https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/kaskadnye/
- Про царизм, - говорил другой, - мы с тобой впоследствии потолкуем. Ты мне лучше скажи, почему у нас пиво повсеместно недоливают? Ведь это, если подойти с классовой точки зрения, получается саботаж!..
Приключений в дороге не было никаких, если не считать, что у Красных ворот водитель трамвая самочинно перевел стрелку в непоказанном направлении и чуть было не увел свой вагон с маршрута. Передние пассажиры ему кричали:
- Что же ты делаешь, собака, белобандит?! Ты куда таращишься ехать, сволочь?!
Водитель повздыхал и вернул стрелку обратно, но с таким выражением на лице, как будто у него отняли что-то из нажитого имущества, - видно, ему очень было нужно свернуть с маршрута, может быть, у него где-то жена рожала или он дома окурок не затушил.
Ваня сошел с трамвая на остановке "Театральный проезд" и спешным шагом тронулся по Неглинной; вокруг него кружились тысячи торопящихся пешеходов, на которых нерадостно было смотреть, ибо Москва давно уже стала городом некрасивых людей с веселыми и уверенными глазами.
В вестибюле кооперативного техникума, занимавшего одну древнюю церковь, построенную при первых Романовых, и еще несколько неказистых строений, Ваня Праздников столкнулся со своим закадычным другом Сашкой Завизионом, который стоял, опершись о стену, и читал "Происхождение видов"; на Сашке были парусиновые сапоги, матроска без гюйса и бархатная татарская тюбетейка.
- Слушай, черт! - сказал ему Ваня, сверкнув глазами. - Мне сегодня пришла потрясающая идея: а что, если в голове у Ленина, который будет стоять на Дворце Советов, разместится библиотека?!
Сашка сказал, заложив предварительно книгу пальцем:
- Идея хорошая, спору нет.
- А чего так скучно, или ты не приветствуешь мою мысль?
- Нет, почему, я вполне приветствую твою мысль, только у меня своих девать некуда, я даже не знаю, кому писать.
- Тогда приведи пример.
- Ну вот, например, последняя моя мысль: я считаю, что при социализме половые отношения между мужчиной и женщиной должны быть исключены. Понимаешь, наступила новая эра в истории человечества, начинается совершенно новая жизнь, зарождается пролетарское искусство, складывается возвышенная мораль... ну, одним словом, все новое, а мужчина и женщина по-прежнему скотски размножаются, как в допотопные времена.
- Что же ты конкретно предлагаешь? - в некоторой растерянности спросил Ваня.
- Я предлагаю ввести искусственное осеменение женщин, что будет полностью соответствовать девственной чистоте коммунистической идеи, а также нашим помыслам и делам. А то ведь действительно скотство получается: воспроизводим себе подобных, как какие-нибудь безмозглые жеребцы... Ты хоть видел, как это делается в быту?
- Чего не видел, того не видел, - простодушно признался Ваня.
- А я, понимаешь, видел, потому что меня от родителей отделяет дырявая занавеска. Ну что тебе сказать: хлев... Так вот, с одной стороны, народ тянется к светлому идеалу, а по детородной линии он все еще находится на стадии червяка. И, конечно, мы, коммунистически настроенная молодежь, не можем мириться с этим противоречием, да вот какая незадача - не знаю, куда писать.
Ваня сказал:
- Я тоже не знаю, куда писать. Такая гениальная идея - это я опять же насчет библиотеки, - а кому о ней сообщить, это покрыто мраком. Может, в ОГПУ?
- Может, и в ОГПУ, - согласился Сашка Завизион. - Я вообще так считаю: если не знаешь, куда обратиться, то обращайся в ОГПУ.
Тут прозвенел звонок - электрический звонок, новинка, только что появившаяся в Москве, - и парни направились в 26-ю аудиторию на лекцию по бухгалтерскому учету. По дороге в аудиторию Ваня Праздников искал глазами Соню Понарошкину, и когда углядел милый затылок и дорогие востренькие лопатки, на душе у него что-то заныло, но по-хорошему, как бывает от грустной песни.
Во время лекции Ваня Праздников, во-первых, довольно складно изложил на бумаге свою идею, а во-вторых, решил поделиться ею с директором техникума, Павлом Сергеевичем Свиридоновым, из старых большевиков, человеком настолько свойским, что учащиеся запросто ходили к нему домой. Как только электрический звонок возвестил перемену, он бросился в директорский кабинет, потом в помещение партячейки, потом к заведующему хозяйством и в конце концов обнаружил Свиридонова неподалеку от туалета. Ваня подошел к нему, кашлянул и сказал:
- Я, Павел Сергеевич, насчет проекта Дворца Советов. А что, если в голове у Ленина устроить библиотеку?
