– Это шутка?
Смех дочери подчеркнул странную тавтологию вопроса. Нет, значит, не шутка. Не розыгрыш. Скорее всего Настька успела проверить: реально ли существует на Гороховой ЧП “Шутиха”? И оказывает ли гражданам свои услуги – чудные, малопонятные, с бубенчиками. В Настькином детстве вечно занятая мама сто раз заказывала на дом клоунов, Дедов Морозов и прочих Дональдов Даков, компенсируя лихими наемниками недостаток материнского внимания.
Сейчас “Шутиха” представлялась ей чем-то смутно знакомым. Придет дядя в колпаке, развеселит, споет песенку, расскажет скабрезный анекдот...
– Тебе одного шута мало? Сразу после развода решила второго завести?
Дочь ковырнула мороженое. Пересыпала шоколадную стружку с левого шарика на правый. Размазала сироп. Зная любимую мамочку, что называется, от каблучков до шляпки, Настька ждала конкретного вопроса, и он не замедлил явиться на свет.
– Сколько это стоит? – осведомилась Галина Борисовна, внутренне понимая, что соглашается. Так было всегда. Стоило Настьке замолчать и нахохлиться, как от дочери начинали струиться невидимые флюиды. Их действие было столь же волшебным, сколь и прогнозируемым: сперва родительница принималась скрипеть, потом – категорически отказывать, грозя всеми карами, мыслимыми и немыслимыми, и наконец – исполнять прихоть ребенка. Шаповал знала это, в последнее время опуская первые две фазы или сокращая их до минимума. Да, непедагогично, зато удобно. Слегка напоминает дачу взятки старому знакомому: достаешь конверт без предварительной артподготовки, верительных грамот или осторожных, как ухаживание за малолеткой, реверансов.
Папина девочка. Вся в Гарика.
Не жнет, не сеет, а хлеб насущный днесь вынь да положь.
Когда Настька назвала цену, окончательно выяснилось: ЧП “Шутиха” – это серьезно. Это очень серьезно. Клиентура, способная оплатить требуемый гонорар, не те люди, с которыми можно шутить. Верней, шутить-то, видимо, можно, снимая неврозы и стрессы, но при этом честно отрабатывая каждый миллиграмм заказанного веселья. Бубенцы небось золотые. И колпак от Версаче.
– Ты, мама, не расстраивайся, – утешила чуткая дочь. – Это еще дешевый контракт. Если с членовредительством, то намного дороже.
– Обижаешь, мышка! Гулять так гулять! Возьмем с членовредительством, а?!
Глядя на задумавшуюся Настьку, Галина Борисовна отчетливо увидела, что глупая, вымученная попытка перевести разговор в фарс провалилась.
Нет, – после долгих раздумий сказала Анастасия. – Я так не хочу. Разве что побои средней степени... Они говорили, это очень разгружает психику. Мам, ты оплатишь побои?


Глава вторая
“ПО УЛИЦЕ ШУТА ВОДИЛИ...”

О, сосед!
Был он вован из тех вованов, кто пишется с заглавной буквы лишь в силу причуд этического императива, чья родина – анекдот, чей девиз – “Homo homini patsanus est!”, кто громоздок, как декорации к “Борису Годунову”, естественен, словно младенец, обгадивший пиджак министру культуры, доброжелателен, будто остаточный принцип финансирования, выразителен, как ненормативная лексика шпалоукладчицы Клавдии, и вы таки будете смеяться, но от окружающих он требовал малого: вслух звать его – Вован.
– Доброе утро! Володенька, извините, но ваша машина...
– Ы?!
– Утро, говорю, доброе! Джип, говорю, ваш...
– Ы-ы?!
– Вован, убери джип на хрен! Я выехать не могу!
– Нет проблем, Галчонок! Айн момент!
