— Лиза, вернись!
Разбуженная огнем, из соседней комнаты выбежала сестра Анохина — высокая, костлявая, большеглазая, с растрепанными по синему халатику жидкими косицами. Испуг на ее бледном длинном лице сменился выражением улыбчивой виноватости, какое бывает у глухонемых, когда они плохо понимают, что происходит. Потом она засмеялась — звонко, как ребенок, и, мыча что-то свое, застучала кулачком в сухую плоскую грудь, дернула Лизу за рукав и стала крутить перед ее лицом быстрыми пальцами.
— Узнала, Сонечка? Спасибо, милая! Спасибо! А Кешка вон твой не узнал — морду на сторону воротит!
Обняв глухонемую за плечи, Лиза заглянула ей в глаза, провела ладонью по щеке.
— Тебя-то он еще терпит, убогая ты моя? Скоро он и тебя из своей жизни выгонит. Да ты не плачь — авось на ком-нибудь и подавится.
Анохин слушал ее хулу, весь дрожа от бессильной ненависти. Глухонемая согласно кивала головой, улыбалась. Но когда Лиза, пожав ей руку, пошла к порогу, Соня кинулась следом за нею, жалобно взвизгивая, хватая за полу стеганки. Иннокентий в два прыжка догнал сестру и, грубо толкнув, отбросил ее к стене.
— Куда лезешь, полоумная! Не суйся не в свое дело!.. Глухонемая, морщась от боли, прижалась к стене и с ужасом смотрела на взбешенного брата. Губы ее беззвучно шевелились, в темных больших глазах стыл немой укор.
Телеграмму принес рано утром Сысоич. Он был густо запорошен снегом и до самых глаз закутан ворсистым заиндевелым шарфом. Глухо стуча промерзшими валенками, он не спеша размотал шарф, бережно содрал с реденькой сивой бороды кусочки льда.
— Ты, девка, не пужайся,— сказал он, глядя на Ксению слезящимися от ветра глазами, обнажая в улыбке бескровные десны.—А то вот однова был случай... Как раз том годе, когда у твоего отца корова пропала. - Какая корова?
— Да пестрая! Не помнишь, поди?.. Как сквозь землю провалилась, да и только... Уж и на цыган плохо подумали, хотели их тряхнуть, а она тут объявилась — забрела аж в другой район, верст за полсотни. И чего ее
черт туда занес!
— При чем тут корова? — начиная нервничать, нетерпеливо перебила Ксения.
— Экая ты, девка, беспонятная! — Сысоич затряс перед нею кулаком, в котором была зажата телеграмма.— В тот же день, как она заблудилась, я и забрел без особой нужды на почту. Мне почтарь и говорит: «Отнеси, дескать, телеграмму Нефеду Кривому, а то, мол, у нас письмоносцы все разошлись. Обрадуешь старика, он с радости, гляди, расщедрится и выпить поднесет...» Ну, Нефеда-то ты, надеюсь, не забыла?
— Да помню, я все помню!
Не выдержав, Ксения выхватила из рук Сысоича телеграмму и быстро прочитала небрежно набросанные на бланке слова: «Приедем вторник вещами встречай у нашего дома отец».
— Что же вы не могли раньше-то принести? — досадуя, спросила она.— Ведь телеграмма со вчерашнего дня
в райкоме лежит!
— А ты что, запамятовала, что у нашей секретарши, у Варюшки, не райком в голове, а Витька?
— Какой еще Витька?
— Да жених! Кончил фэзэо, три года штукатуром работает, денег зашибает поболе, гляди, нашего Коробина...
— Спасибо вам, дедушка,— сказала Ксения и засуетилась.— Наши вот уже едут... А я только что узнаю...
— Ты что ж, вроде и не рада?
— Нет, нет,— словно оправдываясь, сказала Ксения.— Просто я не ждала их так быстро, а дом-то наш... В нем же никто не жил столько лет!
