И
они носили куртки с большими вычурными пуговицами, только у меня не знаю
как сложилось впечатление, что на деле пуговицы - нечто совершенно другое.
И не было огромных несуразных клоунских ботинок, в каких их обычно рисуют,
- на ногах у них просто ничего не было.
Трудились они усердно и споро, не тратя даром ни минуты. С места на
место они не ходили, а перебегали рысью. И их было так много!
И вдруг их бурной деятельности пришел конец. Лодка была покрашена,
домик тоже. Окрашенные, прошпаклеванные рамы прислонили к деревьям. Шланг
втащили наверх и свернули аккуратным кольцом.
Я понял, что они шабашат, и попытался созвать их всех вместе, чтоб
хотя бы поблагодарить, но они по-прежнему не обращали на меня внимания.
Закончили все дела и исчезли, а я остался стоять в одиночестве.
Обновленный домик сверкал под луной, воздух загустел от запаха свежей
краски. Наверное, я еще не вполне протрезвел, несмотря на ночную прохладу
и весь тот кофе, который Джо-Энн влила в меня. Будь я трезв как стеклышко,
я, может статься, справился бы получше, сообразил бы что-нибудь. Боюсь,
что я напортачил и упустил редкий случай.
Я ввалился в дом. Входная дверь затворилась с усилием и не сразу.
Недоумевая, в чем дело, я наконец-то разглядел, что она утеплена.
Включив свет, я с удивлением осмотрелся по сторонам. За все годы, что
я жил здесь, в доме никогда не бывало такого порядка. Нигде ни пылинки,
каждая железка сверкает. Кастрюльки и сковородки расставлены по местам,
разбросанная одежда убрана в шкаф, книги все до одной на полках, и журналы
лежат, где им положено, а не валяются как попало.
С грехом пополам я добрался до постели и попытался все обдумать, но
кто-то огрел меня по башке тяжеленной колотушкой, и больше я ничего не
помню вплоть до мгновения, когда меня разбудил чудовищный трезвон. Я
дополз до его источника быстро, как только мог.
- Ну что еще? - рявкнул я. Разумеется, отвечать так по телефону не
годится, но как я себя чувствовал, так и ответил.
Это оказался Дж.Х.
- Что с тобой? - заорал он. - Почему ты не в редакции? Ты
соображаешь, что творишь, если...
- Минуточку, Дж.Х. Вы что, не помните, что вчера сами указали мне на
дверь?
- Ну ладно, Марк, - изрек он, - не держи на меня зла. Мы все вчера
были взволнованы...
- Только не я.
- Слушай, Марк, ты мне нужен. Тут кое-кто хочет тебя видеть.
- Ладно, приеду, - сказал я и повесил трубку.
Но торопиться я не стал, собирался с прохладцей. Если я понадобился
Дж.Х. и кому-то еще, оба с тем же успехом могут и подождать. Я включил
кофеварку и принял душ. После душа и кофе я опять ощутил себя почти
человеком.
Выйдя во двор, я направился было к тропке и, следовательно, к машине
внизу на обочине, как вдруг увидел такое, что замер как вкопанный. В пыли
по всему участку виднелись следы - такие же, как на клумбе под окном
миссис Клейборн. Опустившись на корточки, я уставился на тот, что был у
меня перед носом: хотелось удостовериться, что это не наваждение. Нет, мне
не примерещилось - следы были такие же точно, один к одному.
Следы домовых!
Я просидел на корточках довольно долго. И все вглядывался в следы,
размышляя: верить или не верить? Приходилось верить - неверию больше не
оставалось места.
Сиделка была права - в ночь, когда скончалась миссис Клейборн, ее
комнату действительно посетили. Благословение Божие, сказал садовник,
сказал просто потому, что усталость и простодушие преклонного возраста
затуманили ему разум и речь. А на поверку это был акт милосердия, доброе
дело - ведь старушка умирала так тяжко, и надежды на выздоровление не
было.
Важно, что добрые дела оборачивались не только смертью, но и жизнью.
При операциях такой сложности, заявил мне хирург, есть множество факторов,
которые никто не вправе считать своей личной заслугой. "Произошло чудо, -
заявил он, - только не вздумайте ссылаться на мои слова..."
И никто - не уборщица, а кто-то другой или что-то другое -
переворошил или переворошило записи, сделанные физиком, и сложил-сложило
вместе два листочка, два из нескольких сот, с тем чтобы можно было связать
две записи между собой и эта связь подсказала плодотворную идею.
Совпадения? - спросил я себя. Неужели все это совпадения - что
старушка умерла, а малец выжил, что ученый нашел путеводную нить, которую
иначе проглядел бы? Нет, уже не совпадения, когда под окном остался след,
а записи оказались разбросаны, кроме двух под пресс-папье.