О-о, сосед! Скажи нам ты, кого любит душа наша: где пасешь ты? Где отдыхаешь в полдень? К чему нам быть скитальцами возле стад товарищей твоих?! Возлюбленный наш бел и румян, лучше десяти тысяч баксов, голова его – твердыня без башен, обращенная к пляжам Канар, глаза его – фары “Мерседеса” “шестисотого”, могучего, пастыря “Запорожцев” в долине фольклора, щеки его – жар сауны благовонной, текила под языком его, и аромат шашлыка источают уста; обилен телом ты, как совместное кыргызско-ирландское ООО “Иов Кырдык” – надеждами инвесторов, грозен, как полк УБОП со знаменами, руки твои – жезлы стражей с большой дороги, сильные, полосатые, стригущие львов и баранов на путях их, за козла ответил ты, фильтруя базар, кедр ливанский в штанах твоих, цепь на мощной шее твоей – прелесть чистая, конкретная, и соразмерность звеньев; и весь ты – любезность. Вот кто возлюбленный наш!
...и торгуешь ты майонезом.
Сейчас же Вован выгуливал на сон грядущий своего любимца Баскервиля, кобеля страшного, как налоговая инспекция, но добродушного, как она же после разговора с глазу на глаз. Был Баскервиль противоестественным ублюдком ищейки и мастифа, зачатым во грехе. Во всяком случае, так уверяли эксперты кинологического общества “Муму”, сперва придя в ужас от заказа клиента, но после недолгих колебаний устроив этот жуткий мезальянс. Так оно было или иначе, но пес вышел на славу: оживший кошмар, дьявол с единственным, хотя существенным изъяном – обитай наш друг в глуши Гримпенской трясины, разгуливая по ночам, когда силы зла властвуют безраздельно, сэр Чарльз до ста лет оставался бы хозяином Баскервиль-холла. Вован очень стеснялся доброго нрава любимца и, шутейно борясь с собакой в присутствии посторонних, настойчиво добивался рыка и приличествующего оскала; впрочем, без особого успеха.
Окрестные же шавки, видимо, полагали пса воплощеньем депрессивного психоза, даже не пытаясь облаивать.
Но странное дело: сегодня в лапе Вована были зажаты не один, а два поводка, и на конце второго, сунув голову в строгий ошейник, разгуливал некий гражданин в тельняшке и камуфляжных, протертых на коленях штанах. Гражданин резво трусил вдоль обочины, больше на четвереньках, но изредка подтверждая гордый статус прямоходящего, обнюхивал следы шин на дороге, взрыкивал на Баскервиля, крайне обрадованного таким соседством, и даже погнался было за беременной кошкой, но быстро передумал, оставил кощку шумно сходить с ума в кроне акации и вернулся к обнюхиванию. Экстерьер подозрительного гражданина вполне соответствовал габаритам красавца-кобеля, а также масштабам Вовановых запросов, если помнить, что бравый торговец майонезом, по слухам, в дни бурной юности, незадолго до титула районного рэкетмейстера, брал греко-римское серебро на ковре чемпионата Европы.
– Вован! Эй, Вован! Сдурел?
– Он его в карты выиграл...
– В подкидного?
– В переводного. Через “Western Union”.
– Не-а! Это за долги!
– Дяденька! А дяденька! Куси Мурку!
– Фас!
– Товарищ! Как вам не стыдно?!
Риторичность последнего вопроса вопияла к небесам. По всему видать, товарищу не было стыдно никак. Он бегал, нюхал и чесался. Щеки его лоснились синевой щетины, сноровка передвиженья на “четырех костях” выдавала большой опыт, но в целом впечатления мученика или раба Зеленого Змия, за трешку согласного на позорный выгул, он не производил. Встань гражданин, сними ошейник и пойди себе прочь – вполне бы мог, согласно Горькому, звучать гордо. А Вован, красный, потный и счастливый, как Паваротти, взявший “фа” в IV октаве, наслаждался вниманием публики. В шортах цвета хаки и футболке навыпуск, он заслуживал быть рекламой чего угодно, где требуется обилие здорового тела и духа. Например, нового майонеза “Соловушка”.