— Эка невидаль! Повалит дым из трубы — тут тебе и жизнь пойдет. В своем доме и черт не страшен.
Проводив Сысоича до сеней, Ксения вернулась в ком-пату и снова перечитала телеграмму.
«Удивительный все-таки человек отец!—думала она, расхаживая из угла в угол и комкая в кулаке бланк.— То его никак по уговоришь, то сам срывается с насиженного
места в дикие холода, и вот, пожалуйста, устраивай их, когда я сама не знаю, где я буду теперь!»
Случись это до нашумевшего собрания, Ксения, конечно, была бы рада возвращению родных, но сейчас, когда в ее жизни все перепуталось, когда ее отстранили от работы и будущее виделось смутно, неопределенно, приезд отца, матери и братьев нежданно все усложнял. Ко всему прочему ей вообще не хотелось, чтобы они узнали обо всей этой скандальной истории с собранием в Черемшанке до тех пор, пока все не уладится. Это может так повлиять на отца, да и на братьев, что они, не долго думая, повернут обратно в город, и тогда возникнет новый скандал.
Как назло, не было рядом Васены — она разъезжала по колхозам, подыскивая себе подходящее место, все смотрела, привередничала, отказываясь остаться работать в родной Черемшанке. Ее, видите ли, не устраивало помещение бывшей церкви!
«Но что же я сижу, когда они, может быть, уже подъезжают к деревне? Надо хоть Иннокентия предупредить!» — подумала Ксения и, набросив на голову пуховый платок, рванула с вешалки шубу.
На крыльце ее обдало снежной пылью, запорошило глаза. Белые крыши курились поземкой, над ними метался косматый дым — ветер то вздыбливал его, то сбивал вниз, и он пластался по скатам сугробов, кипевших пенными гребнями.
Чуть наклонясь вперед, прикрывая локтем лицо, овеваемая свистящими вихрями, Ксения с трудом выбралась на дорогу. Здесь поземка неслась, как стремительный горный поток, сквозь нее тусклой сталью блестели отшлифованные санными полозьями колеи.
Ветер дул Ксении в спину, иногда грубо толкал ее, и тогда она клонилась, словно падала вниз, чтобы удержаться на ногах.
«Только бы Кеша оказался дома,— думала она.— И все будет хорошо».
После всего, что случилось с нею, она ни за что не пошла бы к нему в райком. Она не хотела ни с кем там встречаться, и не потому, что стыдилась чего-то, нет, скорее она обижалась на то, что люди, которых она считала верными товарищами, не могли оградить ее от обиды. Выгнали человека ни за что ни про что, и как будто так и надо! И все молчат, ни один не явится к секретарю и не потребует, чтобы он изменил свое постыдное решение. Если бы
Иннокентий не был ее женихом, он, конечно, давно бы защитил ее!
Каждый день Ксения ждала, что ее вызовут на бюро и разберутся во всем, и тогда — она была непоколебимо уверена в этом — справедливость восторжествует. Но Коро-бин, видимо, дожидался, когда завершит свою работу посланная в колхоз комиссия. Он словно нарочно, как бы мстя ей за непослушание, назначил председателем этой комиссии Иннокентия, чтобы сразу связать его по рукам и ногам и не дать Кегле возможности помочь ей. Не случайно ввел он в комиссию и быстро делающего свою карьеру
Мажарова.
Если бы у нее имелись -какие-нибудь факты, она, не колеблясь ни минуты, даже при теперешнем отношении к ней, пошла бы в райком и раскрыла бы всем глаза на Мажарова. Но, к сожалению, кроме интуитивного недоверия и убеждения, что Константин низкий корыстолюбец, у нее никаких доказательств не было. А кто в наше время станет верить каким-то подозрениям, не подкрепленным никакими фактами? Можно только оконфузиться, даже помочь Мажарову сильнее укрепиться. Но все равно она не оставит его в покое, пусть он не надеется и не думает, она будет бороться с ним до конца, пока не поймает его на двуличии, на подлости и не разоблачит перед всеми! Она не пойдет на сделку со своей совестью, чем бы ей ни грозила эта история в Черемшанке!
