Моей первой мыслью было, что меня ждет изрядное количество ударов, как только боцман покажется на палубе. Скрываться от него в таких случаях было бесполезно, рано или поздно я получил бы ту же порцию, а потому лучше было не откладывать и отделаться поскорее. Порешив на этом, я отправился вниз, надел башмаки и куртку, единственное из одежды, что я снимал, когда ложился спать, и, призвав на помощь всю свою энергию, необходимую мне, чтобы перенести ожидающее меня наказание, я полез по лестнице и вышел на палубу.
Мне показалось, что у нас не все в порядке и что на судне присутствует какая-то тревога. Еще когда я только проснулся, я был удивлен следующим обстоятельством. Недалеко от моего гамака стояли два матроса, которые говорили друг с другом на непонятном мне языке. Я был поражен мрачным выражением их лиц, сверкающими глазами, выразительными жестами, которые заставили меня предположить, что они говорят о чем-то серьезном, о каком-нибудь несчастье, угрожающем "Пандоре".
"Может быть, - подумал я с радостью, - они увидели парус, крейсер с английским флагом? Может быть, он еще преследует наше судно?"
Я подошел к матросам и собрался расспросить их, в чем дело, но это были люди угрюмые, ни разу не сказавшие мне ласкового слова, и я ничего не осмелился спросить у них. Придя на палубу, я прежде всего взглянул на море, а затем на небо. На горизонте не было ни единого паруса, на небе - ни единого облачка. Следовательно, тревога, поразившая меня, вызвана была не появлением судна и не приближением бури. Шкипер и боцман стояли на палубе и ругались друг с другом, а матросы тем временем ходили взад и вперед по палубе, спускались в люки и тотчас же появлялись назад бледные, как привидения, и со всеми признаками самого ужасного отчаяния.
Я заметил на палубе несколько бочек, поднятых из трюма. Люди, собравшиеся вокруг них, раскупоривали их, с серьезным видом рассматривали содержимое и пробовали его. Каждый из них был, по-видимому, глубоко этим заинтересован. Очевидно, произошло что-то очень серьезное, но я все еще не догадывался, что именно. Желая узнать причину волнения, охватившего экипаж "Пандоры", я отправился на поиски Бена, но никак не мог его найти. Он был, вероятно, в трюме, где стояли бочки. Тогда я направился к большому люку, чтобы спуститься к Бену. Для этого мне пришлось пройти мимо боцмана, который видел меня прекрасно, но не обратил на меня ни малейшего внимания. Что же случилось, что он забыл даже о наказании, ожидавшем меня? Надо полагать, что-нибудь очень важное, какая-нибудь страшная опасность.
Я заглянул через большой люк и увидел Бена в глубине трюма, посреди больших бочек, которые он переставлял с места на место, внимательно осматривая каждую из них. С ним было несколько матросов. Одни стояли и смотрели, что он делает, другие помогали ему, но все были явно удручены, и страшная тревога читалась в их глазах. Я не в силах был дольше выдержать эту неизвестность. Выждав мгновение, когда боцман отвернулся в другую сторону, я скользнул в люк и спустился вниз. Добравшись до Бена, я схватил его за рукав, чтобы привлечь к себе его внимание.
- Что случилось? - спросил я.
- Плохи наши дела, Вилли! Плохи!
- Да в чем же дело?
- Запас воды истощился.
XXVII
Впечатление, полученное мной при этих словах, было бы гораздо сильнее, будь я более опытным моряком, и если только я обратил на них внимание, то лишь потому, что меня поразил беспокойный вид окружающих. Недолго, однако, пришлось мне ждать, чтобы понять весь ужас этих слов: "запас воды истощился!"
Вы также, быть может, не понимаете всего значения этих слов, таких простых, по-видимому. Слова же эти означали, что на "Пандоре" нет больше пресной воды, что бочки пусты, а мы находимся среди океана, что нам нужно несколько недель, чтобы добраться до берега, что при жгучих лучах тропического солнца мы не выдержим даже недели и все умрем от жажды. Итак, мы были обречены на смерть: белые и черные, тираны и жертвы, невинные и виновные, всех ожидала одна и та же участь, одни и те же мучения.
