— Умора! — неожиданно бросила она со смешком, от которого мы замерли.
— Ты о чем?
— Разве ты не слышал, что она сейчас сказала?
— Что я делаю ей чуточку больно.
— Не совсем так. Она сказала: «Мсье, вы делаете мне чуточку больно».
Смехота! Это все равно, как если бы она говорила с тобой в третьем лице, спрашивая позволения…
Конец фразы получился грубым, образ — комичным. Иветта любит употреблять в подобных обстоятельствах точные и вульгарные выражения.
Ах да, вспомнил! Эта пометка сделана по поводу одного моего наблюдения, к которому я собирался вернуться, хоть оно и не особенно важно. Жанина, кажется, взяла Иветту под защиту — не против меня, но против всего остального мира. Она, по-видимому, поняла, что нас связывает, а это, на мой взгляд, уже кое-что из ряда вон выходящее, и всячески старается создать вокруг нас нечто вроде зоны безопасности.
Не удается мне объяснить свою мысль достаточно внятно! После эпизода, о котором я упомянул выше, было бы смешно говорить о материнском чувстве, и все-таки я думаю именно о нем. Для Жанины заботиться о счастье Иветты стало как бы игрой, но отчасти и смыслом существования. Она благодарна мне за то, что я стал делать то же самое раньше нее, и одобряет все мои усилия в этом направлении.
Дело выглядит так, как будто она взяла под свое крыло и меня, хотя, если я поведу себя иначе и у нас с Иветтой случится, к примеру, размолвка или ссора, я найду в лице Жанины врага.
Ни в нравственном, ни в физическом смысле она не лесбиянка. В отличие от Иветты у нее не было сексуального опыта с женщинами до того, как она попала на Орлеанскую набережную.
Не важно. Я не помню, почему, возвращаясь, думал об этом. Точнее, я не подозревал, что это окажется связано с последующим событием.
Только теперь я уразумел, по какой причине ей пришло в голову посоветовать мне в это воскресенье:
— Не слишком утомляйте ее сегодня.

Вторник, 13 декабря.
«Кайар».
Изматывающая судебная речь! Я три часа продержал присяжных в подвешенном состоянии и добился осуждения на десять лет тюрьмы, тогда как, не вырви я у суда признания смягчающих обстоятельств, было бы чудом, если бы мой клиент отделался всего лишь пожизненными каторжными работами.
Вместо благодарности он мрачно взглянул на меня, пробурчав:
— Стоило ради этого шум поднимать!
Уповая на мою репутацию, он рассчитывал на полное оправдание. Зовут его Кайар, и я сожалею, что его навеки не изъяли из обращения — он того заслуживает.
В девять вечера я застал Иветту уже спящей.
— Лучше дайте ей поспать, — посоветовала мне Жанина.
Не знаю, какая муха меня укусила. Вернее, знаю. После громадного расхода нервной энергии, после мучительного ожидания вердикта я почти всегда испытываю потребность в грубой разрядке и в течение долгих лет тут же бросался в дом свиданий на улице Дюфо. Такое происходит не с одним мной.
Через приоткрытую дверь я увидел спящую Иветту. Заколебался, вопросительно взглянув на Жанину, которая слегка покраснела.
— Прямо здесь? — прошептала она, отвечая на мой молчаливый вопрос.
Я кивнул. Мне нужна была всего лишь краткая встряска. Чуть позже я услышал голос Иветты:
— Хорошо позабавились? Откройте-ка двери, чтобы и мне было видно.
Она не ревновала. Когда я подошел и обнял ее, она осведомилась:
— Жанина как следует поработала?
И, повернувшись набок, снова заснула. Среда, 14 декабря.
Наконец все выяснилось. Провожая меня до лестницы, Жанина заговорила. В одиннадцать утра Иветта, слегка бледная, еще лежала в постели, и я заметил, что ее завтрак стоит нетронутым на подносе.
— Не беспокойся. Это пустяки. Билеты на поезд уже купил?
— Лежат в кармане со вчерашнего дня.
— Смотри не потеряй. Знаешь, я ведь впервые в жизни поеду в спальном вагоне.
Она показалась мне озабоченной, слегка поблекшей, словно я видел ее через вуаль, и в прихожей поинтересовался у Жанины:
— Это не из-за вчерашнего?
— Нет… Тсс!
Жанина вышла со мной на площадку.
— Лучше я вам сразу скажу, чем она встревожена. Ей кажется, что она забеременела, и она не знает, как вы к этому отнесетесь.
Я замер, вцепившись рукой в перила и широко раскрыв глаза. Я не разобрался в причинах своего волнения и сейчас еще не в состоянии этого сделать; знаю только, что это было одним из самых неожиданных и глубоких потрясений за всю мою жизнь.
Потребовалась добрая минута, чтобы я пришел в себя и, отпихнув Жанину, взлетел на полмарша вверх. Я ворвался в спальню с криком:
— Иветта!
Не знаю, какой у меня был голос и что за выражение на лице. Она села на постели.
— Это правда?
— Что?
— То, что мне сообщила Жанина.
— Она тебе сказала?