Прежде чем что-либо ответить, директор вскинул голову и посмотрел в потолок, покрытый толстым слоем известки, под которым даже не угадывались крылатые херувимы; дело было в том, что месяц тому назад с потолка свалился большой кусок известки и проломил голову преподавателю научного атеизма; старуху уборщицу, которая распространяла по этому поводу вредные измышления, спровадили куда надо, среди учащихся нежелательной реакции не последовало, своды укрепили, пострадавший уже выздоравливал, и все же Свиридонов по нескольку раз на дню механически вскидывал голову к потолку.
3
Павел Сергеевич Свиридонов, крупный мужчина пятидесяти с лишним лет, член большевистской партии с девятьсот одиннадцатого года, наголо бривший голову, так что она блестела и казалась намазанной постным маслом, носивший пенсне на синей тесемке, которое делало его удивительно похожим на академика Вильямса - и его действительно иногда принимали за академика Вильямса, - жил в коммунальной квартире по Гендрикову переулку, где занимал две комнаты; большую и небольшую. Проснулся он утром 28 апреля довольно рано, но, по обыкновению, еще с четверть часа лежал в постели и размышлял. Жена, Варвара Тимофеевна, уже поднялась, и было слышно, как она в большой комнате накрывает на стол к завтраку, который скоро будет готов у приходящей домработницы Серафимы. В прихожей звонил телефон, но к нему никто из соседей не подходил, а по коридору катался на трехколесном велосипеде сынишка одного заметного железнодорожника и противно дудел в целлулоидную трубу. Размышлял же Свиридонов о том, что, хотя повсюду нужны партийцы, беззаветно преданные знамени Ильича, хотя личная скромность превосходное качество, а карьеризм - удел работников ограниченных и нечестных, все же хорошо было бы как-нибудь напомнить о себе высшему руководству; ведь, легко сказать, он когда-то участвовал в "эксах" под командой легендарного Симона Аршаковича Камо, одно время был заместителем Цюрупы, с самим Кобой разговаривал пару раз в двадцать втором году, а самое обидное было то, что он вступил на тернистый путь революционера-подпольщика, когда еще никто слыхом не слыхивал ни про Сталина, ни про Молотова, ни про Орджоникидзе и тем более про Ягоду; между тем он занимает скромную должность директора кооперативного техникума, и видов на будущее у него практически никаких. Павел Сергеевич продолжительно охнул и принялся одеваться.
Завтракали по обыкновению молча: Варвара Тимофеевна кушала сосредоточенно, деловито, но, правда, иногда с интересом поглядывала на супруга, поскольку она в нем души не чаяла, домработница Серафима, каковую приглашали к столу из принципа, лопала с аппетитом, даже с жадностью, по-крестьянски, а Павел Сергеевич слепо тыкал вилкой в ломтики жареного картофеля и казнился - ему было очень неприятно, что поутру он поддался фальшивому чувству мелкобуржуазного образца, которое, конечно, не пристало кристально чистому коммунисту.
В начале девятого часа Павел Сергеевич вышел из дома в Гендриков переулок и своим ходом отправился на работу. Утро было чудесное, еще прохладное по-апрельски, но до того тихое и яркое от солнечного сияния, резко повернувшего на весну, что хотелось думать о чем-нибудь радостном и привольном. Тем не менее думы Павла Сергеевича были хмуры: дорогой он думал о том, что великий Октябрь, как ни страшно это предположить, кажется, дал результат нечистый, вот как небрежно поставленные химические опыты дают нечистые результаты, хотя бы даже и потому, что, скажем, он, партиец с большим дореволюционным стажем, вынужден из-за нездоровья Варвары Тимофеевны терпеть у себя дома эксплуатацию человеческого труда в лице приходящей домработницы Серафимы; что, видимо, в революцию следовало бы влить толику свежей крови, дать ей новый, свирепый импульс, чтобы не допустить сползания общества в обывательское болото, и, разумеется, Сталин прав, неустанно раздувая в стране классовую борьбу...
Мимо него шли люди, одетые бедно и кое-как, тащились ломовые извозчики, лениво понукавшие неказистых своих одров, проехал, важно шурша шинами, моссоветовский "линкольн" с никелированным псом на капоте, но Павел Сергеевич их вовсе не замечал и только озадачивался обходить лужи на тротуаре, от которых тянуло смешанным духом конского навоза и керосина. А впрочем, в начале Страстного бульвара он углядел женщину средних лет, судя по всему, восточной национальности, чернявую, с несколько выпученными глазами, вроде бы из тех нечаянно выживших ассирийцев, что испокон веков чистят на Москве обувь; женщина эта была в темно-зеленом платье из подкладочного шелка и в резиновых ботах на каблучке; она так неприятно посмотрела на Павла Сергеевича, пристально, с каким-то каверзным интересом, точно мучительно угадывала в нем старого, полузабытого, но незабываемого врага, что у Павла Сергеевича даже с сердцем сделался перебой.
