— Русский человек за книгу душу отдаст, — ответил Ястреб, — так что с вашими орлами порядок, работаем в полном контакте… Я им пообещал вывесить плакат: «Разыскиваются особо опасные преступники», ручку жали, меня в простоте не возьмешь…— Я в отставке, Ястреб… Ни в каком я не в ОБХСС… К тебе пришел по другому делу…— А разве в отставке дела бывают? Если ты, к примеру, отставной маршал — в дурака с адъютантом режешься, генерал — клубнику разводишь, а полковник — совместительствует, на двести пятьдесят только святой ныне проживет…— А если не совместительствую, а для души?— Полицейский для души наручники надевает, ему это как циркачу гиену отдрессировать…— Тоже верно, — согласился Костенко. — Скажи-ка мне, Ястреб, ты Хренкова давно видел?— Кого?— Эмиля Валерьевича Хренкова…— Не знаю такого. Откуда он?— Из «Зари».— Это которые инструментами торгуют? Компьютерами?— Точно.— Я оттуда Людку харил, секретаршу ихнюю…— Старик, а греховодишь.— Ничего подобного. Тренирую простату. В нашем возрасте это необходимо… Кто-то рассказывал, как один наш знаменитый поэт к академику Фрумкину пошел, тот был главным урологом Красной Армии, про него еще Михалков написал: «генерал из генералов, маршал мочеполканалов»… Поэт его спрашивает: мол, сколько раз в неделю надо трахаться? А Фрумкин ответил: «Чтобы трахаться — надо трахаться постоянно»… Если запустишь — конец… Сломанную руку сколько месяцев человек после гипса разрабатывает! То-то и оно! А женилка, полковник, не рука! Без руки жить можно, а без женилки, да еще с простатой, как булыжник, — прямой путь в онкологию.— Ну-ну, — вздохнул Костенко…— Нужна девка? — спросил Ястреб. — Отставнику можно. Партийцы не схарчат, пенсию не отымут…— Жены боюсь, — ответил Костенко.— Так тебя ж после молодухи на нее потянет! Спасибо еще скажет, полковничек… Ислам надо учить… Многоженство — верх разума. Хочу в мусульмане податься, татары народ надежный, ей-богу… И звучит красиво: «Михаил Рувимович Ястреб-заде». За одного этого «заде» мне десять «рувимов» простят…— Ты бы не мог эту самую Людку про Хренкова спросить, а?— Полковник, если я в лагерях за дополнительную пайку не ссучился, то разве сейчас в сексоты пойду? Костенко закурил:— Дай слово, что в тебе умрет, что я сейчас открою.— Даю слово.— Помнишь артистку Зою Федорову?— Это которую Щелоков уконтрапупил?— Кто это тебе сказал?— Так Нагибин в «Огоньке» напечатал, неужели не читал?— Читал… Писатель в книге на все имеет право, на то он и отмечен искрой божьей… Так вот Хренков этот меня интересует именно в связи с Зоей Федоровой…— Не сходится, полковничек… Если ты в отставке, то при чем здесь несчастная Федорова?— Надо уметь отдавать долги.— Мне отдай… Мне эта власть задолжала, за всю мою растоптанную жизнь задолжала…— Бабок у меня нет, Мишаня. Чем возьмешь?— Хренков, Хренков, Хренков, — задумчиво повторил Ястреб. — Ну-ка, покажи ксиву…Костенко протянул ему пенсионное удостоверение. Ястреб изучил его, вернул, заметив:— В ваших падлючих типографиях и не такое можно напечатать…— Кстати, о Щелокове… Хоть он мне генерала зарезал, а ведь обещал звезду дать, но я помню, как он на встрече с детективщиками запонки им показывал золотые: «Это подарок великого советского музыканта Ростроповича, моего друга, он мне их дал перед тем, как его изгнали с Родины… А я их ношу, потому что придет время — он героем сюда вернется… » Так что прямолинейно и однозначно ни о ком судить нельзя, Ястреб, даже о Щелокове.— Это он в застое этакое брякнул?