Вот что значили слова Бена, и теперь я понял тревогу и беспокойство, царившие на "Пандоре". Я также принял деятельное участие в осмотре бочек и ждал результатов с такой же тревогой, как и мои товарищи. Не все бочки были пустые, большинство их было наполнено, вопрос был только в том, чем наполнены? Была ли это пресная вода? Нет, вода была морская, соленая, которую невозможно пить. Это ужасное открытие легко было объяснить. Я говорил уже, что бочки, наполненные морской водой, служили балластом во время первого путешествия "Пандоры". По приезде в Африку воду эту должны были вылить, а бочки наполнить речной водой, но, к несчастью, это не было исполнено как следует. Капитан и боцман не следили за этой операцией, они занимались только торговлей и пьянствовали с королем Динго, а матросы, которым было поручено это дело, были все время так же пьяны и только четвертую часть бочек наполнили пресной водой, а три четверти оставили по-прежнему с морской. Теперь капитан и боцман кричали, будто им было доложено, что бочки наполнены пресной водой, и даже указывали лиц, сообщивших им об этом, однако те упорно утверждали, что ничего подобного не говорили. Обвинения и опровержения сыпались друг за другом, смешиваясь с целым потоком ругательств и проклятий, изрыгаемых капитаном и его помощником.
Главная причина такого преступного недосмотра заключалась в появлении военного судна, и весь экипаж это прекрасно знал. Не будь крейсера, матросы, несмотря на то, что были пьяны, не бросили бы своего дела, и только необходимость бежать и скорее кончить погрузку заставила их забыть о бочках. Виновником всего был, разумеется, капитан, не давший матросам времени покончить с запасом воды, но он не мог поступить иначе, не рискуя потерять груз и судно. Само собой разумеется, что, осмотрев вовремя бочки, он предотвратил бы несчастье, так как мог еще тогда вернуться к берегу и запастись необходимым количеством воды, или же, если это невозможно было сделать, уменьшить потребление драгоценной жидкости.
Я с тревогой ждал результатов осмотра, производившегося в трюме. Наконец, осмотр бочек был кончен, и Бен отправился отдать отчет капитану в присутствии всего экипажа. Слова его были похожи на удар грома: на борту оказалось всего только две бочки с пресной водой, наполненные до половины.
Да, обе эти полубочки вмещали в себе сто галлонов - четыреста пятьдесят бутылок воды, которых должно было хватить на несколько недель, чтобы удовлетворить жажду сорока матросов и пятисот негров, тогда как количества этого могло хватить с трудом только на один день. Вот почему слова Бена Браса произвели такое потрясающее впечатление на матросов. До сих пор, несмотря на все свое беспокойство, они еще надеялись, что найдется несколько бочек воды, но теперь они знали правду, и никаких иллюзий, следовательно, нельзя было больше допустить.
Горе этих нечастных, обреченных на смерть, вылилось в бешеном взрыве гнева, не пощадившем ни капитана, ни боцмана. Дисциплина была нарушена; оскорбления, угрозы, проклятья сыпались без различия чина и звания. Но взрыв гнева утих мало-помалу, и все эти люди, только что обвинявшие друг друга и проклинавшие своих начальников, стали вдруг снисходительнее один к другому. Они почувствовали необходимость сплотиться перед общей опасностью, и каждый по очереди предложил меры для отвращения опасности.
Первая мера заключалась в том, чтобы тратить воду очень бережливо, для чего следовало определить минимальное ее количество, необходимое для каждого, момент, с которого начнется раздача и сколько раз она должна производиться до высадки на берег. Все были одинаково заинтересованы в разрешении этой задачи: если порции, назначенные для ежедневной раздачи, превзойдут возможную для нас меру, то драгоценная жидкость истощится раньше, чем мы будем в состоянии ее пополнить, и тогда экипаж опять-таки погибнет. На сколько времени могло хватить четыреста пятьдесят бутылок воды? Или, вернее, какое количество воды можно было раздавать каждому из нас ежедневно? Вопросы, которые было нелегко разрешить! Экипаж состоял из сорока человек, включая капитана и боцмана, которые с этого времени должны были разделять лишения матросов.
Итак, четыреста пятьдесят бутылок надо было разделить на сорок. Это составляло немногим более одиннадцати бутылок на человека. Следовательно, учитывая почти двадцать дней пути, приходилось на каждого полбутылки в день. С этим можно было выжить, и положение было не так ужасно, как думали сначала. Меньше чем за три недели мы должны были дойти до Америки. Предположив, что случится затишье или ветер будет встречный, можно уменьшить эту порцию наполовину. Достаточно будет и четверти бутылки, чтобы не умереть от жажды. Наконец, мы могли встретить какое-нибудь судно, и оно наверняка не отказалось бы поделиться с нами частью своей воды, только бы это было не военное судно. В том случае, если встретившееся судно откажется дать несколько бочек воды, матросы "Пандоры" решили взять их силой. Капитан и матросы были готовы идти на все, и теперь недоставало только малого, чтобы невольничье судно превратилось в разбойничье.
