Они громко здоровались с
Барреттом, пропуская его в середину. Он кивал в ответ, улыбался, отклонял
дружелюбными жестами их настойчивые вопросы.
- Кто будет на этот раз, Джим?
- Может быть, девушка, а? Лет девятнадцати, блондинка, сложенная,
как...
- Надеюсь, он умеет играть в стохастические шахматы...
- Глядите на свечение! Оно усиливается!
Барретт, как и все остальные, не сводил глаз с Молота, наблюдая за
теми изменениями, которые происходили с массивной колонной - машиной
времени. Это сложнейшее, состоявшее из тысяч компонентов устройство
светилось теперь ярко-вишневым цветом, что означало накачку в него
немыслимо гигантского количества киловатт энергии генераторами на другом
конце линии, там, наверху. В воздухе послышалось шипение, пол стал слегка
трястись. Теперь свечение распространилось и на Наковальню - широкую
алюминиевую платформу, на которую выпадало все, что посылали из будущего.
Еще мгновение...
- Режим темно-малинового свечения! - завопил кто-то. - Вот он!

2
Через миллиард лет по оси времени гигантский поток энергии вливался в
настоящий Молот, всего лишь частичной копией которого был этот. С каждым
мгновением все больший потенциал накапливался в том огромном мрачном
помещении, которое столь отчетливо помнили все узники лагеря "Хауксбилль".
Человек - или, возможно, посылка со снаряжением - стоял, обреченный, в
центре настоящей Наковальни в том помещении, ожидая уготованную ему
судьбу. Барретт знал, что это такое - ждать, когда поле Хауксбилля
поглотит тебя и швырнет в ранний палеозой. Холодные глаза следят за тобой
и торжествующе вспыхивают, говоря тебе, что рады от тебя избавиться. А
затем Молот совершает свое дело - ты отправляешься в одностороннее
путешествие. Пересылка во времени очень напоминает удар гигантского
молота, пробивающего временной континуум. Отсюда и те метафорические
названия, которые были даны функциональным узлам машины.
С помощью Молота в лагере "Хауксбилль" появилось все. Организация
лагеря была длинным, постепенным, дорогим предприятием, плодом труда
методичных людей, готовых на все, чтобы избавиться от своих противников
способом, который считался гуманным в двадцать первом веке.
Прежде всего Молот пробил проход во времени и переслал в прошлое ядро
приемной станции. Поскольку сначала в палеозое не было приемной станции,
пришлось часть работы проделать зря. Строго говоря, Молот и Наковальня на
приемном конце были нужны только для того, чтобы все, что отправляли в
прошлое, не рассеивалось во времени. Без приемной аппаратуры поле было
подвержено темпоральным отклонениям. Отправления из строго
последовательных точек на временной оси, производимые в один и тот же день
или неделю, могли быть разбросаны в прошлом с промежутком двадцать -
тридцать лет.
Вокруг лагеря "Хауксбилль" было полно самого разного темпорального
"мусора" - предметов, которые предназначались для первоначального монтажа,
но оказались в нескольких десятилетиях или в нескольких сотнях километров
от того времени или места, куда должны были попасть.
Несмотря на подобные затруднения, властям в конце концов удалось
забросить достаточное количество компонентов в основную темпоральную зону,
что позволило соорудить приемную станцию. Это было похоже на попытку вдеть
нитку в иголку с помощью манипулятора, управляемого с расстояния в тысячу
километров, однако в конце концов это удалось. Разумеется, лагерь все это
время был необитаем. Правительство не стало жертвовать несколькими
инженерами, которые, попав в прошлое, могли бы соорудить станцию, ибо их
нельзя было вернуть в настоящее.
Наконец в прошлое были отправлены первые заключенные - разумеется,
политические, но отобранные в соответствии с их технической подготовкой.
Прежде чем сослать, им объяснили, как собрать Молот и Наковальню из
отдельных деталей и узлов. Разумеется, они могли отказаться от
сотрудничества, как только достигнут лагеря. Там они были бы вне пределов
досягаемости властей, однако они сами были заинтересованы в сборке
приемной станции, которая обеспечит возможность получать различные посылки
от Верховного Фронта. Они проделали эту работу, после чего оборудовать
лагерь "Хауксбилль" было несложно.
Теперь, когда Молот засветился, это означало, что активировано поле
Хауксбилля на передающем конце линии, примерно в 2028-2030 годах. Вся
пересылка шла оттуда, прием был здесь. Только так производились
перемещения во времени. Никто по-настоящему не знал, почему именно так,
хотя было и немало внешне глубоких толков о законах энтропии и о
бесконечном темпоральном импульсе, который необходимо было приложить,
чтобы ускорить ход времени вдоль нормальной оси временного потока, то есть
из прошлого в будущее.