Задумавшись, Ксения чуть не упустила Анохина. Он вышел из калитки и зашагал в другую сторону.
— Инно-о-ке-е-нтий!
Ветер смял ее крик. Анохин уходил все дальше, не оборачиваясь, выпрямясь во весь рост,— он никогда не прятал лица от ветра. Ксения крикнула еще раз и побежала. Наконец, точно почувствовав, что его догоняют, Анохин оглянулся и остановился.
— Здравствуй, Кеша,— запыхавшись, выдохнула она и схватила его за руки, чтобы не упасть.— Когда ты из Черемшанки? Вчера? Сегодня? Ну, закончила комиссия
свою работу?
Глаза Иннокентия были полны незнакомой настороженности. Он смотрел на нее так, словно знал что-то, о чем не решался сказать ей.
— Формально там, по-моему, и делать было нечего! — Иннокентий спиной загородил Ксению от ветра.— Если бы не новенький, мы бы давно навели полный ажур, но он все дело портит...
— Я так и знала!
— Что ты знала?
— Да нет, это я так...— Она на мгновение растерялась.— Ты ведь говоришь про Мажарова? Да? Но что он может понять во всей этой истории, когда без году педелю работает у нас... И что ему нужно?
— Я и сам не пойму! — Анохин оглянулся по сторонам, хотя на улице не было ни души и вокруг крутила свои белесые смерчи вьюга.— Ты понимаешь, лезет в каждую щель, задает сотни вопросов, будто пришел в колхоз на экскурсию. Ненормальный какой-то! Он так вчера разозлил меня, что вечером я сбежал сюда, хочу посоветоваться с Коробимым, а то оп нам всю обедню сорвет...
— Но что оп там ищет?
— Вот и я его об этом спрашиваю, а он говорит, что хочет во всем разобраться до мелочей. Вчера, например, начал обход по избам.
— Что за обход?
— С целью изучения жизни колхозников. Сидит в каждой избе по часу, по два, пьет чай и рассуждает на самые различные темы... Прислали какого-то народника! Намучаемся мы с ним... И упрямый как бык! Я ему говорю: поедем вместе, поговорим обо всем в райкоме, а он в ответ, что лучшей инструкции, чем сама жизнь, он не знает. И черт меня угораздил согласиться войти в эту комиссию, да еще с таким помощником!
Ксения смотрела то на рассерженное лицо Иннокентия, гладко выбритое, красное от ветра, то на его блестящее темно-коричневое кожаное пальто, по которому скользили, не прилипая, сухие снежинки, и недоумевала -почему Иннокентий ничего не спросит о пей самоё Поинтересовался хотя бы, как она себя чувствует.
— Вот на, полюбуйся! — Ксения выхватила из кармана скомканную телеграмму.
— Н-да-а,— неопределенно промычал он.
— Что «да»? — начиная раздражаться, спросила Ксения.— Ведь ты же знаешь, что в нашем доме хоть волков трави!
— Но при чем тут я?—удивился Анохин.— Ты говоришь об этом так, как будто я в чем-то виноват перед тобою и перед твоими родственниками. И вообще я не понимаю, чего ты волнуешься? Они не маленькие, прекрасно знают, на что идут. Поживут с недельку-другую у родни, а тем временем приведут дом в порядок.
«Да, но я не для того пришла к нему, чтобы он разго-
варивал со мной как с девчонкой! — неприязненно подумала она.— Мог бы понять, что мне нелегко сейчас!»
— Давай так сделаем, Ксюша,— спокойно сказал Иннокентий.— Ты иди в Черемшанку, встречай там своих, а я попытаюсь связаться с правлением колхоза и выяснить, чем они смогут помочь вам в первую очередь. Мне помнится, ты как-то говорила, что твои братья большие мастера на все руки — это же здорово!
