырем часам его кабинет уже наполнился дымом трубочного табака. Мегрэ дозвонился в Берлин и продиктовал тамошнему коллеге имена и адреса, которые ему дал племянник.
Затем он заказал Вену, потому что одна из пассажирок была родом из этого города, и отправил телеграмму в Варшаву, ибо в купе ехала некая Ирвич, из Вильно.
В это время в Жемоне, на вокзале, в кабинете уполномоченного комиссара, Поль Виншон остался лицом к лицу с пятью своими жертвами, которые реагировали по-разному, в зависимости от темперамента. Огонь, во всяком случае, горел жарко: в кабинете стояла одна из тех больших вокзальных печей, которые поглощают уголь совок за совком. Виншон велел принести кресла из соседних кабинетов — крепкие конторские кресла, черного дерева, с гнутыми ножками и вытертой бархатной обивкой.
— Обещаю проявить максимум расторопности, но ситуация такова, что пока я вынужден не спускать с вас глаз…
Нельзя было терять ни минуты, если утром он хотел составить более или менее приемлемый рапорт. Шесть паспортов лежали у него на столе. Тело Отто Брауна (в кармане убитого был найден паспорт на это имя) осталось в медпункте.
— Если хотите, могу заказать для вас горячее питье…
Но решайте скорее, потому что буфет скоро закроется…
Уже в десять минут пятого Виншона потревожил телефонный звонок.
— Алло!.. Олнуа?.. Что вы говорите?.. Разумеется!.. Да, возможно, есть какая-то связь… Хорошо! Отправьте его ко мне с первым же поездом… И документы, естественно, тоже…
Мегрэ он позвонил из соседнего кабинета, чтобы никто не услышал их разговора.
— Это вы, дядюшка?.. Еще одна новость!.. Несколько минут назад, когда поезд подходил к Олнуа, заметили, как какой-то человек вылез из-под вагона… Он бросился бежать, за ним погнались и в конце концов схватили… При нем был пакет, завернутый в клеенку; там находились акции иностранных предприятий, большей частью нефтедобывающих, на значительную сумму… Этот человек утверждает, что зовут его Джеф Бебельманс, он родился в Антверпене и по профессии акробат… Да!.. Его привезут сюда первым же поездом…
Вы тоже приедете первым поездом?.. Нет?.. В десять двадцать?.. Спасибо, дядя…
И он отправился к своим зебрам, как он их называл.
С рассветом, казалось, стало еще холоднее: небо белело, словно огромная льдина. Явились первые пассажиры, пошли пригородные поезда, а Виншон, глухой к протестам своих подопечных, отупевших от усталости, продолжал работать.

Он не терял времени даром. Лишним временем, собственно, он и не располагал, ибо дело было такого рода, что влекло за собой дипломатические осложнения.
Нельзя было до бесконечности задерживать пятерых пассажиров различных национальностей, пассажиров, бумаги которых находились в полном порядке, единственно из-за того, что в купе, где они ехали, был убит человек…
Мегрэ прибыл в десять двадцать, как и обещал. В одиннадцать на запасном пути, куда доставили вагон, был произведен следственный эксперимент. В нем было что-то потустороннее, призрачное, из-за мглистой погоды, холода и всеобщей усталости. Пару раз раздались нервные смешки: кто-то из пассажиров выпил слишком много грогу, чтобы согреться.
— Прежде всего положим на место мертвеца! — приказал Мегрэ. — Полагаю, шторы на окне были опущены?
— Здесь никто ничего не трогал… — заверил его племянник.
Конечно, лучше было бы дождаться ночи, того самого часа, когда все произошло. Но раз это было невозможно…
Отто Брауну, согласно паспорту, исполнилось пятьдесят восемь лет, он родился в Бремене и владел банком в Штутгарте. Судя по добротной одежде, так оно и было.
Добродушный толстяк с бритым черепом, ярко выраженного еврейского типа.
Из Берлина по поводу его личности пришли следующие сведения:
«…был вынужден прекратить финансовую деятельность после национал-социалистической революции, но принес присягу верности правительству, и его не беспокоили… Считался очень богатым человеком… Безвозмездно передал миллион марок в кассу партии».
В одном из карманов покойного Мегрэ обнаружил счет из отеля «Кайзерхоф» в Берлине, где Отто Браун остановился на три дня по пути из Штутгарта.
Пятеро пассажиров тем временем выстроились в коридоре и кто с тоской, кто с бешенством следили за передвижениями комиссара. Тот, указав на багажную полку над Брауном, спросил:
— Это его вещи?
