Без карты трудно было определить, где мы находимся в данный момент, и куда нам следует лучше идти. Карты города у нас с собой не было, а из горящего города нужно было поскорей уходить. Пожар охватил всю южную часть и вокзальную сторону города. Я смотрел на море огня и думал – город сгорит за ближайшие дни. Пламя повсюду бушует, гудит и набирает – силу! Огонь перебрасывается с одного здания на другое в одно мгновение. Это происходит так быстро, что не успеваешь даже глазом моргнуть. Разогретая до предела стена соседнего деревянного дома покрывается слоем огня в доли секунды. Лизнул её огонь широкой кистью красного пламени, и она из бледно-серой вдруг стала ярко-огнедышащей. Через несколько дней в городе останутся голые каменные стены, пустые коробки [домов], обгорелые остовы печей и одиноко торчащие в небо трубы. Кое-где из золы и пепла будут торчать спинки железных кроватей, обгоревшие [помятые] листы железной кровли. Над городом повиснет сизо-черным облаком удушливый запах паленого жилья, сгоревшего тряпья и отбросов. Мы стоим на углу двух мощеных улиц. Слева и справа пылающие дома. Мне нужно снова выбрать направление по какой из этих улиц лучше идти. Куда ведут эти дороги? По какой из них мы выйдем на северную окраину города? Мои уставшие солдаты стоят позади. ************************ Они ждут и выжидательно смотрят мне в спину. Я это чувствую и тороплюсь. Но вот наконец я решаюсь, выбираю ту, что уходит влево, и мы медленно трогаемся с места и уходим куда-то в темноту.]
– 3- Идти приходится часто прижимаясь к одной стороне улицы. ****** Другая охвачена пылающим огнем. Едкий дым застилает и режет глаза. Иногда приходится по одному, прикрыв лицо рукавом шинели, перебегать вдоль узкого пространства между пожарами. Говорят, что при кремации умерших людей, они в огне начинают шевелить и двигать суставами. Возможно от огня натягиваются сухожилия. Случается это или нет, утверждать не берусь. А вот во Ржеве, в горящих домах я сам видел, как домашние вещи, детские коляски, железные кровати, луженые самовары в неистовом огне корёжились, кривились и изгибались как живые. В огне рушилось всё, не только крыши и стены, вверх улетали железные листы кровли, сгорали и ломались, как спички, толстые бревна, рушились, кирпичные ****** стены. Но вот позади остались огненные клубы дыма и пылающие здания. Мы медленно уходим в темноту пустынных улиц и закоулков. Мощеная булыжником мостовая должна нас вывести на тихую окраину города. Солдатам нужен отдых. Считай, уже целые сутки мы на ногах! Силы у людей уже на исходе! Мы долго и медленно идем стуча стальными подковами сапог по мостовой и этот звук солдатских сапог раздается в гробовой тишине особенно зловеще. Темная улица неожиданно свернула и так же внезапно оборвалась на краю открытого непроглядного поля. Мы оказались на окраине Ржева. Самым последним у дороги стоял небольшой деревянный дом. Окна закрыты плотными ставнями. Дверь поперек опоясана стальной перекладиной, а на нее навешен массивный замок. Склад не склад! На магазин тоже не похоже! По середине дома высокое в четыре ступеньки крыльцо. Крыша железная, и под ней никакой казенной вывески. Мы вышли из города неожиданно и поэтому сразу остановились. Вперед, в темноту уходила мощеная дорога, по которой мы только что шли. Я огляделся кругом. Рядом со мной старшина Сенин, солдаты чуть сзади стоят у забора. Небольшие деревянные дома, больше пoxoжие на деревенские избы. Они чернеют по обе стороны улицы сзади. Впереди открытое поле и никакой практической видимости на сотню шагов. Здесь воздух чист. Носом потянешь – ни запаха, ни гари. Только осевшая ранее копоть першила в горле.
– Где заночуем? – спросил я старшину.
– Дома все маленькие. В один дом все не влезут. Старшина не успел ответить. Кто-то из стоявших сзади солдат чиркнул спичкой и решил закурить. На мелькнувший огонь из темноты, со стороны открытой дороги сразу полоснул пулемет горящими трассирующими пулями. ******
– 4- ******[момент], что ложиться не надо. Старшина Сенин тоже остался стоять, сопровождая их взглядом. Мы смотрели вперед, туда, где дорога уходила в темноту и резко опускалась вниз. Оттуда из низины в нашу сторону летели горящие [в воздухе] пули. Следом за первой очередью ещё несколько длинных очередей разрезали темноту и задребезжали по соседней железной крыше. Мы невольно пригнули головы, но остались стоять. Было слышно, как ударили они и завизжали по кровельному железу. Но что в этом обстреле было странного и необычного? Ни окрика – Стой! Кто идёт! – ни других русских слов [и матерщины, ни немецких]. Я не подал своим солдатам команду – Ложись! Все произошло само собой в одно мгновение. Солдаты увидели пули, быстро отбежали назад и теперь, прижав животы, лежали в придорожной канаве. Мы со старшиной стояли и смотрели, откуда бьет пулемет.