Да, я чуть не забыл про другую старушку, у которой побывала Джо-Энн.
Про ту, что радостно качалась в своей качалке, поскольку ее навестили все
ее давние умершие друзья. Случается, что слабоумие тоже может стать
проявлением доброты.
Наконец я поднялся и спустился к машине. По дороге я продолжал
размышлять о волшебных прикосновениях доброты со звезд, о том, что на
нашей Земле, похоже, поселилась наряду с человечеством еще одна раса с
иным кругозором и иными жизненными целями. Не исключено, что этот народец
и раньше время от времени пытался вступить в союз с людьми, но его каждый
раз отвергали и вынуждали прятаться - по невежеству, из суеверия, а затем
в силу слишком хрупких и нетерпимых представлений о том, что возможно, а
что невозможно. И похоже, что нынче они предприняли новую попытку
подружиться с нами.

Дж.Х. поджидал меня с видом кота, безмятежно устроившегося в птичьей
клетке и не желающего помнить, что к усам прилипли перышки. С ним сидел
какой-то большой летный начальник - радуга орденских планок поперек груди
и орлы на плечах. Орлы были надраены так ярко, что, казалось, испускали
искры.
- Марк, это полковник Дуглас, - объявил Дж.Х. - Он хочет с тобой
побеседовать.
Мы обменялись рукопожатием, причем полковник вел себя гораздо
любезнее, чем можно было ожидать. После чего Дж.Х. вышел из кабинета,
оставив нас вдвоем. А мы еще посидели и помолчали, как бы оценивая друг
друга. Не ведаю, что чувствовал полковник, а я со своей стороны готов
признаться, что мне было не по себе. Я невольно задавался вопросом, что
такого я натворил и к какому наказанию меня приговорят.
- Интересно, Лэтроп, - обратился ко мне полковник, - расскажете ли вы
мне честно, как это произошло? Как вам удалось выяснить про домовых?
- А я ничего не выяснял, полковник. Это был просто-напросто розыгрыш.
Я рассказал ему, как Пластырь распустил язык, обвиняя всех штатных
сотрудников в отсутствии инициативы, и как я придумал байку про домовых
ради того, чтобы свести с ним счеты. А он свел счеты со мной тем, что взял
и напечатал ее.
Только полковника моя версия не устроила. Так он и сказал:
- За этим кроется что-то еще.
Я не сомневался, что он меня не отпустит, пока я не вывалю все
начистоту, - и хоть он не намекал на это ни словом, за его плечами
вставали контуры Пентагона, комитета начальников штабов, операции
"Летающая тарелка" или как там ее назвали, а еще за его плечами витали ФБР
и множество иных неприятностей. Так что я облегчил себе душу, рассказав
все в подробностях, и отдельные подробности безусловно звучали очень и
очень глупо. Однако он словно не заметил глупостей и спросил:
- И что вы теперь думаете обо всем этом?
- Прямо не знаю, что и думать. Может, они из космоса или...
Он спокойно кивнул.
- Нам известно уже довольно давно, что они совершают посадки. Однако
теперь они впервые сознательно привлекли к себе внимание.
- Но что им нужно, полковник? Чего они добиваются?
- Сам бы хотел это понять, - ответил он. Помолчал и тихо добавил. -
Разумеется, если вы вздумаете ссылаться на меня в печати, я буду отрицать
все напропалую. И вы поставите себя по меньшей мере в двусмысленное
положение.
Бог весть, что еще он намеревался сказать, может, всего ничего. Но
тут зазвонил телефон. Я поднял трубку - вызывали полковника. Он бросил
короткое "Да" и стал слушать. Слушал молча, только мало-помалу бледнел. А
когда повесил трубку, то вид у него был прямо-таки больной.
- Что стряслось, полковник?
- Звонили из аэропорта. Случилось нечто несусветное, и буквально
только что. Эти друзья появились непонятно откуда и накинулись на самолет.
Чистили его и полировали, навели на него глянец и снаружи и изнутри.
Персонал не мог ничего поделать, только хлопал глазами...
Я усмехнулся.
- Что же тут плохого, полковник? Просто они отнеслись к вам
по-доброму.
- Вы еще ничего не знаете! Когда они навели на самолет красоту, то в
завершение намалевали на носу домового!..
Вот, пожалуй, и все, что можно рассказать о проделках домовых. Их
атака на самолет полковника осталась, по сути, их единственным публичным
выступлением. Но если они стремились к гласности, то добились своего -
создали запоминающееся зрелище. В аэропорт в то утро завернул один из
наших фотографов, суматошный малый по имени Чарльз: он никогда не
появлялся там, куда его вызывали, зато неизменно возникал без приглашения
на месте необычных событий и катастроф. Никто не посылал его в аэропорт -
его отправили на пожар, который, к счастью, обернулся всего-то небольшим
возгоранием. За каким чертом его занесло в аэропорт, он и сам впоследствии
объяснить не мог. Однако он очутился именно там и снял домовых, полирующих
самолет, - и не один-два снимка, а дюжины две, израсходовав всю наличную
пленку. Более того, он ухитрился снять их телескопическим объективом,
который в то утро засунул в саквояж по ошибке - раньше он никогда им не
пользовался. С тех пор он с этим объективом не расставался, но, по моим
сведениям, ему больше ни разу не выпадало повода его применить.