Не могу взять в толк, почему Иветта с первого же взгляда не поняла, что взволнован я от счастья.
— Ты рассердился?
— Да нет же, малыш! Напротив! А я-то вчера вечером…
— Вот именно!
Значит, все объяснялось той же причиной, по которой Жанина в воскресенье вечером посоветовала мне не слишком утомлять Иветту!
У нас с Вивианой вопрос о детях никогда не вставал. Ей ни разу не случалось затрагивать эту тему, из чего, равно как из вечно принимаемых ею предосторожностей, я заключил, что она не желает детей. К тому же я никогда не видел, чтобы на улице, на пляже или у знакомых она удостоила ребенка взглядом. Дети для нее чужой, вульгарный, почти неприличный мир.
Мне памятен тон, каким она отозвалась на известие о том, что жена одного из моих коллег четвертый раз в положении:
— Иные женщины рождены быть крольчихами. Некоторым это даже нравится.
Похоже, материнство внушает ей отвращение; может быть, она рассматривает его как нечто унизительное?
А вот Иветта, оробев и стыдясь, оставалась в постели совсем по другой причине.
— Знаешь, если ты хочешь, чтобы я его не оставляла…
— У тебя это уже бывало до меня?
— Пять раз. Я не решалась тебе сказать. Все думала, как мне быть. Я и без того так осложнила тебе жизнь…
Глаза у меня заволокло, но я не обнял Иветту — побоялся выглядеть слишком театрально. Я ограничился тем, что пожал ей руку и впервые за весь вечер поцеловал ее. У Жанины хватило такта оставить нас одних.
— Ты уверена?
— Полной уверенности так скоро не бывает, но это тянется уже дней десять.
Она заметила, что я бледнею, и, сообразив почему, поспешила добавить:
— Я считала дни. Если я действительно беременна, то Лишь от тебя.
У меня перехватило дыхание.
— Вот будет забавно, правда? Знаешь, это ведь не помешает нам съездить в Швейцарию. А не встаю я потому, что Жанина не дает. Она уверяет, что, если я хочу сохранить ребенка, мне нужно несколько дней отдохнуть.
Чудо, а не девчонка! Обе — чудо!
— Ты вправду доволен?
Еще бы! Я еще не поразмыслил о случившемся. Иветта права, говоря, что оно чревато осложнениями. Тем не менее я так доволен, взволнован, тронут, как, насколько помню, еще никогда не был.
— Если ничего не изменится, дня через два-три покажусь врачу — пусть сделает тестирование.
— Почему не сегодня же?
— Ты этого хочешь? Тебе что, не терпится?
— Да.
— Ну, тогда я пошлю анализы в лабораторию завтра утром. Жанина отнесет.
Позови ее.
Жанине она объявила:
— Ты знаешь, он хочет, чтобы я оставила ребенка.
— Знаю.
— Что он сказал, когда ты с ним говорила?
— Ничего. Сперва оцепенел, и я уже испугалась, что он грохнется с лестницы, а потом он ринулся сюда, чуть не свалив меня по дороге.
Жанина еще потешается надо мной!
— Он настаивает, чтобы ты завтра же утром отнесла анализы в лабораторию.
— Значит, мне надо пойти и купить стерилизованную бутылку.
Меня ждут в моем кабинете. Звонит Борденав, запрашивая инструкции. Трубку берет Жанина.
— Что ей сказать?
— Что буду через несколько минут.
Уйду-ка я лучше: здесь мне сейчас делать нечего.

Четверг, 15 декабря.
«Анализы отправлены. Обед в посольстве».
Имеется в виду мой южноамериканский посол, устроивший обед для узкого круга, но исключительно изысканный — праздновали наш успех. Благодаря Мориа оружие беспрепятственно плывет в какой-то там порт, где его лихорадочно ждут: переворот намечен на январь.
Помимо гонорара я получил золотой портсигар.
Пятница, 16 декабря.
«Ожидание. Вивиана».
Результаты тестирования будут только завтра. Вивиана тоже проявляет нетерпение.
— Ты зарезервировал нам номер в отеле?
— Еще нет.
— Бернары едут в Монте-Карло.
— А!
— Ты меня слушаешь?
— Ты сказала, что Бернары едут в Монте-Карло, а так как меня это не интересует, я и отозвался: «А!»
— Тебя не интересует Монте-Карло?
Я пожимаю плечами.
— Я лично предпочитаю Канн.
— Мне все равно.
Через несколько дней все переменится, а пока что вид у меня при Вивиане почти серафический. Моя улыбка сбивает ее с толку, она не знает что подумать и внезапно раздражается:
— Когда ты рассчитываешь предпринять необходимые шаги?
— Необходимые для чего?
— Для Канна.
— Время еще есть.
— Нет, если мы хотим получить хороший номер в «Карлтоне».
— Почему в «Карлтоне»?
— Мы всегда там останавливались.
Чтобы отделаться от нее, я роняю:
— Вот ты и позвони.
— Могу я поручить это твоей секретарше?
— Почему нет?
Борденав слышала, как я звонил в Санкт-Мориц. Она поймет, ни слова не скажет, но глаза у нее опять будут красные.
«Результат положительный».
