Это было письмо, перехваченное военной цензурой в Харькове. Вернее, письмо не было перехвачено. Его доставил в полицию обычный почтальон, заявив, что на его участке нет указанного адреса. Конверт бесхозного послания сильно пострадал, должно быть, от дождя, буквы по большей мере расплылись и были абсолютно неразборчивы. И все же первые литеры названия улицы читались ясно: «Рыб…». В городе имелась улица Рыбная, но указанного номера на ней не оказалось, да и обозначенного в качестве адресата «полковника» никто из окрестных жителей не знал и припомнить не мог.
Лунев машинально толкнул дверь и, отряхивая снег с рукавов шинели, вошел в помещение. На него сразу пахнуло теплом и той дивной смесью уюта и деловитости, которую создавали расставленные кругом шедевры инженерного гения и научной мысли человечества.
– Чего изволите? – Немолодой приказчик незамедлительно возник перед запоздалым клиентом, изгибаясь в поклоне.
– Покажите мне печатные машины.
– К сожалению-с, новых поступлений не было, но у нас есть замечательные «Ундервуды» всего только прошлого года выпуска. Очень хорошие. Печатают четко, бумагу не рвут. Можно сразу приготавливать несколько копий. Для вас, – приказчик вскользь смерил полковничий мундир возможного покупателя, – это будет весьма кстати.
Лунев молча обвел глазами представленные ему образчики.
– Сию минуту, я сейчас заправлю бумагу.
– Сделайте одолжение, – не отвлекаясь от своих мыслей, утвердительно кивнул Лунев.
«На одной из таких машин и был напечатан текст нашего загадочного послания. Брошено оно в почтовый ящик, несомненно, в Харькове, иных штемпелей на конверте нет. Но текст, похоже, свидетельствует об определенной близости к императорскому двору».
«Дражайший кузен и кум! – гласило послание. – Как ты знаешь, события у нас в Петербурге продолжают развиваться стремительно, неуклонно приближая конец нынешнего царствования. Недовольство императорской семьей тем больше, чем сильнее влияние на нее „полоумного Старца“, чем меньше деятельной воли в поступках самого государя. Считаю должным сказать тебе, что недовольных, готовых к решительным действиям, предостаточно не только в гвардии, но и вокруг трона. Даже и среди тех, кто чувствует ступнями его ступени и свысока взирает на них.
Полагаю несомненным, что дамоклов меч, висящий над российской короной, уже скоро рухнет на нее всей своей тяжестью. В этот час прямая обязанность и долг чести всякого дворянина, а тем паче каждого офицера, сделать правильный выбор…»
– Вот, пожалуйте. – Расторопный приказчик ловко вставил белые листы, проложенные черной копировальной бумагой. – Если желаете – сами испробуйте.
Лунев мельком поглядел на круглые белые клавиши из слоновой кости, на черные значки буквиц, размял озябшие пальцы и неспешно, литера за литерой, отпечатал слово, заменявшее подпись в адресованном никуда письме:
ФЕХТМЕЙСТЕР.
Платон Аристархович задумчиво расправил еще недавно девственно чистый лист, любуясь достигнутым результатом, словно пытаясь в ровном начертании букв узреть душу неведомого заговорщика.
Судя по манере излагать мысли, человек, отправивший письмо, довольно резок и, без сомнения, решителен. Он требует, настаивает, пусть даже и слегка маскируя свои требования мишурой светской учтивости. Если полагать, что изложенное в данном образчике эпистолярного жанра – правда, а не бредовая выдумка наподобие неисчислимых революционных орд господина Нечаева, С. Г. Нечаев – русский революционер, организатор тайного общества «Народная расправа», автор «Катехизиса революционера», активно применял методы провокации и мистификации.

то государю и впрямь есть о чем беспокоиться!
Эзопов язык письма весьма прозрачен, автор даже и не удосужился всерьез зашифровать столь компрометирующее послание. Скажем, особы, могущие взирать свысока на ступени трона, – не иначе как великие князья. Они, в отличие от прочих смертных, сами на этих ступенях располагаются и, естественно, смотрят на них сверху вниз. Но вот «Фехтмейстер»?..
Будь неведомый покуда автор профессиональным разведчиком, не стоило даже сомневаться в том, что прозвище его никак не связано с родом деятельности. Но если это не так, а вероятно, это не так – настоящий шпион никогда бы не ошибся адресом, – то резонно предположить, что заговорщик и впрямь признанный в гвардии мастер клинка. А ежели данное предположение верно, то число возможных подозреваемых сравнительно невелико. К тому же неведомый корреспондент неосторожно писал «у нас в Петербурге». Между тем большая часть гвардейских полков сейчас на фронте, и это тоже значительно сужало круг поиска.