XXVIII
Но среди всех этих переговоров ни единого слова не было упомянуто относительно пятисот несчастных, томившихся между деками. Я уверен, что никто из матросов даже не вспомнил о них, кроме Бена Браса, меня и, вероятно, капитана "Пандоры". Но шкипером в этом случае руководили не принципы гуманности - он думал только о барышах и убытках, и его тревожили не страдания бедных африканцев, а потеря громадного капитала. Как бы там ни было, но о неграх никто не думал, их точно не существовало. На их долю не рассчитано было ни единой капли воды, никому даже и мысли о них не пришло в голову, и тот, кто вздумал бы напомнить об этом, был бы всеми поднят на смех.
Только в тот момент, когда все было уже решено, нашелся один матрос, напомнивший об этом. Он сделал это не для того, чтобы просить за них, он вспомнил это совершенно случайно и крикнул товарищам с оттенком насмешки в голосе:
- Гром и молния! А что мы сделаем с неграми?
- И то правда, что мы сделаем с ними? - раздались с разных сторон хриплые голоса. - Воды для них нет, это уж вполне достоверно.
- Чего проще, - ответил другой с чудовищным хладнокровием, - бросим их за борт.
- Тысячи громов! - воскликнул какой-то свирепый немец, восхищенный, по-видимому, таким планом. - Трудно выдумать план лучше, судно наше сразу отделается от этого отродья.
- Per Dio! - ответил ему неаполитанец. - Сколько утопленников и какое волнение будет возле la Pandora! Corpo di Bacco!
Не могу описать вам свои чувства во время этого разговора. Все эти чудовищные вещи матросы говорили как бы шутя; это кажется невероятным, а между тем это так. Я знал, что они способны на все. Я ждал каждую минуту, что проект этот будет принят, и пятьсот негров полетят в море, как ненужный балласт, мешающий безопасности судна.
Но бандиты не пришли ни к какому соглашению. Долго разбирался этот вопрос в полусерьезном, полушутливом тоне, что придавало какой-то адский оттенок всем этим дебатам. Капитан всеми силами противился этому предложению и, несмотря на чувство строптивости, охватившее матросов, он сохранил достаточно власти над ними, чтобы поддержать свое мнение. Тем не менее ему все же пришлось снизойти до того, чтобы спорить с ними. "Негры, - говорил капитан, - погибнут и без того, это вопрос нескольких дней; какое дело матросам до того, от чего умрут черные: от жажды или утонут? Их можно и мертвыми бросать в море. Почему не потерпеть немного? Некоторые могут перенести лишение воды". Он знал негров, которые оставались без воды в течение значительного промежутка времени; в этом отношении они похожи на верблюдов и страусов. Шкипер не сомневался, что погибнут многие, но все же были шансы на то, что некоторое количество выдержит жажду до прибытия в порт. "К тому же, может встретиться судно, - говорил оратор, - и как бы худо им ни было, глоток свежей воды быстро восстановит их силы".
Продолжая в том же духе, капитан старался доказать своим слушателям, в каком положении они будут, если "Пандора" прибудет в Америку без негров: ни денег, ничего! Тогда как если из пяти черных спасется хотя бы один, то все же останется достаточно, чтобы получить кругленькую сумму, а уж он обещает всех наградить как следует. Бросать негров в море, нет, это абсурд! Они никому не мешают, они сидят за решетками и ничего худого не могут сделать.
Бедные создания, бывшие предметом этих споров, не знали, к своему счастью, об угрожавшей им участи. Некоторые из них стояли у решеток, прижав к ним свои исхудалые лица. Они, по-видимому, заметили, что на борту происходит что-то необычное, но, не зная судна и не понимая языка своих тиранов, они не могли догадаться о том, что им готовится.
Увы, они скоро должны были узнать это. Печальное открытие, сделанное сегодня, лишило их обычной порции воды, которая раздавалась им каждое утро. Они любили больше пить, чем есть, и отсутствие воды было для них тяжелее, нежели отсутствие пищи. Когда еще я выходил из трюма, я слышал уже голоса, молившие дать им воды; одни из них просили на родном своем языке, другие, надеясь, что их лучше поймут, пользовались португальским словом и то и дело повторяли:
- Agoa! Agoa!
Бедные жертвы! Дрожь пробирала меня, когда я думал об ужасной агонии, предстоящей им. Я знал, что такое жажда, потому что сам испытал ее, сидя на верхушке драконового дерева! Но что значили мои страдания в сравнении с ужасной пыткой, которая ждала несчастных и должна была длиться столько дней!
По мере того как проходил день, крики негров слышались чаще, и тон их становился более страдальческим. Некоторые, удивляясь тому, что им не дают обычной порции воды, вообразили, что это происходит от небрежности и каприза их тюремщиков. С бешенством хватались они за решетки, стараясь уничтожить препятствие, мешавшее их мести. Другие скрежетали зубами, кусали губы, покрытые пеной, били себя в грудь и издавали громкий воинственный крик, далеко разносившийся по волнам океана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22