«Какое это имеет сейчас значение? — подумала Ксения, но не стала упрекать Иннокентия.— Неужели он забыл, что я уже целую неделю не работаю? Что мне стыдно показаться "на улице? За что меня так унизили?»
Иннокентий вообще вел себя сегодня как-то странно. Все время, пока говорил с нею, он поглядывал по сторонам, точно боялся, что их увидят вместе. Ну и что, если увидят? Разве они чужие друг другу? Или его беспокоит что-то другое? Тогда пусть скажет прямо, как положено мужчине, мужу наконец!
Его красивое лицо с туго натянутой на скулах румяной кожей, с застрявшими в густых бровях снежинками показалось ой отчужденно-суровым и недобрым.
— Все будет хорошо, только ты не волнуйся! — сказал вдруг Иннокентий и, задержав ее руку в варежке в своих ладонях, улыбнулся, показывая ровные фарфорово-
белыё зубы.
За эту улыбку она сразу простила ему все — и странную черствость, и непонимание — и устыдилась своих недавних мыслей. Ему тоже ведь нелегко во всей этой истории! Он оказался между двух огней, и выбраться из них, не опалив ни ее, ни себя, кажется, почти немыслимо.
Когда она, вобрав голову в плечи, зашагала дальше, Аноин точно спохватился и крикнул:
— Ксюша!
Они снова двинулась навстречу друг другу, борясь с на- летевшим вихрем. Снег вокруг кипел, забивая глаза. Покрыв их с ног до головы мучнистой пылью, вихрь умчался дальше, поднимая с дороги снежные тучи, ввинчиваясь белыми спиралями в воздух.
Подойдя вплотную к Ксении, почти касаясь ее своей грудью, Иннокентий заговорил, прерывисто дыша ей в лицо:
— Ты только не обижайся на меня, ладно?.. Я не нахожу себе места, думаю день и ночь, как нам выпутаться из этой беды, понимаешь? Я ни в чем тебя не виню, скорее виноват я сам, что не поехал тогда с тобой...
— При чем здесь ты? Я тоже не имела понятия, что делается в колхозе, и, если бы не собрание, я и теперь бы ходила с завязанными глазами. Ну что бы ты сделал? Стал бы кричать на людей, убеждать в том, что, несмотря
ни на что, они должны согласиться с райкомом? Так, что ли?
— Ну что сейчас об этом,— уклончиво ответил Иннокентий.— Важно тебя вызволить... И тут нужно действовать осторожно и обдуманно. Если даже поначалу тебе покажется, что с тобой поступают не совсем справедливо, ты не принимай близко к сердцу, прошу тебя! Ко-робин не может оставить твой поступок безнаказанным, не забывай, что над ним есть тоже рука. И если мы отнесемся к этому либерально, нас в обкоме так поправят, что всем не поздоровится.
В том, о чем с жаром говорил ей сейчас Иннокентий, были своя логика и правда. Ксения сама не раз убеждала иных коммунистов, когда персональные их дела разбирались на бюро, что они должны иметь мужество признать вину, и все-таки последние слова Иннокентия возмутили ее, и она, усмехнувшись, спросила:
— Значит, ты считаешь, что главное в этой истории, чтобы райком ни в чем не упрекнули? А то, что на самом деле случилось в колхозе, и то, правильно или неправильно сняли меня с работы и создали персональное дело, это тебя не заботит?
Анохин, казалось, не обратил внимания на ее раздражительность, весь поглощенный своими мыслями.
— Обдумай все и не говори на бюро ничего лишнего, не упрямься, когда зайдет речь о твоей ошибке, не выводи всех из терпения, и все будет в порядке!..
— Не понимаю! — Она уже начала волноваться.— Что значит в порядке? А колхоз? Или ты считаешь, что я поступила неверно, поверив людям и согласившись, что им нужно менять своего председателя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53