— Так он после застоя сразу и слетел… В зените своей власти официально заявил… И еще сказал, что дирижерскую палочку Ростроповича у себя на столе держит, как напоминание о расейском бездумном расточительстве, когда сами собственные таланты давим. Мол, что имеем — не храним, потерявши — плачем…— Полагаешь, на него напраслину возвели?— Ястреб, я п о л а г а ю только в том случае, когда имею улики… Ладно, если вспомнишь что о Хренкове, зайди, чайку попьем.— Адрес не поменял?— А кто легавым новые квартиры дает? Я ж не передовик какой или министр… Ну, пока, Ястреб… Мне нравится, как ты дело развернул… Учишь государственных идиотов коммерции…Костенко вышел из киоска, Ястреб тут же открыл окно, высунулся с мегафоном и моментально собрал очередь. Внезапно закричал: «Полковник, погоди! »Сначала Костенко решил было не возвращаться — зачем о т к р ы в а т ь с я, но потом сказал себе: «Ты отставник, ты никто… Кому ты нужен? Раскроешься, закроешься, все кончено, жизнь — мимо, конец… »И — вернулся.— Слушай, — сказал Ястреб, — в лагере со мной один бес сидел, мы его раскололи, его в пятьдесят седьмом взяли, подполковником МГБ был, курва… Мы его сквозь строй гоняли — у-у-у-у… После двадцатого съезда его окунули, пытал, говорили, пятнадцать вмазали… Так мы ему кличку дали — Хрен; злой был, отмахивался по форме, за себя стоять умел…— Хрен? От фамилии, что ль?— От злобы. Знаешь, как говорят: злая горчица, злой хрен… Фамилия у него другая была…— А шрамик на левой брови был?— Он весь у нас в шрамах ходил… Костенко достал из кармана фоторобот Хренкова, протянул Ястребу:— Он?— Он, курва, чтоб я свободы не видал, он! Ну, сука, а?! Жив, выходит!— Он не просто жив, Ястреб… Он, сдается, в деле. Ко мне п о д о ш е л, сославшись на тебя, иначе я б с ним и говорить не стал… Забыл все, что я тебе показал?— А ты мне ничего и не показывал, полковник…… В Переславль-Залесский Костенко приехал в полночь, потому что у автобуса полетел скат. Менять его — да еще под дождем — дело долгое, матерное, пассажиры пытались остановить машины, — куда там.Странные у нас люди, думал Костенко, глядя, как мимо несчастных пассажиров, чуть не кидавшихся под колеса, проносились «Волги», «Жигули», «рафики». Стоит поговорить с человеком часок-другой — откроется тебе, Душу распахнет, последним поделится, а вот помочь незнакомцам, проявить номинальную культурность — ни-ни. Почему в нас мирно уживается Бог с Дьяволом? Оттого, видно, история наша столь трагична: собирали И м п е р и ю кровью, жестокостью собирали, небрежением к людишкам, во всем превалировала Д е р ж а в н о с т ь, а ведь происходит это понятие от «держать», то есть «не пускать», а всякое «непускание» по своей сути грубо и безжалостно, то есть бескультурно…В какой еще стране так собачатся в очередях, на Рынках, в трамваях, в какой, как не у нас, доносы на соседей пишут?Он никогда не мог забыть немецких военнопленных; в сорок шестом работали на Извозной — строили «ремеслуху». Кирпичи друг другу передают, и каждый: «битте зер» — «данке шен», как только язык не отваливался за день?… В Переславле, ясное дело, мест в гостинице не было, их ни в одной гостинице страны никогда не бывает, если только не запасся предварительной начальственной бронью или не сунул администратору в лапу; решил подремать в кресле. Дежурная раскричалась: «Тут что, ночлежка?! А ну вали отсюда, у меня люди отдыхают! » Он попросил разрешения позвонить в милицию, женщина разошлась того пуще: «Ты меня не пугай! Пуганая! Вали, говорю! А то сама милицию вызову, пятнадцать суток враз схлопочешь».