— Нет, мои! — резко возразила Лена Лейнбах, австрийка.
— Не угодно ли вам будет сесть на то место, какое вы занимали ночью?
Женщина неохотно подчинилась: порывистые движения свидетельствовали о том, что она почти пьяна. На ней была роскошная норковая шуба, очень элегантное платье; на каждом пальце сверкало по кольцу.
Из Вены по ее поводу пришла следующая телеграмма:
«…куртизанка очень высокого класса, имела множество похождений во всех европейских столицах, но полиции ни разу не приходилось заниматься ею… Долгое время была любовницей германского принца…»
— Кто из вас сел в поезд в Берлине? — спросил Мегрэ, оборачиваясь к остальным.
— Вы позволите? — произнес кто-то на прекрасном французском языке.
Это и в самом деле был француз, Адольф Бонвуазен из Лилля.
— Я смогу предоставить вам все нужные сведения, потому что еду с самой Варшавы… Вначале нас тут было двое… Я работаю на прядильной фабрике, которая имеет филиал в Польше, и сейчас возвращаюсь из Львова… В
Варшаве в поезд сели только я и эта госпожа…
Он указал на пожилую даму, еврейку, как и Отто Браун, толстую, смуглую, с распухшими ногами, одетую в каракулевое пальто.
— Мадам Ирвич из Вильно.
По-французски она не говорила, и с ней пришлось объясняться по-немецки. Мадам Ирвич, жена крупного торговца мехами, ехала в Париж на консультацию с известным медиком и выражала свой протест против…
— Сядьте на места, которые вы занимали!
Оставалось еще двое мужчин.
— Ваше имя? — спросил Мегрэ у первого, высокого, худого, очень породистого, который по внешнему виду походил на офицера.
— Томас Хауке, из Гамбурга…
О нем сведения из Берлина оказались более подробными:
«…В 1924 г. приговорен к двум годам тюрьмы за торговлю крадеными драгоценностями… после освобождения находился под надзором… Посещал увеселительные заведения многих европейских столиц. Подозревается в подпольной торговле кокаином и морфином…»
Наконец, последний: мужчина лет тридцати пяти, в очках, с бритым черепом и суровым лицом.
— Доктор Гельхорн, из Кельна… — представился он.
Тут случилось забавное недоразумение.
Мегрэ спросил, почему, когда обнаружили, что его попутчик не шевелится, он не оказал первую помощь.
— Потому что я — доктор археологии, а не медицины…
Теперь все расселись в купе точно так, как предыдущей ночью:
Отто Браун — Адольф Бонвуазен — мадам Ирвич Томас Хауке — доктор Гельхорн — Лена Лейнбах И разумеется, все, кроме Отто Брауна, который, к сожалению, свидетельствовать уже не мог, отрицали, что имеют какое-либо касательство к убийству. И каждый утверждал, что ему ничего не известно.
Мегрэ провел четверть часа с Джефом Бебельмансом, акробатом из Антверпена, который вылез из-под вагона в Олнуа, имея при себе акции на предъявителя общей стоимостью три миллиона.
Когда Бебельманса подвели к телу, он не изменился в лице и лишь осведомился:
— Кто это?
При обыске у него нашли билет третьего класса от Берлина до Парижа, что не помешало ему часть пути проделать под вагоном, с тем чтобы на границе не обнаружили акций.
Но Бебельманс оказался не из говорливых. Ничуть не унывая, он твердил:
— Ваше дело задавать вопросы. Мне же совершенно нечего вам сказать…
Сведения о нем оказались не слишком впечатляющими: раньше он был акробатом, потом работал официантом в ночных заведениях в Брюсселе, затем в Берлине…

— Итак, — начал Мегрэ, беспрерывно делая короткие затяжки, несмотря на присутствие двух дам, — вы, Бонвуазен, и мадам Ирвич сели в поезд в Варшаве. А кто сел в Берлине?
— Сначала эта госпожа… — заявил Бонвуазен, указывая на Лену Лейнбах.
— Где ваша кладь, мадам?
Она указала на полку, расположенную над мертвецом, где лежали три роскошных чемодана крокодиловой кожи в бежевых чехлах.
— Значит, вы положили ваш багаж сюда, а сами уселись в противоположном углу. По диагонали…
— Покойный… то есть, я хочу сказать, этот господин… вошел следом… — продолжал Бонвуазен, которому безумно хотелось поговорить.
— Без багажа?
— Он нес с собою только плед…
Мегрэ вышел посовещаться с племянником. Они вновь просмотрели содержимое бумажника убитого, где нашли багажную квитанцию.
1 2