Я быстро принялся за еду. Креветки были свежие
и острые.
Ц Мне неудобно перед вами, Ц сказал я, Ц но я очень проголодался.
Поглощая креветки, я рассматривал Шварца. Он сидел спокойно, без нетерпе
ния и раздражения, и смотрел на город, театрально раскинувшийся внизу. Я п
очувствовал что-то вроде симпатии. Он, видно, был свободен от фальшивых пр
авил приличия и понимал, что если человек голоден, он будет есть, даже если
рядом страдают, и что это нельзя считать бесчувственностью. Если ничем н
ельзя помочь другому Ц пусть голодный ест хлеб, пока его не отняли.
Я отодвинул тарелку в сторону и взял сигарету. Я давно не курил Ц экономи
л деньги для игры.
Ц На меня нашел колер весной тридцать девятого года, Ц сказал Шварц. Ц
После пяти лет эмиграции. Где вы были осенью тридцать восьмого?
Ц В Париже.
Ц Я тоже. К тому времени я уже был сломлен… Наступило время Мюнхена. Агон
ия страха. Я еще автоматически прятался и защищался, но сил у меня уже не б
ыло. Наступит война, придут немцы и возьмут меня. От судьбы не уйдешь. Так я
решил и примирился с этим.
Я кивнул.
Ц Это было время самоубийства. Странно, когда немцы спустя полтора года
действительно пришли, самоубийств стало меньше.
Ц Потом был заключен Мюнхенский пакт, Ц продолжал Шварц. Ц Осенью три
дцать восьмого многие почувствовали себя так, будто им вновь подарили жи
знь. Наступило время страшного легкомыслия. В тот год в Париже второй раз
зацвели каштаны. Я дошел до того, что ощутил себя человеком, и за это, конеч
но, пришлось поплатиться. Меня схватили и посадили на четыре недели за не
однократный въезд в страну без разрешения. Затем началась старая игра: п
од Базелем меня выставили за границу; швейцарцы отослали меня обратно. Ф
ранцузы в другом месте опять выгнали… Вы знаете эту шахматную игру, в кот
орой фигурами служат люди?..
Ц Знаю. Зимой это не шутка. Самые лучшие тюрьмы, между прочим, в Швейцарии.
Тепло, как в гостинице.
Я снова принялся за еду. В неприятных воспоминаниях есть одна хорошая ст
орона: они убеждают человека в том, что он теперь счастлив, даже если секун
ду назад он в это не верил. Счастье Ц такое относительное понятие! Кто это
постиг, редко чувствует себя совершенно несчастным. Я был счастлив даже
в швейцарских тюрьмах, и только потому, что они были не немецкие.
Сейчас передо мной сидел человек, уверяющий, что он был счастлив; а в это с
амое время у него где-то в Лиссабоне, в затхлой комнате, стоял дощатый гро
б…
Ц В последний раз, отпуская, мне пригрозили, что если я попадусь без доку
ментов еще раз, меня вышлют в Германию, Ц продолжал Шварц. Ц Это была тол
ько угроза, но она напугала меня. Я невольно стал думать, что мне делать, ес
ли это и в самом деле случится. По ночам мне снилось, будто я уже там и за мно
й охотятся эсэсовцы. Сны стали повторяться так часто, что я уже боялся лож
иться спать. Вам это знакомо?
Ц Я мог бы написать об этом докторскую диссертацию, Ц ответил я. Ц Печа
льно, но факт.
Ц Однажды ночью мне приснилось, что я в Оснабрюке, где жил когда-то и где о
сталась моя жена. Будто я стою в ее комнате и вижу ее, худую и бледную. Она бо
льна, по щекам ее текут слезы. Я проснулся с тяжелым сердцем. Более пяти ле
т я не видел ее и ничего о ней не слышал. Я никогда не писал ей, опасаясь, что
за ней следят. Перед моим бегством она пообещала мне подать заявление о р
азводе. Это избавило бы ее от многих неприятностей. Некоторое время я был
уверен, что она так и сделала.