Лунев восстановил в памяти приложенный к письму список инструкторов и учителей фехтования, служивших за последние десять лет в Петербургском округе. Перечень их был не слишком длинным, к тому же всех унтер-офицеров контрразведчик отбросил с самого начала. Никто из них не мог вращаться в придворных и офицерских кругах. Оставалось восемь человек, из которых пятеро сейчас находились в действующей армии.
– Ну, как вам машина? – по-своему оценивая задумчивость клиента, поинтересовался приказчик.
– Хороша. – Полковник вытащил отпечатанный лист и поднес к глазам.
Так и есть, у букв наличествует свой характер. Вот, у «т» чуть-чуть, самую малость, не допечатывается ножка, а на «е» какая-то точка…
– Желаете приобрести?
– Возможно, – уклончиво ответил Лунев. – Однако не нынче, иным разом. – Приказчик едва сдержался от бурного выражения неодобрения. – А скажите, голубчик, – между тем продолжал Лунев, – много ли у вас таких вот машин покупают ныне?
– Отчего ж, – без особой охоты, но все же вполне учтиво ответил продавец, – покупают. Вот и господа офицеры берут. Нынче-то небось в штабах работы много, а их в Петрограде теперь вон сколько. Да и магазин у нас солидный. Место хорошее, товар знатный.
– Это верно, – согласился контрразведчик, – работы много.
В его голове отчего-то не желал складываться образ ловкого фехтовальщика, орудующего клавишами пишущей машинки, точно рапирой, легко и непринужденно. «Быть может, все же „Фехтмейстер“ – лишь кодовое обозначение? И я копаю не в ту сторону?»
– А вот еще, – выходя из задумчивости, проговорил Лунев. – Вы случайно такие вот пробные листы для каких-нибудь нужд не храните?
– Ну что вы? – приказчик развел руками. – Нам без надобности.
– Очень жаль. – Полковник направился к выходу.
– А вот не желаете ли, скажем, пластинку купить? Панова есть, Вяльцева. Или вот новый Шаляпин.
– Нет, благодарю.
Лунев вышел на улицу, и за спиной его над дверью печально звякнул колокольчик.
До квартиры, арендованной Луневым здесь же на Садовой еще двенадцать лет назад, оставалось идти не более четверти часа. Миновав здания Гостиного двора и Публичной библиотеки, Платон Аристархович перешел Невский. За спиной, дребезжа в темноте, прокатился трамвайный поезд. Сей наследник конки, уже привычный жителям столицы, неизменно вызывал живейший интерес у приезжих. Лишь семь с небольшим лет назад колеса первого самобеглого вагона коснулись земли Санкт-Петербурга, но появился-то он здесь куда раньше! Правда, до сентября 1907 он ездил лишь зимой, по рельсам, уложенным на лед замерзшей Невы.
– Ваше высокоблагородие, огоньку не найдется? – Перед Луневым стоял инвалид в долгополой солдатской шинели с пустым рукавом.
– Да-да. – Лунев достал из кармана коробку шведских спичек.
– Благодарствую! – поднося к огню папиросу, вымолвил служивый и добавил чуть тише: – Господин полковник, вы уж, того, поосмотрительней будьте, там за вами малый хвостом вьется, морда ненашенская, как бы чего дурного не вышло.
Лунев оглянулся, опуская в карман спичечный коробок и нащупывая рукоять маленького пятизарядного браунинга. Местные остроумцы именовали такие пистолеты – «опасная игрушка для самоубийц». Он мельком повернул голову, оглядываясь через плечо, точно привлеченный перезвоном отправки электрического вагона. Невысокая мужская фигура, плохо различимая в темноте, резко повернувшись, скрылась в подворотне.
– Экая чертовщина, – пробормотал себе под нос Лунев, поворачиваясь и уже открыто глядя в сторону Невского. – Кому это я вдруг понадобился? – Он простоял еще несколько минут, но соглядатай не появлялся. – Может, почудилось? – не выпуская на всякий случай браунинг из руки, вздохнул Платон Аристархович.
Всю оставшуюся дорогу он шел, тщательно прислушиваясь к шагам за спиной и пытаясь догадаться, вправду ли его кто-то выслеживал, или же померещился бывшему солдату «коварный враг».
У самого подъезда стоял роскошный новенький автомобиль «делоне-белльвиль». Возле мотора перетаптывался с ноги на ногу дюжий казак-атаманец. Увидев полковника, тот вытянулся во фрунт, вскидывая руку к папахе. «К кому бы это?» – отвечая на приветствие, подумал Лунев, вспоминая всех живущих в подъезде. Но не успел он припомнить каждого из соседей, как из машины, словно чертик из табакерки, выскочил еще один человек.
– Лейб-гвардии Атаманского казачьего полка сотник Холост! – на всю Садовую отрапортовал офицер.