Никогда раньше Галина Борисовна не видела соседа таким довольным.
– Погоди, Мирон, – она внимательно следила за представлением, медля покинуть машину. – Одну минуточку.
– Хоть десять, – кивнул Мирон, похожий бесстрастием на китайца-даоса с этикетки чая “Смех медузы”. Умением же превращаться в соляной столб, пока хозяйка занимается делами, он соперничал с излишне сентиментальной женой Лота, что было в общем-то неудивительно при отчестве Герш-Лейбович.
Тем временем гражданином на поводке заинтересовалась местная золотая молодежь. Золотой, равно как и местной, она была условно – обитатели спального монстра-стотысячника, микробы бледной колонии микрорайонов, именуемой в народе “Пырловкой”, сюда они ходили отдыхать бурной душой. Отдых души включал обзор архитектуры частных коттеджей, склонение буржуев по падежам и вялые, а главное, сугубо абстрактные грезы об экспроприации. Возглавлял стаю некий Казачок, мужчина отсидевший, самостоятельный и видавший виды. Прозвище свое Казачок получил отнюдь не по причине сложных ассоциаций с родовой фамилией Засланный, а из-за привычки, подводя итог спору, напевать раздельно, по складам, словно вбивая каблук в скрипучую половицу: “Ка-за-чок!” Обычно после этого довода кураж оппонентов мигом иссякал, потому что дрался Казачок конкретно и деловито, как санитар в буйной психушке. При этом отчетливо разделяя агнцев и козлищ, пациентов и докторов, ни разу после отсидки не влипнув в дурную историю. Именно Казачок однажды объяснил желторотикам спальной Пырловки азы житейской мудрости, и птенцы уяснили вред следующих действий, как то:
а) топорщить перышки на Вована;
б) грубить Галине Борисовне;
в) громко пропагандировать ночью народовольческие идеи;
г) разное.
Сейчас они, беря пример с академиков в репринтном издании “Махабхараты”, ограничились комментариями.
– Ну, блин, козел! – сказал Шняга, лопоухий дылда с мощным, сократовским лбом дауна.
– Козел, в натуре! – согласился Чикмарь, он же Арнольд Чикмарев, больше всего на свете стеснявшийся собственного имени.
– Козлина! – подытожил Валюн, слывший меж пырловцев эстетом за способность переиначивать слова. – С рогами!
Казачок отмолчался, внимательно следя за прогулкой Вована. Как раз сейчас, спустив гражданина с поводка, счастливый хозяин затеял с выгуливаемым шутейную борьбу – на зависть слюнявому от ревности Баскервилю. Но связь времен вдруг распалась без предупреждения, практически игнорируя наше благотворное вмешательство. Мы бы, как Лица Третьи, интеллигентные и условно-романтичные, предпочли бы турнир по придворному сумо: 1174 год, правление микадо Такакуры, как раз перед началом смуты Гэмпей, – или на худой конец первый выход Ивана Поддубного, 25-летнего грузчика, на манеж Феодосийского цирка в 1896 году, когда даже знаменитый Лурих был туширован за две минуты; но, увы, судьба-злодейка распорядилась иначе.
Футболка с шортами уступили место трико в полосочку, стянутым в талии широким поясом из кожи, делая Вована похожим на жирную нетрудовую осу. Зато гражданин, спущенный с поводка, обрел куцые штанцы до колен, башмаки-корыта и подтяжки на голое, крайне волосатое тело; лицо гражданина, и без того вульгарное, скрылось под маской гориллы. Толпа коверных в составе Чикмаря, Шняги и эстета Вал юна заахала, заохала, прославляя мужество атлета, рискнувшего бросить вызов дикой твари, а шпрехшталмейстер Фрол Емельяныч Казачок-Засланный оправил вороной фрак и, мелкой рысцой выбежав на центр арены, возгласил козлетоном:
– Дамы и господа! Сейчас состоится борьба по римско-парижским правилам между знаменитым атлетом Вованом Майонезовым и кровожадным обезьяном Жориком из джунглей Южной Гваделупии! Победитель получает приз в сто рублей! Спешите видеть!