Шварц замолчал. Я не спрашивал, почему он бежал из Германии. Причин хватал
о, и ни одну из них нельзя было назвать интересной Ц они были несправедли
вы. Никогда не интересно быть жертвой. Он мог быть евреем или принадлежат
ь к политической партии, враждебной нынешнему режиму. У него могли оказа
ться враги, ставшие влиятельными. Существовали десятки причин, по которы
м в Германии можно было погибнуть или оказаться в концентрационном лаге
ре.
Ц Мне удалось опять попасть в Париж, Ц снова заговорил Шварц. Ц Но сны м
еня не оставляли. Они возвращались снова и снова. К этому времени успели р
азвеяться все иллюзии Мюнхенского соглашения. К весне стало ясно, что во
йна неизбежна. Запах ее стоял в воздухе, как запах пожара, который чувству
ешь раньше, чем увидишь зарево. И только международная дипломатия беспом
ощно закрывала глаза и предавалась приятным снам Ц о втором или о треть
ем Мюнхене Ц о чем угодно, только не о войне. Никогда не было такой веры в ч
удо, как в наше время, чуждое всяким чудесам.
Ц Иногда они все-таки бывают, Ц возразил я. Ц Иначе нас давно не было бы
на свете.
Шварц кивнул.
Ц Вы правы. Частные чудеса. Я сам пережил такое. Оно началось в Париже. Я вд
руг унаследовал настоящий, не фальшивый паспорт. На нем стояло имя Шварц
а, он принадлежал одному австрийцу, с которым я бывал в «Кафе де ля Роз». Он
умер и оставил мне паспорт и деньги. В Париже он пробыл всего три месяца. Я
познакомился с ним в Лувре, у картин импрессионистов, где проводил целые
вечера. Это успокаивало. Когда я стоял перед тихими, наполненными солнце
м пейзажами, не верилось, что двуногое существо, создавшее все это, в то же
время могло готовить разбойничью войну. Не верилось. И эти иллюзии на час,
на два снижали бешеное давление крови.
Человек с паспортом на имя Шварца часто сидел перед картинами Моне. На ни
х мерцали лилии, высились громады соборов. Мы разговорились, и он рассказ
ал, что после захвата Австрии фашистами ему удалось вырваться на свободу
и покинуть страну. Правда, он потерял все состояние Ц большое собрание п
олотен импрессионистов. Оно было конфисковано, но он не жалел об этом и ск
азал мне, что пока в музеях можно любоваться картинами, он их считает свои
ми и к тому же не испытывает опасений, что они сгорят или могут быть украде
ны. Кроме того, во французских музеях выставлены такие шедевры, каких у не
го не было и в помине. Раньше он, словно заботливый папаша, был привязан к с
воей коллекции, которую берег и считал лучшей на свете. Теперь ему принад
лежат все картины в публичных собраниях, и ему не надо о них заботиться.
Это был чудесный человек, тихий, кроткий и веселый, несмотря на все, что ем
у пришлось пережить. Он почти совсем не смог захватить с собой денег, но ем
у удалось спасти несколько старых почтовых марок. Марки спрятать легче,
чем бриллианты. А с бриллиантами может выйти очень плохо, если они спрята
ны в ботинках и вас ведут на допрос. Их трудно продать Ц начинаются рассп
росы, и в конце концов вам предложат мизерную цену. А почтовыми марками ин
тересуются филателисты, которые ни о чем не спрашивают.
Ц Как он их провез? Ц спросил я с профессиональным интересом эмигранта.

Ц Он взял старые, затрепанные письма и засунул марки за подкладку конве
ртов. Таможенные чиновники просматривали письма, а на конверты и не смот
рели.
Ц Ловко, Ц одобрил я.