– Кто это, немцы или наши? – сказал я вслух глухим негромким голосом.
– Если это наши, почему не окликнули, как положено и бьют без разбора по своим?
– Это немцы, товарищ лейтенант! – сказал старшина хриповатым басом.
– Они могли подойти к городу по железной дороге со стороны Оленино! – [добавил он] Я поднялся по ступенькам на открытое со всех сторон крыльцо и решил высоты посмотреть, откуда бьет пулемет. Они не должны меня видеть в темноте, решил я, прямое попадание почти невозможно. Старшина оглянулся назад, он что-то сказал лежавшим в канаве солдатам. Солдаты по возрасту все были гораздо старше меня. Их жизненный опыт подсказал им, что здесь стоять нельзя, можно схлопотать пулю. Они сразу отбежали назад и спрятались в канаву. А я, на то и лейтенант, чтобы стоять на крыльце и смотреть вперед на дорогу. Я должен решать, что дальше делать. Мы со старшиной переждали обстрел, хотя каждый из нас мог получить шальную пулю в живот [запросто], возьми пулемет прицел несколько ниже. Под пулями мы были впервые и естественно не совсем понимали, как они убивают людей. У нас при себе даже перевязочных средств не было. При отправке из Москвы все думали и полагали, что по прибытии на фронт нам их выдадут и всем обеспечат. Но обстановка сложилась так, что мы остались без перевязочных средств. Мы стояли по-прежнему и смотрели в темноту, я на высоком крыльце, а старшина на четыре ступеньки ниже.
– А может это наши? – спросил я старшину, спускаясь по ступенькам на землю.
– У наших, лейтенант, я трассируюших [до сих пор не видал]. Мы стояли в раздумьи, молчали и не знали что делать. Посвист пуль на время прекратился. Но вот пули снова со звоном ударили по крыше и заставили нас приг- ************
– 5- вали настоящие пули. Они издавали какой-то противный дребезжащий звук. Я не представлял себе, что они могут вот так просто царапнуть и лишить жизни человека. А солдаты мои разбирались в этом [куда] лучше меня. Они сразу прикинули, что соваться вперед им не следует. Я видел впереди, как пули, пролетая над самым бугром ******, цепляли за землю и веером вверх и разлетались в разные стороны. [Я понял сразу, что ложиться на землю нет никакого смысла.] Пулемет ещё раз полоснул в нашу сторону, пулеметчик видно хотел взять прицел чуть ниже, [вот почему] но впереди на мощеной дороге веером вырос горящий сноп трассирующих пуль. Они, ударяясь о камни дороги, улетали веером вверх. Мне стало ясно, что мы находимся в мертвом пространстве. Стоим в таком месте, в промежутке местности, куда пули не залетят. Старшина видимо тоже подумал об этом.
– Но позвольте спросить? – обратился я мысленно сам к себе. Как они тогда могли увидеть огонь зажженной спички или папироски, если пулемет задевает пулями за камни на дороге, когда пытается взять прицел несколько ниже? Кто-то у них там стоит во весь рост и корректирует огонь пулемета, а пулеметчик стреляет из положения лёжа. Пулемет явно хочет нащупать нас и пытается пустить очередь под основание дома, но это ему не удается. Мы отошли с Сениным от крыльца, пули теперь грохотали по железной крыши с нашей стороны. Не зная, что делать и что предпринять, я в нерешительности стоял за углом дома и думал. Я смотрел на дорогу и вспоминал подходящий пример из учебной практики в военном училище, но ответа для себя не находил. Не могу же я позорно бежать от первой встречной пули или очереди из пулемета. Я оглянулся назад. Солдаты больше не курили. Их лица из-под касок торчали над канавой. На лицах у них было недоумение.
– Что он ждет? Чего он собственно хочет?
– Нужно скорей уходить! А он стоит и тянет время!
– Возьмет да ещё прикажет: – Вперед по-пластунски! Но, к сожалению, было темно, чьи это были лица, по фамилиям назвать я не мог. А по делу, нужно было бы знать [всех нетерпеливых] своих солдат, кто из них в канаве боязливо [прячется]. Стрельба прекратилась. Я точно заметил, откуда бил пулемет. Бугор, за которым скрывалась дорога, был ближе к немецкому пулемету, чем от меня. Я мог его достать настильным огнем, взяв прицел по летящим навстречу пулям. Я мог срезать тех, кто стоит во весь рост около пулемета [и на дороге].
– Старшина! – сказал я твердо, – Ручной пулемет на крыльцо быстро!
– Что вы, товарищ лейтенант! Мы перевязочных средств не имеем!
– Давай пулемет! Тебе говорят! Я буду сам стрелять! Пулеметчика оставь у забора! Солдаты в канаве попятились назад.
– Я потом себе всю жизнь не прощу, что на глазах у всех немецкого пулемета испугался!