Ахнув, Галина Борисовна оправила шляпку из итальянской соломки, а кучер Мирон терпеливо дождался, пока хозяйка выйдет из кареты и займет свое место в ложе бельэтажа, после чего сдал экипаж задом, намереваясь поставить лошадей в стойла и принять рюмочку горячительного в трактире “Диканька”. Кучера рюмочка интересовала куда больше всех атлетов и горилл на свете, от Полтавы-колбасницы до чайного острова Цейлон, ибо был Мирон стоиком и фаталистом.
Но оркестр уже сыграл “Прощание славянки”, и грянул бой.
Далее, под восторженный хор зрителей, злобный обезьян Жорик был повержен во прах дюжиной разных способов. Разумеется, это был не знаменитый “гамбургский счет” и даже не Феодосийский цирк, о котором мы имели честь упоминать, – так, балаган-шапито месье Ломброзо, установленный проездом в Житомире, Жмеринке или какой-либо иной дыре из тех же краев алфавита. Но пот был настоящим, утробные вопли обезьяна наводили ужас, чтобы не сказать, ввергали в панику, атлет Майонезов пыхтел агрегатом братьев Черепановых, а шпрехштал Казачок шпрехал вовсю, выкрикивая привлекательно, но малопонятно:
– Бра-руле! Двойной нельсон! Дал-в-хлёбово! Тур-де-тет! Бряк-по-мусалам! Тур-де-бра! Кранты! Туше!!!
Гваделупское чудовище пресмыкалось во прахе, вымаливая жизнь и долю в призовых ста рублях, атлет Майонезов мало-помалу превращался в счастливейшего из смертных Вована, растекался туманом балаган, – и лишь троица коверных глухо увязла в романтике, бессильна вернуться к будням.
– Круто! – просипел Шняга, пылая ушами.
– Блин, круто! – подтвердил обалделый Чикмарь, готовый сейчас простить людям все, даже собственное имя Арнольд.
– ...ть! – согласился эстет Валюн, временно утратив дар словотворчества.
Вован же, приладив поводок, уводил гражданина и вдребезги разобиженного Баскервиля прочь. Уводил медленно, желая до конца насладиться триумфом. Проходя мимо Галины Борисовны, он задержался еще на минутку:
– Видала, Галчонок? Какой пацан, а?!
– Это ваш... э-э-э... Это ваш друг, Вован? – только и сумела выдавить Шаповал.
Гражданин с четверенек облаял даму, собрался было на радость возликовавшему Баскервилю пометить скамейку, даже расстегнул левой рукой штаны, но тут хозяин строго одернул нахала, и гражданин заскулил, пятясь.
Вован густо расхохотался, мучась одышкой:
– Друг? Ну ты и сказанула, подруга! Это мой шут!
ФИЛОСОФСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Если ты, о бык среди потребителей печатной продукции, уже дочитал до этих строк, скрывающих в себе исток бытия, —ты, несомненно, понял, что в сей книге на 7-м уровне астрал-подтекста разворачивается сущность воззрений лучшего из триждырожденных, просветленного хасид-йогина Шри Джихадбарлала Абрахмы Рабиндрановича Шивы-младшего, изложившего доктрину учения “Левая нога джнянина” в мантре для тенора и баритона с оркестром:
Шам-бала, Шам-бала, Шам-балалайка, Шам-бала, Шам-бала, Шам-балала, Ом-балалайка, Хум-балалайка, Шам-балалайка, Шам-балала!
Если ты, бык, этого еще не понял, читай дальше.
1 2 3 4 5