— Где хоть милиция, объясните.— Иди да ищи, я тебе в гиды не нанималась.— Сука, — сказал Костенко, — гадина…— Товарищи! — женщина заверещала тонко, пронзительно. — Бандит! На помощь!Двери пооткрывались, выскочили постояльцы — кто в длинных сатиновых трусах, кто в кальсонах, только один выглянул в пижаме и тут же дверь захлопнул.Костенко машинально просчитал, что дверей отворилось восемь, а номеров — тринадцать. Дежурная рыдала в трубку: «Милиция? Коль, это ты?! А ну, давай сюда наряд! Бандюгу забери, у меня свидетели, гони быстро».Колей оказался крепыш сержант, он с порога спросил дежурную:— Где хулиган?— Вон, гад! Грозился, матерно обзывал… Правда, мужчины? — спросила она постояльцев.Те отвечали невразумительно, смотрели, однако, на происходящее с интересом.— Поехали, — сказал сержант. — Там разберемся. — Дежурной бросил: — Составь заявление, и чтоб свидетели подписались.— Вы сначала проверьте мои документы, — попросил Костенко.— В отделении проверим.— Проверим здесь, — сказал Костенко и протянул ему свою полковничью пенсионную книжку.Коля долго изучал ее, потом сказал зрителям:— Расходитеся, граждане, театр здесь, что ль?!— Нет, а в чем дело? — сказал тот, что вышел в кальсонах. — Вы нам по-гласному все объясните… Нас ото сна оторвали… За спиной у народа теперь нельзя, не разрешим…— Молчи, «народ»! — отрезал сержант. — Как на рынке виноградом спекулировать, так, понял, «индивидуал», я твой номерок давно заприметил, а если скандал, на «народ» киваешь…Люди молча и быстро разошлись по номерам.Костенко предложил сержанту сесть рядом:— Пусть гражданочка дежурная возьмет ключи, и давай-ка посмотрим пять номеров — есть там постояльцы или пустуют?— Коля, он меня матерно обзывал и грозил глаз вырвать! — испуганно заплакала администраторша.Костенко спросил сержанта:— По какой статье дамочка проходила?Сержант понизил голос:— Так вы с контрольной проверкой, что ль, товарищ полковник?Услыхав последнее слово, дежурная заплакала еще пуще:— Начальник, не губи, не губи, начальник, дам я тебе номер, но он же бронированный, без исполкома не могу я, запрет мне на эти номера, вдруг начальство нагрянет, их селить надо, не губи…— Агентов надо выбирать понадежнее, — заметил Костенко сержанту, — она ж взятки за номера берет. По нонешним временам вы ее не отмоете, придется сажать, как ты ей будешь в глаза смотреть? Да и сам под монастырь попадешь… Смотри, парень…— А я чего? — спросил сержант, потупив очи долу, — я ничего такого с ней не имею… А без присмотру гостиницу оставлять нельзя: скопление, мало ли чего может случиться…… Утро было солнечным, небо — высокое, синь непроглядная, какое-то странное ощущение невесомой массы; ассоциировалось с вселенской тишиной, миром, бессмертием и безмятежным вечным покоем… Хотя вечный покой скорее приложим к кладбищу, если идти от «передвижников»… Все двоякотолкуемо, нет одной правды и никогда не будет; приближение к правде — слагаемость множества мнений…До того домика, в котором жил отставной генерал Трехов, можно добраться на автобусе, что ходил раз в Два часа, или топать семь километров вдоль по берегу Плещеева озера — оно искрило мелкой зыбью, сентябрьский камыш казался бархатным, стайки чирков пролетали стремительно, как реактивные истребители: брать пример с Божьей твари и подвешивать — под копию с нее — атомные бомбы… Эх люди, люди, порожденье крокодилов… Жуки — прообраз танка, крот — сапер, воистину из ничего не будет ничего; проецируем Божью тварь на мощь разрушения, вгрызание в глубь самих себя, подкрадывание к дьяволу, который сокрыт в каждом…На третьем километре на поднятую руку откликнулся наконец шофер бензовоза — молоденький парень, волосы что солома, глаза — синие, громадные.