Глава 8
Понедельник, 19 декабря.
Не знаю, что произошло с цветами, и это останется одной из маленьких, раздражающих меня тайн. В субботу, перед тем как отправиться во Дворец, я заглянул к Лашому, чтобы послать розы на Орлеанскую набережную. Я взял такси, которое не отпустил, заскочив в магазин. Я отчетливо помню, как указал продавщице на темно-красные розы. Она знает меня и поэтому осведомилась:
— Карточку вложить, мэтр?
— Нет необходимости.
Я уверен, что дал фамилию и адрес Иветты — в противном случае пришлось бы признать, что у меня провалы в памяти. На улице водитель препирался с постовым — тот требовал, чтобы такси уезжало, но, в свою очередь узнав меня, сменил тон:
— Извините, мэтр. Я не знал, что он с вами.
Заглянув перед обедом на Орлеанскую набережную, я начисто забыл о цветах и ничего не заметил. Пробыв с Иветтой недолго, предупредил, что вынужден обедать в городе и вернусь около одиннадцати вечера.
На Анжуйской набережной сразу поднялся в спальню, чтобы переодеться, и нахмурился, перехватив ироническую улыбку Вивианы, сидевшей за туалетом.
— Очень мило с твоей стороны! — бросила она, когда я, сняв галстук и пиджак, посмотрел на ее отражение в зеркале.
— О чем ты?
— О присланных тобой цветах. Карточки при них не было, вот я и предположила, что они от тебя. Я не ошибаюсь?
В ту же секунду я увидел свои розы в большой вазе на столике. Это напомнило мне, что Иветта ничего о них не сказала и я не заметил цветов в квартире.
— Надеюсь, их доставили по верному адресу? — добавила Вивиана.
Она убеждена, что было как раз наоборот. Сегодня у меня отсутствовал какой-нибудь повод посылать ей цветы. Не понимаю, как могла получиться ошибка. Я раздумывал об этом больше, чем следовало бы, потому что подобные тайны не дают мне покоя, пока я не нахожу им правдоподобного объяснения. У Лашома — я не сомневаюсь в этом — правильно указал фамилию — Иветта Моде — и до сих пор вижу, как продавщица вывела на конверте эти слова. Неужели я, диктуя затем адрес, машинально назвал Анжуйскую набережную вместо Орлеанской?
В таком случае Альбер, распаковывая розы у себя в комнате, не прочел надпись на конверте и, не найдя в нем карточки, выбросил его в мусорную корзинку. А Вивиана, которая наверняка пришла к тем же выводам, что и я, пошла и порылась в ней.
Посылать новые цветы было уже поздно, а завтра, в воскресенье, магазины были закрыты, сходить же на цветочный рынок в двух шагах от нас мне просто не пришло в голову. К Иветте я отправился лишь после второго завтрака, потому что все утро работал, и она объявила мне, что отпустила Жанину навестить сестру, содержащую вместе с мужем ресторанчик в Фонтенесу-Буа.
Погода стояла идеальная — холодная, но солнечная.
— Как насчет того, чтобы подышать воздухом? — предложила она.
Иветта надела норковую шубу, которую я купил ей к зиме, еще когда она жила на улице Понтье, и которой дорожит больше, чем любым другим из своих приобретений — это ее первая меховая вещь. Может быть, ей и погулять-то захотелось, чтобы пощеголять в обнове?
— Куда пойдем?
— Безразлично. Просто походим по улицам.
Та же мысль пришла множеству людей — и парам, и целым семьям, так что, начиная с улицы Риволи, нас затянуло на тротуаре в своего рода шествие, сопровождавшееся шарканьем ног по асфальту, этим особым воскресным шумом, который производят люди, идущие не торопясь и останавливаясь у каждой витрины. Скоро Рождество, и повсюду выставлены соответствующие товары.
Перед универмагом «Лувр» толпу рассекали барьеры, и мы лишь полюбовались с площадки у входа световой феерией, озарявшей весь фасад.
— Не сходить ли нам посмотреть, что в этом году делается в «Галери Лафайет» и в «Прентан»?
Стемнело. На террасах кафе, вокруг жаровен с углями, сидели усталые семьи. Вполне возможно, что Иветта выступала сегодня в новой роли. Похоже, ей нравится копировать мелкобуржуазные пары, за которыми мы следовали, и нам не хватало только вести с собой за руку детей.
Она почти не говорит о будущем материнстве, а если и намекает на него, то без всякого волнения, как будто оно стало для нее чем-то привычным. Подобно мужчине, она не находит в этом ничего таинственного или страшного. Она беременна и впервые не избавляется от ребенка — вот и все. Смутило ее на мгновение лишь одно — что я потребовал его оставить. На это она не рассчитывала.
Интересно, не для того ли, чтобы меня отблагодарить, а заодно попробовать себя в положительной роли, которую ей предстоит сыграть, Иветта предложила эту прогулку, столь противоречащую как ее, так и моим привычкам?
Мы останавливались перед теми же витринами, что и толпа, потом опять двигались дальше, опять останавливались через несколько метров, и ароматы разных духов смешивались на тротуаре с запахом пыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18