Ц Кроме того, он взял с собой два маленьких карандашных портрета Энгра. О
н прикрепил их на широчайшие паспарту, вставил в безвкусные рамки фальши
вого золота и заявил, что это портреты его родителей. На паспарту, кроме то
го, с обратной стороны, он незаметно приклеил два рисунка Дега.
Ц Ловко, Ц повторил я.
Ц В апреле у него случился сердечный приступ. Он передал мне свой паспор
т, оставшиеся марки, рисунки, а также адреса людей, покупавших марки. Когда
я на следующее утро пришел к нему, он лежал в кровати мертвый, неузнаваемы
й. Я взял деньги, которые у него еще оставались, костюм, немного белья. Он са
м накануне велел мне сделать это, если умрет: пусть лучше все попадет това
рищу по несчастью, чем хозяину.
Ц Вы кое-что изменили в паспорте? Ц спросил я.
Ц Только фото и год рождения. Шварц был на двадцать пять лет старше. Звал
и его так же, как и меня.
Ц Кто вам это сделал? Брюннер?
Ц Какой-то человек из Мюнхена.
Ц Это Брюннер. Специалист по паспортам.
Брюннера хорошо знали эмигранты. Он был мастером исправлений в паспорта
х, многим помог, но у самого, когда схватили, не оказалось никакого докумен
та. Его погубила суеверная мысль. Он хотел быть честным благодетелем для
других и верил, что пока он не делает ничего для себя, с ним ничего не случи
тся. До эмиграции у него была небольшая типография в Мюнхене.
Ц Где он теперь? Ц спросил я.
Ц Разве не в Лиссабоне?
Этого я не знал. Впрочем, может быть, он и здесь, если еще жив.
Ц Я почувствовал себя как-то странно, когда у меня оказался паспорт, Ц с
казал Шварц номер два. Ц Я не решался им пользоваться. Пока не привык к св
оей новой фамилии. Я твердил ее все время. Бродил по Елисейским полям и без
конца повторял слово «Шварц» и новую дату моего рождения. Я сидел в музее
перед картинами Ренуара и Ц если был один Ц вел шепотом воображаемый д
иалог; резким голосом: «Шварц!» И тут же, вскакивая, быстро отвечал: «Здесь!
». Или же бурчал: «Фамилия!» Ц и вслед за этим автоматически выпаливал: «И
осиф Шварц. Место рождения Ц Винер Нейштадт, 22 июня 1898 года». Даже вечером, п
режде чем заснуть, я тренировал себя. Я боялся, что если какой-нибудь поли
цейский ночью вдруг разбудит меня, я могу в полусне сказать не то, что надо
. Я хотел забыть свою старую фамилию. Оказалось, что это далеко не одно и то
же Ц совсем не иметь паспорта или жить под чужим именем. Чужой паспорт ка
зался опаснее.
Вскоре я продал оба рисунка Энгра. Мне дали за них меньше, чем я ожидал. И вс
е-таки у меня вдруг оказались деньги, каких я давно уже не держал в руках.

Потом, как-то ночью, мне пришла в голову одна мысль, от которой я уже не мог
освободиться. А нельзя ли мне поехать с этим паспортом в Германию? Ведь он
настоящий! И неужели каждый на границе возбуждает подозрения? Я мог бы по
видать жену. Мог бы избавиться от опасений за ее судьбу. Мог бы…
Шварц посмотрел на меня.
Ц Вы ведь все это, наверно, знаете. Эмигрантский колер в чистейшей форме.
Спазмы в желудке, в горле, зуд в глазах. То, что на протяжении пяти лет ты зат
аптывал в землю, что пытался забыть, чего боялся, как чумы, Ц снова подыма
лось: смертельные воспоминания, неизлечимый рак души любого эмигранта.