Воющий, свистящий звук становился все сильнее и сильнее. Его уже
стало трудно переносить - края поля Хауксбилля начали ионизировать
окружающий воздух. Затем послышался долгожданный громовой хлопок - взрыв
из-за неполного совпадения количества воздуха, извлеченного из этой эпохи,
с количеством воздуха, которое забрасывалось сюда из будущего. Потом из
Молота выпал человек и остался лежать, безвольный и оглушенный, на
светящейся Наковальне.
Он показался очень молодым, что весьма удивило Барретта. На вид
новичку не было и тридцати. Как правило, на изгнание в лагерь "Хауксбилль"
обрекали людей среднего возраста, только неисправимых, кого нужно было
отделить от остального человечества ради всеобщего блага подавляющего
большинства. Самым молодым из находящихся здесь был человек, который
прибыл сюда примерно в сорокалетнем возрасте. Вид этого стройного, хорошо
сложенного юноши вырвал мучительный вздох у некоторых ссыльных, и Барретт
понял, какие чувства тот у них вызвал.
Новенький приподнялся и сел. Пошевелился, словно ребенок, очнувшийся
от долгого глубокого сна, и стал озираться. Он был одет в простой серый
костюм из ткани с впряденными переливчатыми нитями. Его удлиненное лицо
заканчивалось узким подбородком. Он был очень бледен, его тонкие губы
казались совсем бескровными, он часто мигал и щурил голубые глаза, а затем
потер очень светлые, почти незаметные брови. Челюсти его двигались, словно
он хотел что-то сказать, но не находил слов.
Ощущения, которым подвергался человек при перемещении во времени, не
причиняли вреда организму, однако они могли привести к глубокому
психическому потрясению. Последние мгновения перед опусканием Молота очень
сильно напоминали последние мгновения под гильотиной, поскольку ссылка в
лагерь "Хауксбилль" была равноценна смертному приговору. Депортируемый
узник бросал последний взгляд на мир ракетного транспорта, пересадки
органов и видеосвязи, на мир, в котором он жил, любил и отстаивал свои
политические принципы, а затем Молот опускался и таранил его в одно
мгновение в непостижимо далекое прошлое по безвозвратной траектории.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что новоприбывшие оказывались
в состоянии эмоционального потрясения.
Барретт протолкался сквозь толпу, которая машинально пропустила его.
Он подошел к краю Наковальни, склонился над ней и протянул руку новичку. В
ответ на свою широкую улыбку он увидел остекленевший взгляд.
- Меня зовут Джим Барретт. Добро пожаловать в лагерь "Хауксбилль".
- Я... это...
- Сюда, сюда, поскорее с этой штуки, пока на вас не вывалилась
посылка с бакалеей. Передача может продолжаться. - Барретт слегка
поморщился, перенеся центр тяжести, и потащил новенького вниз, с
Наковальни. От этих идиотов там, наверху, можно было ожидать пересылки
груза через минуту после отправления человека. Их нисколько не беспокоило,
что человек мог еще не успеть сойти с Наковальни. Политзаключенные не
вызывали у Верховного Фронта ни малейшего сочувствия.
Барретт поманил Мэла Рудигера, толстоватого веснушчатого анархиста с
добродушным розовым лицом. Рудигер протянул новенькому алкогольную
капсулу. Тот взял ее и молча прижал к предплечью. Глаза его просветлели.
- Вот кусок сахара, - произнес Чарли Нортон. - Нужно резко поднять
уровень глюкозы в крови.
Человек жестом отказался от сахара, голова его двигалась так, словно
она была в жидкости. Он был похож на боксера, едва вышедшего из нокаута, -
подлинный случай темпорального шока и, пожалуй, самый тяжелый из всех,
какие доводилось видеть Барретту.
Новоприбывший до сих пор не проронил ни слова. Неужели эффект может
быть столь тяжелым? Может быть, для молодого человека потрясение от того,
что он вырван из своего родного времени, оказалось сильнее, чем для
других?
- Мы отведем вас в лазарет, - мягко произнес Барретт, - и проверим
ваше состояние. Ладно? Затем я займусь вашим устройством. Позже у вас
будет еще достаточно времени, чтобы пообвыкнуть и со всеми познакомиться.
Как вас зовут?
- Ханн. Лью Ханн.
Он назвал свое имя отрывистым шепотом.
- Я не расслышал, - сказал Барретт.
- Ханн, - повторил мужчина едва слышно.
- Из какого вы года?
- 2029-го.
- Вы неважно себя чувствуете?