— Куда вам, дядя?— А здесь неподалеку, на берегу, возле Зубанихи старик живет…— Генерал, что ль?— Точно.— Чокнутый…— Да ну? Давно ли?— А как Горбачев пришел. Раньше молчал, а вот стали товарища Сталина хулить, так и он, — туда ж…— Любишь товарища Сталина?— Его все честные люди любят.— Ты сам-то с какого года?— Старый уже, — усмехнулся паренек, — с шестьдесят пятого.— Да, дед прямо-таки… Ты ж ни Хрущева не застал, ни Сталина… Откуда в тебе любовь к Иосифу Виссарионовичу?— А папаня работал в охотхозяйстве, его Василий Иосифович держал, сын вождя… И консервов привезет егерям, и бутылку каждому… Чего ни попросишь — кровель там, стекло, — всем помогал, и взятки, как сейчас, не брал: все от чистого сердца… За это его масоны с сионистами и погубили мученической смертью…— А масоны — это кто?— Ну как? Враги народа, нерусские.— А сионисты?— Так это ж евреи! Вы что, шуткуете, дядя?— Почему? Просто интересуюсь, как ты себе это мыслишь. Радищева в школе проходил?— А как же! До сей поры помню, очень замечательно писал про страдания народа…— Он, кстати, масоном был. Радищев-то…— Ты, дядя, давай, напраслину на русского писателя не неси, а то высажу, и точка…— Да вот тебе истинный крест, — серьезно ответил Костенко. — Для интереса сходи в библиотеку, посмотри издание Радищева, там про то сказано…— Какая у нас библиотека?! Одни собрания сочинений — то Брежнев был, то сусловы там всякие с соломенцевыми, двух слов сказать не могут, а туда ж — за Пушкиным в ряд…— Сионисты, — рассмеялся Костенко. — Дорогу небось тоже они, сионисты, мешают проложить, по ухабинам елозим?!— У них руки длинные… Если б от нас что зависело — сразу б провели…— Ну так и провели б!— А ты пойди в исполком, сунься! С Гушосдором поговори! От ворот поворот— и точка!— Масоны там сидят? Нерусские?— . Да что ты с этими долбанными масонами ко мне привязался, дядя? Все об них говорят, что ж, людям не верить?!— Об них не все говорят, об них наши цари говорили с охранкой… И Гитлер… Ладно, хрен с ними, с масонами этими… Мясо дают? Колбасу? Сыр?Шофер покосился на Костенко, оглядел его наново, прищурливо, холодно:— А вы вообще-то наш?— Нет, украинец…— Ну, это разницы нет, что хохол, что русак…— Полагаешь?— А что? Если б вы чуркой были — я б вас по физиономии отличил, прибалтийца какого — по выговору, я с ними в армии служил, аккуратные ребята, своих в обиду не дают, молодцы, это только мы как в расколе живем, только и ждем, чтоб друг дружку схарчить, будто шакалы какие…… Генерал Трехов отмахнулся от костенковского удостоверения:— Я любому человеку рад, мил-душа, живу бобылем, милости прошу в зало…У Костенко стало тепло на сердце; «зало» было комнатой метров шестнадцати, вдоль стен стеллажи с газетами, журналами и книгами, уютный абажур, такой у бабульки был, только у нее белый, а у этого — красный; спаленка крохотная, метров шесть, зато кухня с русской печкой — настоящая, просторная, впрочем, Костенко отметил, что ему мешало здесь что-то, потом понял — холодильник; чужероден.Генерал словно бы понял его:— Погреб отменен, мил-душа, но я дважды сверзился, еле отлежался, пришлось изнасиловать российскую первозданность атрибутом антиэкологической цивилизации… Увы, молочко из погреба несравнимо с тем, что хранится в холодильнике, но годы вносят свои коррективы… Чайку с дорожки?
1 2 3 4 5 6 7