Добравшись до своего техникума, он поднялся на третий этаж и отпер директорский кабинет, где стоял мертвый, пыльно-бумажно-чернильный запах. Только он уселся на стул, обитый коричневым дерматином, и принялся выкладывать бумаги из парусинового портфеля, как ему сделал визит секретарь партячейки по фамилии Зверюков.
- Я с тобой, Павел Сергеевич, хочу поговорить откровенно, по-большевистски, - завел Зверюков, вытаскивая из кармана дешевую папиросу, которые тогда называли "гвоздиками". - Вот давай прикидывать: дело Промпартии, Шахтинское дело, недавно в Егорьевске расстреляли директора завода, который вовсю развернул вредительскую деятельность на своем предприятии, в Бауманском училище раскрыли организацию террористов... - одним словом, классовый враг не дремлет и постоянно думает, как бы нам подкузьмить. И вот я себя спрашиваю: почему это везде разворачивается борьба, а у нас с тобой за четыре года не замечено ни одного контрреволюционного выступления?.. Может быть, мы ушами хлопаем, может быть, мы с тобой размагнитились и утратили нюх на классового врага?.. Ты меня извини, но если партия нам говорит, что кругом вредители, значит, кругом вредители, и не видеть их может только близорукий перерожденец.
- Мне кажется, что этот вопрос ты ставишь излишне остро, - сказал Свиридонов и зачем-то взял в руки оранжевый карандаш. - Если в нашем техникуме наблюдается тишь да гладь, то это еще не значит, что мы миримся с уклонистами, вредителями и прочими мерзавцами белогвардейской ориентации. Может быть, их у нас потому и нет, что мы на соответствующую высоту поставили воспитательную работу...
- Ну, положим, крокодила агитацией не проймешь.
- Крокодила не проймешь, а наше советское юношество проймешь. И что тут, собственно, не понять: партия большевиков, выражающая волю трудящихся всей Земли, разворачивает невиданное строительство и одновременно ведет непримиримую классовую борьбу ради социальной справедливости, равенства и счастья для всех людей... Это, в конце концов, не бином Ньютона.
- Хорошо, - лукаво согласился Зверюков и затушил папиросу о массивное пресс-папье. - А почему у нас на втором курсе учится Шаховская? Из каких это таких она Шаховских? А что, если она из тех, которые отлично понимают бином Ньютона, но не хотят понять платформу большевиков?! Нет, ты погоди, у меня не все! Почему мы не пресекаем беспорядочные половые связи среди преподавательского состава? Разве нам не известно, что этот разврат объективно работает против нас, потому что человек, запятнавший себя на любовном фронте, рано или поздно скатится в стан классового врага?! И последнее: вот лично ты уверен, что не пригрел на груди шпиона? Не надо смотреть на меня, как солдат на вошь, ты лучше ответь - зачем твоя машинистка таскает домой использованную копирку? Если ты не знаешь, то я тебе намекну: затем, что по копирке можно легко восстановить засекреченный документ...
Свиридонов, каменея лицом, сказал:
- Ты, Зверюков, говори-говори, да не заговаривайся! Полина Александровна, между прочим, партиец с двадцатого года, потому забирает использованную копирку, что работает на дому. И не надо всех стричь под одну гребенку! А то и я тебя могу заподозрить в том, что ты тайно проводишь троцкистскую линию, ставя под удар лучших большевиков... Ну согласись, что это выходит глупо...
- Да нет, это уже называется не "глупо", а это называется - ты так, товарищ Свиридонов, больше, пожалуйста, не шути. Как партиец партийцу тебе скажу: не шутейное сейчас время, такое время, которое стремится вперед под лозунгом "кто кого"! А у нас с тобой, Павел Сергеевич, как поглядишь, кругом сплошные недоработки.
Свиридонов собрался было сказать в ответ, что он не второй день в партии и ему не надо устраивать политчас, тем более агитировать за линию Центрального Комитета; но главное, он захотел сказать, что, дескать, ничто так не драгоценно в любом настоящем деле, как чувство меры, и, разумеется, обострение классовой борьбы - процесс объективный, необходимо полирующий кровь социалистической революции, однако босяцкий подход к этой борьбе может привести к трагическим результатам, что уже не раз случалось в истории человечества, взять хотя бы учение Иисуса Христа, который, возможно, был видным революционером своей эпохи, а церковь опорочила прогрессивную сущность его учения эксплуататорской направленностью, инквизицией, крестовыми походами и массой глупых условностей, каковые отвращают от христианства всякого мало-мальски культурного человека... Но, зная Зверюкова как партийца необразованного, грубого и простого той самой простотой, которая хуже воровства, Свиридонов сказал только:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11