- Просто ужасно. Я до сих пор не верю в то, что со мной произошло.
Разве такое место, как лагерь "Хауксбилль", существует на самом деле?
- Боюсь, что да, - ответил Барретт. - Во всяком случае, для
большинства из нас. Несколько человек считают, что это иллюзия, вызванная
наркотиками, а мы на самом деле все еще там, в двадцать первом столетии.
Но я сильно в этом сомневаюсь. Если это и иллюзия, то чертовски удачная.
Поглядите сами.
Он обнял одной рукой Ханна за плечи и вывел через толпу лагерников из
помещения Молота в коридор, направляясь к лазарету. Хотя на вид Ханн был
худым, даже хрупким, Барретт удивился, ощутив бугристые мускулы на его
плечах. Он решил, что этот человек на самом деле не такой уж беспомощный и
слабовольный, каким кажется сейчас. Да иным он и не мог быть. Только
сильные удостаиваются чести быть высланными в лагерь "Хауксбилль". Любых
сюда не присылали: слишком дорогое удовольствие - зашвыривать человека в
столь отдаленное прошлое.
- Взгляните-ка вон туда, - велел Барретт, когда вместе с Ханном
проходил мимо открытой двери здания.
Ханн повиновался. Затем провел ладонью по глазам, чтобы
удостовериться, что ничто не мешает его зрению, и еще раз посмотрел.
- Позднекембрийский пейзаж, - объяснил Барретт. - Увидеть его - мечта
любого геолога, только вот геологи, похоже, не слишком стремятся стать
политзаключенными. Вон там перед вами то, что называют Аппалачами. Это
полоса скальных пород шириной в несколько сот и длиной в несколько тысяч
миль, пролегающая от Мексиканского залива до Ньюфаундленда. К востоку -
Атлантический океан. Чуть западнее - то, что у нас называют Аппалачской
геосинклиналью, разлом шириной в пятьсот миль, наполненный водой. Примерно
в двух тысячах миль к западу есть еще один желоб, который назван
Кордильерской геосинклиналью. Он тоже наполнен водой. В этом геологическом
периоде кусок суши между геосинклиналями находится ниже уровня, так что за
Аппалачами сейчас у нас находится Внутреннее море, простирающееся далеко
на запад. На дальнем конце Внутреннего моря есть узкая полоска суши,
тянущаяся с севера на юг, которая называется Каскадией. Когда-нибудь со
временем она станет Калифорнией и Орегоном. Но это случится очень не
скоро. Я надеюсь, вам понравится морская пища, Лью.
Ханн глядел, едва не раскрыв рот, и Барретт, стоя рядом с ним, тоже с
удивлением смотрел на окружающий их мир, который до сих пор не перестал
изумлять его. Невозможно привыкнуть к абсолютной чуждости этого места даже
после того, как проживешь здесь, как Барретт, двадцать лет. Это была
Земля, и все же по-настоящему это Землей еще не было, настолько она была
мрачной, пустой и нереальной. Где бурлящие жизнью города? Где
трансконтинентальное шоссе с электронным управлением? Где шум, яркие
краски, загрязненные среды? Ничего этого нет еще и в помине. Планета
молчалива и стерильна.
Серые океаны, разумеется, кишели живыми существами. Но на этом этапе
эволюции на суше не было ничего живого, кроме людей, вторгшихся из
двадцать первого века. Над уровнем моря возвышался лишь щит из скал, голый
и однообразный, только кое-где прерываемый случайными пятнами мха на
кусочках почвы, которая только-только начала формироваться. Даже несколько
тараканов были бы здесь желанными гостями, но насекомые, похоже, не
появятся здесь еще пару геологических периодов. Для обитателей суши это
была еще мертвая планета, неродившийся мир.
Покачав головой, Ханн отошел от двери. Барретт провел его по коридору
в небольшую ярко освещенную комнату, которая служила лагерным лазаретом.
Здесь их ожидал док Квесада.
В общем-то врачом Квесада не был, но когда-то он был специалистом по
медицинской аппаратуре, и этого оказалось достаточно. Квесада, плотный
смуглый мужчина с выступающими скулами и широкой переносицей, когда
находился в лазарете, казался совершенно уверенным в себе. Если принять во
внимание условия их жизни, он потерял не так уж много пациентов. Барретт
наблюдал за ним, когда тот удалял аппендиксы, накладывал швы на раны и
ампутировал конечности, нисколько не теряя апломба. В своем слегка
потрепанном белом халате Квесада выглядел вполне прилично для того, чтобы
убедительно выполнять возложенную на него миссию врача.
- Док, это Лью Ханн, - сказал Барретт.
1 2 3 4