Я попытался освободиться от колера, по-прежнему уходил к картинам мира и
тишины, к Сислею, Писсаро и Ренуару, часами сидел в музее, но теперь все это
действовало на меня совсем иначе. Картины больше не успокаивали. Наоборо
т, они звали, вопили, напоминали о стране, еще не опустошенной коричневой п
роказой, о вечерах в тихих переулках, где над стенами свешиваются гроздь
я сирени, о золотых сумерках в старом городе, о зеленых колокольнях церкв
ей с реющими вокруг ласточками и Ц о моей жене.
Я обычный человек, лишенный каких-нибудь особых качеств. Я прожил с женой
четыре года, как живут многие: без ссор, приятно, но и без больших страстей.
После первых месяцев у нас началось то, что называют счастливым браком: о
тношения двух людей, решивших, что уважение друг к другу Ц основа совмес
тного уютного бытия. Мы не тосковали по несбыточным снам. Так, по крайней м
ере, казалось мне. Мы были разумные люди и сердечно любили друг друга.
Теперь же все сдвинулось. Я обвинял себя в том, что устроил такой ординарн
ый брак и все просмотрел. Зачем я жил? Что я делаю теперь? Уполз в нору и жую
жвачку. Долго ли еще это будет тянуться и чем кончится? Наступит война, за
ней победа Германии Ц единственной страны, вооруженной до зубов. Что бу
дет тогда со мной? Куда ползти, чтобы спасти жизнь? В каком лагере придется
умирать от голода? У какой стены, Ц если я окажусь настолько счастливым,
Ц меня убьют выстрелом в затылок?
Вот так паспорт, который должен был меня успокоить, приводил меня в отчая
ние. Я бегал по улицам, чуть не падая от усталости, не мог спать, а если засып
ал, просыпался от снов. Я видел жену в камере гестапо; я слышал ее крики о по
мощи из заднего двора гостиницы; однажды, войдя в «Кафе де ля Роз», увидел
ее лицо в зеркале, наискось висевшем напротив двери. Она бегло посмотрел
а на меня Ц бледная, с печальными глазами Ц и тут же исчезла. Это было так
явственно, что я подумал Ц она здесь Ц и быстро кинулся в другой зал. Зал,
как всегда, был полон, но ее не было.
Это превратилось в навязчивую идею; меня не оставляла мысль о том, что она
тоже эмигрировала и теперь разыскивает меня. Сотни раз я видел, как она за
ворачивала за угол или сидела на скамейке в Люксембургском саду, но когд
а я подходил, ко мне поднималось чужое удивленное лицо. Однажды она перес
екала площадь Согласия Ц как раз перед тем, как гудящий поток машин сорв
ался с места, Ц и уж на этот раз в самом деле была она! Ее походка, ее манера
держать плечи! Я даже узнал ее платье. Однако, когда полицейский, наконец,
остановил лавину автомобилей и я смог броситься вслед, оказалось, что он
а исчезла, ее поглотило зияющее отверстие подземки.
большинство парижских ста
нций метро не имеет надземных строений

Когда я, наконец, добрался до перрона, то увидел только издевательское ми
гание красных хвостовых огней отошедшего поезда.
Я рассказал о своих мучениях одному знакомому. Его звали Лезер, он торгов
ал чулками, а раньше врачевал в Бреслау. Он посоветовал мне избегать один
очества.
Ц Заведите себе женщину, Ц сказал он.
Ц Это не помогло. Вы знаете отношения, продиктованные необходимостью, о
диночеством, страхом. Бегство к маленькому теплу, к чужому голосу, телу, и
пробуждение Ц словно от падения Ц в каком-нибудь жалком помещении, и чу
вство чужой страны, и безутешная благодарность дыханию, что слышится ряд
ом. Но разве все это может сравниться с бешенством фантазии, которая суши
т кровь и заставляет человека просыпаться по утрам с горьким ощущением з
агубленной жизни?
Я рассказываю теперь и вижу, что все выглядит бессмысленным и противореч
ивым. Тогда было не так. После всех метаний оставалось одно, непреложное: я
должен вернуться.
1 2 3 4 5