– 6- Старшина позвал пулеметчика, взял у него из рук ручной пулемет, поставил его на крыльцо, положил рядом диск, набитый патронами и отошел за угол дома.
– Правильно сделал, – сказал я, ложась на крыльцо, – рисковать сразу вдвоём совсем не надо. Я поставил планку прицела на нужную дистанцию, ударом ладони вогнал диск под защелку в патронник, закинул за локоть ремень, прижал приклад пулемета к плечу и щеке, и стал спокойно ждать появления трассирующего огонька над переломом дороги. Из стрелкового оружия [в училище] я стрелял отлично. Я долго ждал появления трассирующего огонька [над дорогой] и вот он мелькнул в темноте, наконец, и я нажал на гашетку. Пять пуль, ещё пять и снова короткая очередь в ту сторону. Прицельный огонь нужно вести короткими очередями, успокаивал я сам себя.
– Веди огонь прицельно, спокойно, не торопись! – говорил я сам себе, пустив под обрез дороги ещё три короткие очереди.
– Товарищ лейтенант! Пулемет замолчал! Заткнулся при первом же вашем выстреле! – пробасил старшина, выходя из-за угла дома. Я даю еще три короткие очереди, вглядываюсь и чутко вслушиваюсь в темноту, и подымаюсь с крыльца. Я велю старшине забрать пулемет и отдать пулеметчику.
– Ну вот, старшина, теперь полный порядок! Теперь у меня на душе благодать и покой! Как это тебе лучше выразить?
– Теперь можно спокойно топать обратно и искать другую дорогу!
– Но с солдатами нашими мы с тобой горя хлебнем!
– Попомни мои слова! И действительно, старшина потом с ними попал в плен, а мне эти слова надолго запомнились. У меня было хорошее настроение. Я заставил замолчать немецкий пулемет. Хотя, по сути дела, я ничего особенного не сделал.
– Пошли назад! – подал я команду, повернулся обратно и пошел вдоль забора. Возможно, немцы успели переправиться через Волгу и подобраться, к городу с этой стороны. Не по своим же я стрелял? Солдаты вылезли из канавы, разогнули спины, закинули через плечо [на ремень] свои винтовки, и пошли, скобля набойками сапог по мостовой. Ну и трусливы же они – подумал я, искоса посматривая в их сторону. У всех солидный возраст и внушительный вид. Когда не стреляют, они говорят ****** рассуждают обо всем уверенно и [просто] даже настырно. Наверное, чем меньше знает человек, тем больше он в своём мнении уверен. И это идут, скобля сапогами по мостовой, мои солдаты, с которыми мне завтра начинать настоящую войну. [Попали под пули, попадали все в канаву!] Услышали повизгивание пуль – и попрятались! А может я зря, может я не прав? Возможно, я ошибаюсь? У них сейчас действительно усталый и замученный вид. Ведь мы без малого прошли километров семьдесят и за сутки на марше ни разу не присели. Мы шли весь вечер, всю ночь, и потом весь день. Теперь уже ночь, и теперь ещё конца дороги не видно! Они просто уста- ************
– 7- ногах, а для них полежать в канаве – давно желанный отдых, Как считать этот обстрел? Началом войны? Боевым крещением? Или первым испугом? Сорокалетние солдаты мои не только не захотели вести перестрелку, но и по их твердому убеждению они должны воевать только в подземных ДОТах. Они никак не предполагали попасть простыми солдатами, стрелками, в пехоту. Годными к строевой службе они себя не считали, потому, как они были отобраны сидеть под землей [в бетонных капонирах]. На поверхности земли могли воевать я, старшина Сенин и солдат Захаркин. Все остальные были специалисты и могли обслуживать только подземную технику. Их и на фронт отправили с тем, чтобы сидеть в укрепрайоне, а не бегать [как дуракам] с винтовками наперевес и под пулями кричать – "Ура!" О многом передумал я тогда, шагая по темным улицам Ржева. Завернув за угол, мы пошли обратно в город. Через некоторое время мы добрались до другой мощеной улицы, уходящей на север. По ней мы свернули в темноту, и пошли по новому направлению. В городе по-прежнему было безлюдно, безмолвно и тихо. Только звонкие удары стальных набоек солдатских сапог раскатисто и резко гремели по каменной мостовой. Я иду и разглядываю фасады домов, дубовые ворота и глухие заборы. Я шагаю по середине булыжной улицы, смотрю по сторонам и пытаюсь понять, что собственно особенного и примечательного в облике этого города. Куда девалось пятидесятитысячное население города? Через два дня дома, улицы и весь город исчезнут в огне, и образ старого города останется лишь в памяти живых людей. Совсем недавно здесь бурлила настоящая жизнь и кипели людские страсти. Дни уходили в заботах и труде. В домах жили люди, в печах кипели чугуны, на плитах шипели сковородки, на углях пыхтели самовары, скрипели половицы, хлопали двери, на веревках висело бельё, у сараев кололи дрова и складывали их вдоль забора в поленницы, по улице грохотали телеги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32