Снимки вышли - полная прелесть. Лучшие из них мы отобрали для первой
полосы, разверстав их на всей ее площади, да еще не поскупились и заняли
остальными снимками две внутренние полосы. Агентство "Ассошиэйтед пресс"
приобрело на снимки права и распространило по всей стране, и их успели
напечатать во многих крупных газетах, пока кто-то в Пентагоне не прослышал
об этом и не наложил вето. Но поздно: что бы ни предпринял теперь
Пентагон, снимки уже разошлись. Может, они причинили зло, а может, добро,
- так или иначе, исправить этого было уже нельзя.
Наверное, если бы полковник узнал про снимки, он попробовал бы
запретить их опубликование или даже конфисковал. Но о существовании
снимков стало известно только тогда, когда полковник убрался из нашего
города, а то и вернулся в Вашингтон. Чарли где-то застрял - скорее всего в
пивной - и объявился в конторе лишь под вечер.
Когда все в целом дошло до сведения Дж.Х., он принялся метаться по
редакции, рвать на себе волосы и грозил уволить Чарли. Но кому-то из нас
удалось его утихомирить и водворить обратно в кабинет. Снимки поспели к
последнему вечернему выпуску, заняли несколько полос на следующий день, и
мальчишки, продающие газету в розницу, всю неделю ходили с вытаращенными
глазами - так расхватывали номер с домовыми, запечатленными на пленку.
В середине дня, как только ажиотаж чуточку спал, мы с Пластырем опять
отправились на перекресток пропустить по паре стаканчиков. Раньше я не
особо жаловал Пластыря, но тот факт, что нас с ним уволили вместе,
установил между нами что-то вроде приятельских уз: в конце концов, он
показал себя неплохим парнем.
Бармен Джо был горестен, как всегда.
- Это все они, домовые, - выпалил он, обращаясь к нам, и уж можете
мне поверить: никто никогда не говорил о домовых в таком тоне. - Явились
сюда и принесли каждому столько счастья, что выпивка больше просто не
требуется.
- Я с тобой заодно, Джо, - проронил Пластырь. - Мне они тоже не
сделали ничего хорошего.
- Ты получил назад свою работу, - напомнил я.
- Марк, - изрек он торжественно, наливая себе по новой, - я не
слишком уверен, что это хорошо.
Разговор мог бы выродиться в первостатейный конкурс по сетованиям и
стенаниям, если бы в бар не ввалился Лайтнинг, самый прыткий из всех наших
рассыльных, невзирая на свою косолапую походку.
- Мистер Лэтроп, - сообщил он мне, - вас просят к телефону.
- Приятно слышать, - отозвался я.
- Но звонят из Нью-Йорка!
Тут до меня дошло. Ей-же-ей, впервые в жизни я покинул бар так
стремительно, что забыл допить налитое.
Звонок был из газеты, куда я обращался с запросом. Человек на том
конце провода заявил, что у них открывается вакансия в Лондоне и что он
хотел бы потолковать со мной на этот счет. Сама по себе вакансия, добавил
он, вряд ли выгоднее той работы, какая у меня есть, однако она дает мне
шанс приобщиться к роду деятельности, о котором я мечтаю.
- Когда я мог бы приехать для переговоров? - задал он мне вопрос, и я
ответил: завтра с утра.
Повесив трубку, я откинулся на спинку стула. Мир вокруг мгновенно
окрасился в радужные тона. И я понял в ту же минуту, что домовые обо мне
не забыли и продолжают меня опекать.

На борту самолета у меня была бездна времени на размышление. Часть
его я потратил на обдумывание всяких деталей, связанных с новой работой и
с Лондоном, но больше всего я размышлял о домовых.
Они прилетали на Землю и раньше - уж в этом, по крайней мере, не
возникало сомнений. А мир не был готов их принять. Мир окутал их туманом
фольклора и предрассудков, мир еще не набрался разума и не сумел извлечь
из их добровольной помощи пользу для себя. И вот сейчас они решили
попробовать снова. На этот раз мы не вправе обмануть их ожидания - ведь
третьего случая может и не быть.
Возможно, одной из причин их предыдущей неудачи - хоть и не
единственной - явилось отсутствие средств массовой информации. Рассказы о
домовых, об их поведении и добрых делах, передавались из уст в уста и
неизбежно искажались.
1 2 3 4 5