– И что ж с того? – с недоумением глядя на стоящего перед ним казака, осведомился Лунев. – Я, чай, не сваха, на что мне знать, холосты вы или женаты?
– Фамилия моя Холост, – ничуть не смутившись, явно не впервой, ответил улыбающийся атаманец, – звать Сергеем Ивановичем. Лет сто тому обратно предку моему, войсковому старшине, писарь документ выправлял, да с пьяных глаз перепутал: там, где фамилия значиться должна, семейное положение влепил. А так-то у него прозвание было Жук! Мы о-го-го, еще те Жуки были! – Сотник поднял кулак, видимо, демонстрируя впечатляющие размеры жуков. – Ну а писарь, стало быть, волосья на тыковке своей подергал и предложил моему незабвенному пращуру аж десять целковых зато, что в пачпорте напишет фамилию по-благородному – «Холост-Жук».
– И что? – уже заинтересованно глядя на балагура, спросил контрразведчик.
– Предок мой славный почесал старательно лоб да за пять рубликов и шкалик зелена вина согласился просто Холостом зваться, а то уж совсем несусветно получается. Так вот с тех пор уже век холостыми и значимся. С барышнями удобно знакомиться – женат, не женат, а все холост.
– Ловко! – усмехнулся Платон Аристархович. – А ко мне у вас что за дело?
– Прибыл к вашему высокоблагородию с высочайшим предписанием! – отчеканил сотник, протягивая Луневу опечатанный конверт. – Шо тот ревизор! Приказано быть вам отцом родным, тенью и у-у-у!.. – Он погрозил кулаком, явно копируя поведение высокого начальства, отдававшего приказ. – Насчет «у-у-у» я не настаиваю.
– Ну что ж, – полковник не смог удержаться от невольной улыбки, – пожалуйте в дом.
– Слушаюсь, господин полковник! – с видом бравого служаки отчеканил казак, а затем насмешливо бросил через плечо: – Васек, береги мотор, шоб его местная шантрапа на грузила не разнесла!
Бородатый швейцар в черной бархатной тужурке, отделанной серебряным галуном, предупредительно распахнул двери, кланяясь с предельно доступной для его спины почтительностью.
– Добрый вечер, ваше высокоблагородие! – елейным голосом выговорил он, мельком поглядывая за спину Лунева. – С назначеньицем вас!
– Здорово, Прохор! – Лунев мельком кинул взгляд туда, куда смотрел швейцар. На дверце автомобиля красовался внушительных размеров двуглавый орел под императорской короной.
«Мотор-то из царского гаража! – про себя отметил Лунев. – То-то Прохор суетится!»
Домашние уже давно смирились с грустным фактом, что даже в те редкие часы, когда глава семейства дома, он все равно на работе. Впрочем, правду сказать, уже много лет сие обстоятельство мало беспокоило супругу Платона Аристарховича.
Шестнадцать лет назад выйдя замуж за подающего надежды выпускника Академии Генерального штаба, вчерашняя гимназистка очень скоро поняла, что жизнь не удалась, светских раутов не предвидится и бывать в столице придется урывками. Благоверный, едва грянула война с японцами, умчался бог весть куда, в Забайкалье, хотя мог остаться здесь, при Генеральном штабе. Затем он мотался по Европе, как гончий пес за добычей, и не добыл там ничего, кроме ордена и первой седины на висках. Потом, повздорив с начальством, и вовсе уехал на Кавказ, обрекши себя на добровольную ссылку.
Следовать за мужем в страну диких увешанных оружием бородатых разбойников молодая дама отказалась наотрез. С тех пор она жила в квартире на Садовой, запоем читая романы, по воскресеньям занимаясь столоверчением и воспитывая четырнадцатилетнего сына – кадета. Большую часть жалованья Лунев присылал ей, оставляя себе не более, чем нужно было для мало-мальски сносного быта. Правда, в те считанные разы, когда он приезжал в столицу, встречи в семейном кругу были тоскливы, как напев муэдзина. Говорить было не о чем, да и незачем. Все было тихо и благопристойно, словно на уроке закона божьего.
Осведомившись, желает ли Платон Аристархович ужинать, или же чаю, супруга тихо затворила дверь кабинета, оставляя офицеров наедине. Привезенный сотником пакет был аккуратно вскрыт. Лунев быстро пробежал глазами четкие ровные строки, выведенные каллиграфическим почерком. Пожалуй, графологи сказали бы, что их автор – любитель прекрасного и неуклонно ищет совершенства во всем. Под текстом стояла подпись генерал-лейтенанта князя Орлова. Как было известно едва ли не каждому в Царском Селе и его окрестностях, этот барственный потомок мятежного стрельца возглавлял личный императорский гараж, а заодно и Военно-Походную канцелярию государя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9